Дей Кин - Моя плоть сладка

Хайс вынул из ящика стола папку с бумагами.

— В ночь на двадцать восьмое марта тысяча девятьсот тридцать первого года Дон, вернувшись из Калифорнии, убил Пабло и удрал с Тамарой. Вы можете перепроверить эту дату по крайней мере у двадцати жителей города. — Вынув из папки письмо, Хайс протянул его Коннорсу. — Где написано это письмо и когда?

Коннорс бросил взгляд на письмо, начинающееся: «Мехико, 9 мая 1936 года».

— Прочитайте его! — потребовал Джон.

Письмо было написано на бумаге со штампом отеля «Женева». Почерк оказался четким и красивым. Письмо гласило:

«Дорогой Джон!

Я — негодяй и знаю это, но я не мог поступить иначе. Я потерял все и страдаю ни за что. Тамара погибла в результате несчастного случая. Я оставляю для тебя чек на пять тысяч долларов в Национальном банке в Мехико. Это только незначительная часть того, что я тебе должен, но сейчас я делаю деньги на нефти и довольно удачно. Как только смогу, пришлю тебе остальную сумму. Это не вернет тебе цирка, но хоть с деньгами мы будем квиты.

Ты можешь сказать об этом Селесте, но я через моего местного поверенного буду посылать и ей деньги для Элеаны. Связаться со мной можно через него.

Его адрес: адвокат Сезар А. Санчес.

Кале Такуба, 23 Мехико

Мексика

Коннорс вернул письмо Хайсу.

— Конечно, это разрушает мою теорию. Элеана говорила мне, что существует письмо, но я не знал, что оно написано от руки. Это почерк вашего брата?

— Готов поклясться в этом перед судом.

— Пять тысяч долларов — это те деньги, которые вы отдали матери Элеаны, чтобы она расплатилась за дом?

— Да.

— И ваш брат больше никогда не посылал вам денег?

— Больше ни одного цента!

— Но тогда ваш дом, фабрика, этот банк, весь Блу-Монд…

— Это результат адской работы, — резко оборвал его Джон. — Восемнадцать часов в сутки тяжелого труда и только ради того, чтобы вознаградить Селесту за то зло, которое причинил ей Дон. — Хайс положил письмо в папку и спрятал ее в ящик стола. — Но это ни к чему не привело. Если не считать последнего взноса за дом в Чикаго, а ведь Селесте была нужна крыша над головой, она всегда отказывалась брать у меня деньги, чтобы дополнить те пятьдесят долларов, которые посылал ей Дон. Она работала продавщицей в магазине и разъезжала по всей стране, продавая корсеты, косметику и другие товары. Она пела в небольшом кабаре, в ресторанах, прислуживала в кафе, чтобы воспитать Элеану и выжить самой. Мне пришлось едва ли не силой заставить ее согласиться, чтобы я заплатил за обучение Элеаны в нормальной школе. — Лицо Хайса было таким же горьким, как и его тон. — А почему? Потому что Селеста верила, что когда-нибудь Дон вернется, и не хотела быть обязанной ни одному мужчине, кроме своего мужа. Селеста мечтала иметь право сказать ему: «Дон, я такая же, как тогда, когда ты бросил меня двадцать лет назад».

Хайс отвернулся и посмотрел в окно. Элеана кинула на Коннорса умоляющий взгляд.

— Эд, вот поэтому-то я и хочу выйти за Аллана. Я его не люблю и знаю, что меня ждет. Но хватит мне быть бедной, мне надоело считать каждый цент. И если мама не может брать деньги у дяди Джона, то от меня она их возьмет. Я хочу дать ей все, иначе я бы этого никогда не сделала — не вышла бы замуж за Лаутенбаха.

Элеана начала вытирать рукой слезы.

— Возьми, — протянул ей Коннорс платок.

Он ощутил прилив нежности к Элеане, а его пульс участился. Более чем когда-либо Элеана стала похожа на ту девушку с большими глазами, несущуюся на диком коне. Там, в доме, на фото.

«Ты мне больше, чем брат, Шад», — подумал Коннорс.

Он сомневался, стоит ли говорить Элеане о счастливом повороте в его судьбе, о контракте с «Таннер Пресс». Да и сейчас было не время и не место говорить об этом. К тому же, Эду не хотелось покупать Элеану, это поставило бы его на одну доску с Алланом Лаутенбахом!

Элеана вытерла глаза и положила платок в карман.

— Теперь, даже если нотариусы Аллана не станут домогаться свидетельства о браке мамы, дело все равно лопнет. — По ее щеке снова скатилась слеза. — Единственная причина, по которой отец Аллана остановил свой выбор на мне, та, что со мной никогда не происходило никаких историй. Для него я лишь маленькая святоша-учительница, которая с помощью его горячо любимого сына сможет дать ему наследника миллионов, миллионов Лаутенбаха, известного в кругу миллионеров и снобов-финансистов под именем Аллана Лаутенбаха-второго. Но все это, конечно, после вполне соответствующих церемоний и необходимых ритуалов. — Элеана потерла щеку. — Если, конечно, Аллан-второй еще способен создать Аллана-третьего.

