Йенс Шпаршу - Маска Лафатера
— Ничего не говорите, — велела стилистка.
Она приложила кончик среднего пальца к своим плотно сжатым губам и медленно, полуприкрыв глаза, стала обходить меня, словно античную статую. Разглядела со всех сторон.
И все поняла.
— Вы хотите… хотите сделать из себя нечто совершенно другое, но точно не знаете — что именно. Пустились в путь, но еще не знаете, каков ваш маршрут. Верно?
Надеюсь, этот бред не обойдется мне слишком дорого.
— А знаете, по каким признакам я все это узнаю?
Хихикнув, я пожал плечами.
— Вас выдает ваша прическа.
Конечно, ни капли сомнений! Не стесняйтесь, бередите глубины моей израненной творческой души! Я помрачнел, кивнул, и мы оба сели. Теперь я начинал понимать всю хитроумность их схемы! Сначала в салоне «Имидж» невинных людей хорошенько обезображивали, а потом, как отходы производства, отправляли на консультацию стилистки. Гениально просто!
Последовал небольшой скучноватый допрос. Однако первый же вопрос о том, чем я занимаюсь, застал меня врасплох.
Я уклончиво ответил, что имею дело с книгами и время от времени читаю лекции.
— С книгами? Выходит, вы что-то вроде писателя?
— Да, можно и так сказать.
— Ну, сама-то я предпочитаю поглядеть какой-нибудь фильм, — откровенно заявила она.
Мое левое веко дернулось, но она этого не заметила.
— У вас есть свой конек?
— Есть ли у меня?.. Нет.
Она поставила прочерк.
— Что приходит вам в голову при мысли о зеленом цвете?
— Папка.
— А при мысли о красном?
— Об этом мне не хотелось бы говорить.
— И все же?
— Кресло, — тихо ответил я.
Между делом замечу, что чем дольше она наседала на меня, тем больше я нервничал. Я и сам не мог себе этого объяснить, был рассеян, то и дело переспрашивал. Несколько раз я провел по лбу тыльной стороной ладони.
— Извините, — в конце концов сказала она. — Тест и правда дурацкий. Но очень важный. Дело в том, что все это время я смотрела на один и тот же участок вашего лба. Вот на этот.
Она ткнула указательным пальцем в центр моего лба.
— Вы стали неуверенным и очень легко позволили вывести себя из равновесия. Это нужно учесть. Может пригодиться в дальнейшем.
Она сделала пометку. Затем подняла голову:
— Я думаю — по крайней мере таково мое первое впечатление, — в вашем случае кое-что зависит также и от выбора цвета. Вам скорее всего подойдет, я бы сказала, голубой, сизый.
Цвет, который я на дух не переношу! Я покачал головой.
— И все равно вам идет.
Дело чуть не дошло до ссоры, ибо, пока она обвешивала мою фигуру сизыми платками, стараясь задрапировать меня ими с задумчивым видом художницы, я стоял перед ней, словно деревянная кукла, угрюмо заглядывая в овальное зеркало и решительно качая головой.
— Поймите, я это чувствую! Вы противитесь вашему цвету! Это плохо. Так мы дальше не продвинемся.
Я же упорно настаивал на своем старом добром черном цвете, что в итоге привело ее к следующему умозаключению:
— Вы уж не обижайтесь, но когда я вижу, как сильно вы втрескались в этот неправильный цвет…
— Да?
— У меня складывается впечатление, что вы немножко страдаете себялюбием. Может ли быть такое?
— Да, — ответил я, — как раз себялюбием-то я и страдаю. Причем безответным. Вот в чем моя проблема.
По этому поводу она тоже сделала себе пометку, хотя уже и без прежней самоуверенности. Потом приступила к оценке. Лицо ее стало непрерывно меняться. Она пронизывала меня своим взглядом.
— В вас, — начала она, — дремлют скрытые силы!
Я устало кивнул:
— Да, вот и я что-то в этом роде подозревал.
К этому она не была готова.
— Ну, кто знает, — вставил я, — может, мне и будить их особо не стоит? Такое ведь тоже возможно?
Тут уж она не нашлась что посоветовать. Поэтому стала листать дальше — предпочла заняться моей профессией. Хотя в ее деловшляпской консультационной брошюре наверняка отсутствовала рубрика «Писатели», она сумела-таки дать мне несколько весьма полезных советов. К примеру, ее внимание привлек мой нестабильный взгляд.
— Стабильная нестабильность! — вынесла она свое суждение. Полнейшая несовместимость.
