Давид Сурдо - Тайный дневник да Винчи
— Знаете, что говорила моя мать о подарках от незнакомцев? — подозрительно спросил он.
— Что их не следует принимать.
— Ага. Точно. А знаете, почему она так говорила?
Каталина покачала головой, хотя догадывалась, о чем речь.
— Порядочная женщина должна задуматься, зачем незнакомец делает ей подарки и что он хочет получить взамен.
— Верно, — заметила Каталина, чувствуя очень слабый укол совести, — но так ведь происходит не всегда. Я имею в виду, незнакомцы иногда делают подарки просто так, вам не кажется? Например, лично я не собираюсь ничего просить взамен. Я только хотела поблагодарить вас за вчерашнее.
Было очевидно — подарок «в знак признательности» Каталина купила прежде, чем у нее появился повод его благодарить. Тем не менее она говорила абсолютно чистосердечно. Альбер, наверное, оценил ее искренность, и вместо того, чтобы отвергнуть дар, как он поступил бы в любом другом случае, сказал:
— Вам не за что меня благодарить, и нет необходимости покупать мне подарки. Но моя мать также говорила — нехорошо быть неблагодарным. Раз уж вы побеспокоились, я возьму его.
«Мамочка сторожа была мудрой женщиной», — подумала Каталина, открывая сумку и доставая сверток.
— Нет, сейчас я не могу его посмотреть. У меня грязные руки, — запротестовал сторож, проявив неожиданную деликатность. В качестве доказательства он прислонил рукоять граблей к животу и показал Каталине громадные ручищи, в самом деле очень грязные. — Сделаем вот что: идемте ко мне домой, я вымою руки, угощу вас завтраком, а потом мы откроем ваш подарок. Что скажете?
Каталина могла бы сказать, что добрые дела иногда вознаграждаются. Однако она сдержалась и ответила просто:
— Великолепно!
Альбер обнаружил еще одно из своих скрытых достоинств, приготовив Каталине оладьи, каких не отведаешь даже в лучших кафе, и подал к ним большую чашку кофе и малиновый джем домашнего изготовления, сваренный им собственноручно.
— Невероятно вкусно, — объявила Каталина, съев завтрак до последней крошки.
— Ага.
— Отлично. А теперь пора посмотреть подарок, вам не кажется?
Альбер разорвал пакет. Каталина заметила: он заглядывает внутрь с волнением и любопытством. Поэтому она испытала глубочайшее разочарование, когда сторож не стал доставать свой подарок и глухо сказал:
— Вам лучше это вернуть.
— Но почему?! Вам не нравится? Выбор огромный, мы можем пойти в магазин и поменять на другую модель.
— Не стоит.
— Но я знаю, он вам нужен. И если не ошибаюсь, вы говорили секретарю месье д’Аллена, будто на днях хотели купить его.
Слова Альбера, на которые она сослалась, освежили в памяти Каталины всю сцену, и она вспомнила некоторые детали тех переговоров с конторой адвоката, когда Альбер выяснял ее личность. Тогда на его лице появилось странное выражение, словно он смутился. В тот момент Каталина не поняла причину, но теперь все вдруг встало на свои места.
— У вас уже есть мобильный телефон, да?
На лице Альбера отразилась растерянность, он посмотрел на нее, пристыженно опустив голову, и признался:
— Я купил его месяц назад.
— И…
— И так и не смог научиться пользоваться проклятой штуковиной. Но это не важно — все равно пальцы у меня слишком толстые для таких маленьких кнопочек… В конце концов, что остается делать?
Сторож несмело улыбнулся. Самое страшное позади. Каталина не стала смеяться над ним, чего он опасался больше всего.
— Я скажу, что мы сделаем, Альбер. Вы принесете свой телефон, и я научу, как с ним обращаться. Вот увидите, это совсем не так трудно, как может показаться. Главное, не читать невнятные инструкции. Вам известно, что их часто переводят со шведского или финского для подростков, толком не умеющих говорить даже на родном языке? Своей тете я тоже показывала, как пользоваться мобильным телефоном.
— Ладно. Но как нам поступить со вторым мобильником? Может, лучше его вернуть в магазин?
— Оставьте его себе. Про запас. На случай, если другой сломается. — И предупреждая вопрос, который, как она знала, сейчас последует, добавила: — Не волнуйтесь, достаточно попользоваться одним аппаратом, чтобы потом справиться со всеми остальными. Все они устроены примерно одинаково.
— Если вы так уверены…
Каталина сдержала слово. Не понадобилось даже открывать инструкцию к телефону, и через полчаса сторож неплохо освоил основные функции.
— В понедельник мне надо позвонить мадемуазель Бержье и сообщить свой номер телефона, — деловито сказал Альбер.
— Никаких проблем! А заодно спросим, что они хотели мне сказать.
