Сергей Костин - РАМ-РАМ

Я опять не услышал, как подошла Пэгги. Просто сзади меня обняли и крепко сжали руки в брезентовой черной куртке. И меня прорвало!

Первые минуты — не знаю, сколько их было, — я не мог произнести ни слова. Я не помню, плакал ли я хоть раз с тех пор, как их всех не стало. Наверное, нет! Все каналы, предусмотренные Господом или природой, чтобы горе не застаивалось внутри тела и могло растворяться снаружи, были во мне наглухо забиты, зацементированы, навсегда стали рудиментом, как аппендикс или копчик. И вот этот простой жест сочувствия и ласки, на который Пэгги не спросила разрешения, смел все шлюзы, все плотины, выстроенные мною за долгие недели и месяцы одиночества.

Пэгги теперь сидела рядом со мной на стволе, не переставая обнимать меня и прижимать мою голову куда-то к своей шее. Собаки, пришедшие за нею, лежали на песке, глядя на нас, и изредка повизгивали, не понимая, что происходит.

У Пэгги в кармане куртки была наша начатая бутылка виски — стаканы она, торопясь, не захватила. Когда меня перестало сотрясать, она просто отвинтила колпачок и протянула бутылку мне. И это было, как промыть эти мои каналы, только что очистившиеся извержением от всякого мусора. Сделав несколько больших глотков, я протянул бутылку Пэгги, и она так же, по-мужски, отхлебнула из горлышка. Потом вернула виски мне, я приложился к бутылке еще раз и рассказал ей все.

Конечно же, не все! Лишь легенду нашей с Ритой жизни, которая так трагически переплелась с реальностью. Начиная с Кубы, где мы якобы были диссидентами, рассказал про наш переезд в Штаты, нашу счастливую жизнь в Сан-Франциско у Сакса и нелепую гибель моей семьи в якобы случайной перестрелке в Рыбачьей гавани.

Пэгги ни разу не перебила меня и не задала ни одного вопроса. Время от времени она лишь протягивала руку, отхлебывала из горлышка и возвращала бутылку мне. В какой-то момент, уже закончив свой рассказ, я обнаружил, что бутылка пуста.

Я посмотрел на Пэгги. Она улыбнулась мне, и это было самое прекрасное, что я увидел за долгое-долгое время.

— Простите меня, — сказал я. Пэгги недоуменно взглянула на меня. — Ну, что я вывалил все это на вас.

Пэгги встала и взяла меня за руку:

— Пойдем в дом! Ты простудишься.

Собаки с готовностью вскочили на ноги и побежали впереди нас, оглядываясь. Взгляд их был растерянным: что это было со мной?

В доме я сказал Пэгги, что прилягу, поднялся в свою спальню и рухнул на кровать, заснув раньше, чем моя голова коснулась подушки.

Потом сквозь сон я услышал, как дверь комнаты открылась.

— Он спит, не стоит его будить, — шепотом говорил Эд.

— А как же ужин? — также шепотом возражала Джессика. — И я хотела познакомить его с отцом.

— Утром познакомишь. Пусть спит!

Дверь закрылась, и я снова отключился.

Потом я вдруг услышал голоса внизу. Сон еще держал меня, но я подумал, что мне лучше было бы спуститься в гостиную, выпить со всеми стаканчик вина и потом уже снова лечь спать. А то я мог выглядеть, как гость, перепившийся еще до праздничного застолья. Я пригладил волосы перед зеркалом, одернул свитер и открыл дверь спальни. Но то, что я услышал, заставило меня остановиться.

— Пэгги, с тех пор, как мы не живем вместе, ты совсем потеряла разум, — говорил напористый, саркастический, низкий, но при этом едкий, как кислота, мужской голос. — Да ты хоть знаешь, кто такие эти кубинцы? Самые приличные из них — музыканты и танцоры. А остальные сплошь сутенеры, наркоторговцы и убийцы с большой дороги!

— Джеймс, я запрещаю тебе говорить в таком тоне о моих гостях! — произнес хрипловатый голос Пэгги.

Джессика:

— Правда, папа!

— Ну, подождите! — это опять профессор. — Кто-нибудь из вас видел его до вчерашнего дня?

— Мистер Фергюсон, я прекрасно знаю Пако и могу вас заверить…

Но Эда тут же затыкает рыкающий профессорский басок.

— Кто-нибудь знает, что у него в карманах? Может быть, нож. Может, кокаин! Кто-нибудь проверил это?

Дальше хор протестующих голосов, над которым взмывает ультиматум:

Я не буду спать под одной крышей с человеком, которого я не знаю! И которого никто не знает!

— Значит, ты поедешь ночевать в гостиницу!

Это Пэгги. Спокойно так говорит, не кричит.

— Джимми, дорогой, — лепечет женский голос. Это, надо полагать его новая избранница сердца. Дальше что-то неразборчивое, какие-то уговоры.