Шкалой предусматривалось четыре оборонительных вида взглядов: «спотыкающийся» (человек не может определиться, стоит ему опустить веки или нет); «лепечущий» (моргание с долгими перерывами); «избегающий» (человек смотрит мимо собеседника); «нестабильный». Это взгляд, бегающий из стороны в сторону, создавая впечатление, что собеседник ищет пути к отступлению.
От последнего она мне посоветовала непременно отучиться! На худой конец, лучше взгляд «избегающий».
— Когда вы задумчиво поднимаете бровь и смотрите вдаль — это жест в любом случае красноречивый. Куда лучше, чем такие лихорадочные, испытующие взгляды. Вместо этого возьмите и просто уйдите в себя.
Нет, правда, совет недурен, как, впрочем, и сам маршрут!
Возникли проблемы и с тем, как я двигаю руками.
Покачивая головой, она наблюдала, как мои пальцы быстро, беспорядочно перемещаются, причем без видимой логики. Мы пришли к единому мнению, что предпочтительнее было бы приучить себя к меньшему количеству, но зато куда более видных, значимых жестов: рука на подбородке; набивание трубки; поигрывание ручкой.
— Вот, так гораздо лучше, — заверила она, когда я наугад пощупал свой небритый подбородок.
Все это оказалось очень непросто. Слегка походило на прием у фотографа, когда тебя непрерывно дергают из стороны в сторону, ты чувствуешь себя все более стесненно, а потом вдруг слышишь окрик:
— Да не будьте же вы таким скованным, расслабьтесь!
Когда время консультации подошло к концу, мы выпили по чашечке кофе.
— А вам вообще нравится ваша профессия? — полюбопытствовала она.
— Ах, писательство отличная профессия — когда не надо писать.
— А вы уже много книг написали?
— «Каждая жизнь», — ответил я (глядя при этом вдаль). — Это такой роман.
Она кивнула. Я не знал, относилось ли это к моим словам или к моему исправно избегающему взгляду.
— Я тебя с трудом узнала!
— А это вовсе и не я, — прогудел я низким голосом и посмотрел в сторону.
— Вот как? Ну что ж, тогда прошу меня простить.
Эллен бросилась мне на шею.
В прихожей, пока я ставил свой чемодан, она еще раз изучающе оглядела меня. Смущенно хихикнула. Неуверенно провела ладонью по моей полупустой голове, будто на ней вдруг появилось что-то новое. В прихожей мы еще раз обнялись, и я мельком глянул на себя в зеркало: «Боже, какой ужас!»
— Но ведь волосы снова отрастут. — Она пыталась меня утешить. От этого стало еще тошнее.
Вскоре мы почувствовали, что за последние недели оба отвыкли друг от друга. Что удивительного? Не считая редких звонков, скорее на уровне краткого обмена информацией, контакта между нами не было вовсе.
Последняя новость, которой я еще не знал: после долгих лет напомнил о себе отец Беньямина. После всего, что я слышал про этого стрекозла, известие меня не удивляло. Эллен была возмущена. Поведением бывшего мужа. Но еще больше тем, как легко я ко всему отнесся.
Нашу встречу то и дело омрачали возникавшие недоразумения. Разгружая посудомойку, я вдруг забыл, куда надо ставить большую итальянскую салатницу. Эллен взяла ее у меня и поставила на положенное место. Ни слова. Один лишь взгляд, и его хватило.
Потом, когда я вздумал было повторить с Беньямином таблицу умножения, выяснилось, что с этой темой давно покончено, и вообще ее проходили еще в прошлом учебному году. Теперь же они изучали переменные, перед которыми я был по меньшей мере так же беспомощен, что и Беньямин. Кроме того, завтра выходной, таким образом, исчерпан и сам вопрос.
Позднее, вечером — мы еще сидели на кухне — Эллен заметила:
— Ты изменился.
Меня это опечалило.
— Да нет же, — добавила она. — Это ведь хорошо.
Я помрачнел еще больше.
Кстати, идея с ток-шоу не пришлась ей по вкусу.
— Ты в своем уме? — спросила она. — Тебе ведь это совсем не нужно.
Очевидно, она понятия не имела, как много — а точнее, как мало! — я до сих пор заработал на своих вшивых кочевниках.
— Но почему? — возразил я. — Наоборот, это необходимо, как реклама.
— Все равно, — сказала она. За это вот «все равно» я бесконечно ее любил.
Я налил ей вина.
— Мы живем в мире средств массовой информации, Эллен. Принцип моментального изображения занял в нем главенствующие места. Лицо — это послание. То же самое, кстати, говорит и фрау Сцабо.
Эллен понимающе кивнула.
Потом, выдержав паузу:
— А собственно, кто это — фрау Сцабо?
— Точно я и сам не знаю.
— Ага. Все ясно.