23
Винчи, Тоскана, 1503 год
Подавленное душевное состояние и нервное напряжение не прошли даром для Абигайль. Она погрузилась в лихорадочное забытье и около двух дней не приходила в себя. Леонардо привез девушку в свой провинциальный дом и настоял, чтобы ему позволили лично о ней позаботиться. Остальных он попросил уехать, за исключением монаха. Очнувшись, она, возможно, захотела бы исповедоваться, и было неразумно обращаться к приходскому священнику из деревенской церкви. На сей счет разногласий не возникло. Вернее, споров они не избежали, но Леонардо не уступил, продемонстрировав непреклонность, и в конце концов сделали так, как он решил.
Монах и Леонардо ухаживали за девушкой по очереди. Время от времени ее охватывало волнение, лицо искажалось судорогой, и в бреду она бормотала что-то невнятное. Потом она вновь затихала, несмотря на лихорадку. Лицо, покрывшееся испариной, осушали платками и клали на лоб компресс.
— Жером! Жером! — закричала она однажды ночью. А потом в течение нескольких часов лежала безмолвно и неподвижно…
Наконец, девушка проснулась. И начала задавать вопросы. Прежде всего она захотела узнать о судьбе брата. Леонардо не стал ее обманывать, хотя она все еще не оправилась от болезни. Маэстро честно признался — Жером умер в темнице, и вынести его тело из крепости, чтобы похоронить по-христиански, не представлялось возможным. Абигайль заплакала, негромко и с достоинством, как плачут, когда желают не выставить горе напоказ, а облегчить боль. Ее прекрасное лицо, подернутое скорбью, растревожило душу Леонардо даже больше, чем смерть ее брата. Глядя на девушку, никто бы не усомнился, что она неземное создание. Очевидно, для нее добродетель не была пустым звуком и составляла смысл жизни, тот самый, о котором у Леонардо спрашивал Боттичелли. Смысл, теперь приобретавший в глазах Божественного иные масштабы и новые краски. Ибо для человека, узревшего свет, тень становится лишь далеким воспоминанием.
Леонардо попытался утешить девушку, сказав, что душа ее брата покинула этот мир с молитвой. Не желая волновать ее, он, однако, не упомянул, что опасность пока не миновала. В судорогах агонии лев наносит самые страшные удары, Чезаре Борджиа все еще угрожал им. Рассчитывать на то, что он побежден, было бы ошибкой, которая могла дорого обойтись.
В то утро, когда сознание девушки прояснилось и в ее состоянии наступило явное улучшение, в Винчи прибыл Боттичелли. Терзаемый неизвестностью, он ослушался Леонардо, не в силах усидеть во Флоренции или Пизе, когда последняя наследница священного рода находилась во власти болезни и, возможно, не выживет. Вне себя от беспокойства, он пренебрег распоряжениями Леонардо и явился в его небольшой дом. Леонардо не стал его за это упрекать. Он принял друга, попросив, правда, не тревожить Абигайль разговорами. Леонардо ограничился уверениями, что девушке лучше, она поправляется, и сильнее скорби по погибшему брату-близнецу была надежда на благополучие священного рода. Девушка гордилась своим высоким предназначением и держалась, невзирая на юный возраст и слабости, свойственные женскому полу, подобно благородному и мужественному рыцарю на поле брани.
Леонардо и Боттичелли беседовали внизу, отдавая должное доброй сладкой мальвазии, а в это время на втором этаже брат Джакомо читал девушке, лежавшей в постели, строфы из «Божественной комедии» Данте Алигьери.
Земную жизнь пройдя до половины,Я очутился в сумрачном лесу,Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,Тот дикий лес, дремучий и грозящий,Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.Но, благо в нем обретши навсегда,Скажу про все, что видел в этой чаще.
Не помню сам, как я вошел туда,Настолько сон меня опутал ложью,Когда я сбился с верного следа.
Но к холмному приблизившись подножью,Которым замыкался этот дол,Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,
Я увидал, едва глаза возвел,Что свет планеты, всюду путеводной,Уже на плечи горные сошел.
Тогда вздохнула более свободнойИ долгий страх превозмогла душа,Измученная ночью безысходной.
И словно тот, кто, тяжело дыша,На берег выйдя из пучины пенной,Глядит назад, где волны бьют страша,
Так и мой дух, бегущий и смятенный,Вспять обернулся, озирая путь,Всех уводящий к смерти предреченной.
Когда я телу дал передохнуть,Я вверх пошел, и мне была опораВ стопе, давившей на земную грудь.
И вот, внизу крутого косогора,Проворная и вьющаяся рысь,Вся в ярких пятнах пестрого узора.
Она, кружа, мне преграждала высь,И я не раз на крутизне опаснойВозвратным следом помышлял спастись.[21]
Монах читал поэму с глубоким чувством. Девушка выглядела умиротворенной. Наверное, ее больше успокаивал мерный ритм стиха, а не смысл слов. Поэзия обладает магической силой, словно погружая в транс читателя или слушателя, отгораживая его от внешнего мира тонкой переливающейся пленкой и увлекая в мистический мир вечности и детских сновидений… Поэтому брат Джакомо перепугался, решив, что с Абигайль случился припадок, когда она забилась на постели и зажмурилась, испуская жалобные стоны. Она закуталась в простыни, и прижалась спиной к высокой спинке кровати, и стала подниматься по ней, извиваясь, как змея, чей путь к бегству преградила сплошная стена.