Коннорс рассмеялся.

— Элеана! — воскликнул шокированный Джон Хайс.

Она достала платок Эда и высморкалась.

— Ну что ж! Конечно, приятно иметь денег сколько хочешь… Теперь, вне сомнений, моя репутация погибнет!

Хайс повернулся к Коннорсу.

— Так вы согласны дать мне двадцать четыре часа?

— Мне нечего терять, — пожал плечами Коннорс. — А как с шерифом Томсоном?

— Я займусь им, — пообещал Хайс и снял трубку внутреннего телефона. — Мисс Гаррис, я ухожу на весь день и меня не будет ни для кого.

— Могу ли я быть чем-нибудь полезен? — спросил Коннорс.

— Да, — ответил Хайс. — Останьтесь в живых. У меня и так достаточно неприятностей, и я не желаю иметь их еще больше. — Потом, он обратился к Элеане: — Элеана, прошу, не оставляйте мистера Коннорса одного. Ваш отец станет чувствовать себя более неуютно, и ему будет труднее стрелять в человека, когда рядом с ним он увидит вас.

После прохладного воздуха банка улица показалась раскаленной печкой. Элеана невольно тяжело задышала.

— Ты не хотел бы, — обратилась она к Коннорсу, — купить мне что-нибудь освежающее? Вроде джина?

— Наконец-то ты начинаешь говорить как женщина, которую я люблю, — пошутил Коннорс.

Элеана посмотрела на часы.

— Потом надо заехать в коттедж за мамой.

— В коттедж? — удивился Коннорс.

— Это дом, в котором я родилась. Там жили мои родители. По утрам мама там всегда работает, когда мы в Блу-Монде. Или в саду, или в доме.

Элеана быстро удовлетворила свою жажду. В машине было лучше, чем в коктейль-баре. У Коннорса в голове крутились тысячи слов, которые он хотел сказать Элеане, но он никак не мог раскрыть рот. В присутствии Элеаны это казалось ему нормальным и обычным и вызывало приятные воспоминания. Элеана переживала то же самое, но свои мысли выразила вслух.

— Если бы ты знал, Эд, как я жалею, что нельзя ничего изменить. Я теперь в такой же ситуации, как была когда-то и моя мать! И все из-за тебя. Я тебя никогда не забуду, не смогу… Без преувеличения могу сказать, что мы были многим друг для друга… Мы немало испытали вместе. Я пыталась изгнать тебя из своего сердца, но не смогла. И это не только физиологическое чувство — это шаль и цветы, которые ты мне подарил, это то, что ты ни разу не упрекнул меня за мое идиотское поведение с генералом Эстебаном, это удовольствие, которое я получила на карусели, это прогулка перед витринами Гвадалахары, это утюг, который ты достал для меня, это воспоминание о тебе, спящем после проведенной в работе ночи…

Коннорс подумал, почему большинство людей стесняются показаться сентиментальными? Такие мгновения, как эти, являлись верхом мечты в этом прозаическом мире.

— Я дорожу воспоминаниями о каждой минуте, которую мы провели вместе… — Элеана положила руку на рукав Коннорса. — Эд, ты мне нравишься, как никто раньше. И я только хотела бы… никогда не встречать тебя.

Теперь они находились за городом на тенистой дороге. Коннорс хотел выключить зажигание, но Элеана остановила его руку.

— Нет, Эд!

— Но я хочу сказать тебе кое-что! — запротестовал он.

Элеана положила пальцы ему на губы.

— Я не хочу ничего слышать. Я по-прежнему хочу выйти замуж за Аллана. Я сделаю это, если только смогу, и полагаю, что это все-таки удастся. А что касается нас с тобой, то наши пути разошлись еще в Нуэво-Лоредо. И давай не будем снова устраивать тяжелую сцену.

— Хорошо. Поживем — увидим, — согласился Коннорс и поцеловал пальцы, лежащие на его губах.

Коттедж оказался маленьким белым домиком с мансардой. Все казалось очень уютным, хотя видно было, что дом не обжит. Приусадебный участок оказался запущенным. Около четырех акров крапивы и прочих сорняков отделяли дом от завесы верб и кустов хлопчатника, растущих на берегу реки. Во дворе рос старый, наполовину засохший вяз. Сад был великолепен. Позади синего бордюра из аллиссума, багрянка разных оттенков создавала фон для буйных красок шпажника, калифорнийских маков, петуний, жабрея, ноготков и циний. Большие цветы синего цвета, в эту полуденную жару, образовывали арку перед входом в дом. Дверь была открыта, так же как и окна. Теплый воздух надувал занавески, и они, казалось, стремились улететь из дома.