— Ну, хорошо! Мы останемся здесь! — решает главный мужчина в доме. — Но у нас еще два дня выходных. Завтра чтобы духу его здесь не было!

Общее молчание. Потом опять спокойный голос Пэгги:

— Нет, Джеймс, это тебе придется уехать. И прямо сейчас! Линда, дорогая, прости! Ты умная девочка и прекрасно все понимаешь. Если ты не сможешь вести машину, я вызову вам такси.

— Но это мой дом, — растерянно говорит профессор.

— Уже нет! Твой дом в Бостоне, и я никогда в жизни больше не ступлю туда ногой.

— Подожди! Тебе важнее, ближе этот неизвестно откуда взявшийся парень? Чем я, твой бывший муж, отец твоей дочери?

— Я даже не могу сказать тебе, насколько! — тот же тихий, ровный, хрипловатый голос Пэгги. — Я все-таки вызову вам такси.

— Ну, подожди, подожди! — Профессору явно не хочется двигаться с места. — Зачем же мы будем решать за этого паренька? — Я уже стал чем-то симпатичным, таким ладным, расторопным, толковым пареньком. — Может быть, у него самого другие планы на ближайшие дни?

— Мы ни у кого ничего не будем спрашивать! — отрезает Пэгги. — Па-ко, как и его друг Эдди — как, впрочем, и ты, Линда, дорогая — могут оставаться здесь, сколько захотят. А ты уедешь сейчас же! Это мое решение!

Я в своей жизни больше всего не переношу одного: чтобы за меня кто-то принимал решения. Мы и с отцом-то моим чаще всего ссорились именно из-за этого: он хотел решать за меня.

А тут я вернулся в спальню, подоткнул поудобнее подушку под голову и мгновенно заснул.

Годы спустя, когда мы по обыкновению посасывали с Пэгги какое-то экзотическое питье, привезенное мною из очередной поездки, мы почему-то вспомнили тот День Благодарения.

— У меня сжалось сердце, как только я увидела тебя, — сказала Пэгги. — У тебя на душе была рана, к которой не то, что страшно было прикоснуться, на нее было страшно смотреть.

Я мог бы сказать ей, что она эту рану промыла и что только благодаря этому, та стала затягиваться. Но тогда я еще не мог говорить на эту тему. Я просто встал, прижал ее голову к себе и, нагнувшись, поцеловал куда-то в макушку.

Часть третья

1

На дорогах Индии движение левостороннее. Но это не главная сложность для людей, прибывших из стран, менее консервативных, чем бывшая Британская империя или нынешняя императорская Япония. Это движение правильнее было бы сначала характеризовать как броуновское, а проще сказать, хаотичное. Как вода мгновенно проникает в любую щель, так каждый участник уличного или дорожного движения в Индии стремится просочиться в малейший просвет между грузовиками, автобусами, легковыми автомобилями, мотоциклами, мопедами, велосипедами, ослами, верблюдами, слонами, повозками, запряженными волами или буйволами, «тук-туками», рикшами на велосипедной или человеческой тяге и просто прохожими. Причем не важно, движутся ли прочие участники движения в вашем же направлении, навстречу или перпендикулярно. Поэтому водить машину в этой стране может лишь человек, который мыслит, как остальные. Любое чужеродное тело будет немедленно отринуто — если повезет, без смертельных исходов с одной стороны или с другой.

Все это Маша говорила мне, когда мы ехали на моторикше в сторону Коннот Плейс. Но я ведь не новичок за рулем, да и в Индии я не в первый раз. И в Англии я машину водил: в городе сложновато, а на дороге — переключился один раз, по какой стороне тебе ехать, а дальше пересчитываешь все в голове справа налево только на перекрестках. Короче, разговор этот у нас возник потому, что я решил взять машину напрокат и проехать по Ромкиному маршруту, ни с кем не связываясь.

Водитель нанятого нами «тук-тука» всю дорогу расхваливал нам одно турагентство, «Рам-Рам Трэвел», главным достоинством которого, как я подозревал, было то, что там он получал комиссионные. Но у нас с Машей своих предпочтений не было, а, учитывая класс «Аджая» и, видимо, прочих гостиниц, где останавливался Ляхов, сам он обращался не в Агентство Томаса Кука. Так что мы смиренно дали подвезти себя к скромному зданию на внешнем кольце Коннот Плейс Напоминаю, это там, где мы с Машей разбирали Ромкин мусор. Наш рикша, действительно, вошел с нами в агентство, познакомил нас с менеджером, согласился выпить масала-ти и через пять минут удалился чрезвычайно довольный работниками агентства и самим собой.

Менеджер — крупный, арабского вида, индиец с томным взглядом и редкими ленивыми движениями — немедленно принял сторону Маши. Но взялся за дело он с другой стороны.