Александр Овчаренко - Последний козырь Президента
– Что это? – насторожился Исса, хотя прекрасно знал, что в алюминиевой упаковке находится сигара.
– Это мой Вам подарок.
– Подарок? Мне? С какой стати?
– Получается, что у меня теперь два дня рождения, и ко второму Вы в некотором роде причастны. Берите, не стесняйтесь, этот подарок от чистого сердца и вашей чести не уронит.
Исса помедлил несколько секунд, но потом решительно протянул руку и футляр с сигарой взял.
– Если не возражаете, вашим подарком я воспользуюсь в камере, – произнёс он после того, как, обнюхивая сигару, шумно втянул носом воздух.
– Как Вам будет угодно, а теперь, если Вы не возражаете, я хотел бы услышать от Вас информацию по убийству Воронцова.
– Вы правы, в моем положении глупо упираться, – согласился Усманов, пряча сигарный футляр в карман. – Но у меня к Вам есть просьба. Обещайте, что выполните её и меня не обманете.
– Я не могу обещать, пока не узнаю суть вашей просьбы.
– Ничего противозаконного, – закрутил головой Исса. – К тому же это в вашей компетенции. Вы же догадываетесь, что информацию по убийству Воронцова я согласился озвучить не из любви к Федеральному Центру, и не во имя торжества закона. Буду откровенен: комбинация была задумана мной ради того, чтобы выйти из-под юрисдикции республиканских властей. Я имею в виду нынешнее правительство Чечни.
– Не сошлись характером с Президентом республики?
– Что-то вроде того, а это, знаете ли, сильно влияет на здоровье.
– Неужели всё так серьёзно?
– Так серьёзно, что боюсь не дожить до суда. Поэтому прошу оставить меня в Москве, как фигуранта по уголовному делу – делу Воронцова.
– Я думаю, моё руководство пойдёт Вам навстречу, тем более что мы не хотим потерять в вашем лице ценного свидетеля. Вы ведь ценный свидетель?
– Думаю, что моя информация Вас заинтересует, хотя, конечно, решать Вам.
Полученная мной от Усманова информация должна была лечь на стол моего непосредственного начальника не позже полудня, но сбыться этому было не суждено.
Глава 10. Рождение мертвеца
Когда я вышел из СИЗО, на часах было без четверти одиннадцать. Я вздохнул полной грудью пахнущий после дождя озоном воздух и не торопясь зашагал по мокрой улице, усеянной опавшей листвой. Каждый раз после посещения следственного изолятора у меня неизменно появляется ощущение, что уж на этот раз я точно подцепил в его стенах палочку Коха.
Конечно, это лишь моё предубеждение, моя фобия. В изоляторе с этим очень строго: больные туберкулёзом содержатся и питаются отдельно от здоровых арестантов, и по теории вероятности легче заразиться в переполненном троллейбусе, чем в СИЗО. Однако вопреки всем здравым рассуждениям, после посещения СИЗО я сутки не могу избавиться от ощущения нечистоплотности, и сутки меня мучают фантомные боли в груди.
На очередном медицинском осмотре я рассказал об этом нашему терапевту. Сухонький старичок в белоснежном халате внимательно меня выслушал, укоризненно покачал головой и привычно закурил «Беломор».
– Если боитесь заболеть туберкулёзом, то, мой дорогой, им рано или поздно обязательно заболеете, – изрёк пожилой эскулап.
– Почему? – удивился я. – У меня что, предрасположенность к этому заболеванию?
– Нет у Вас никакой предрасположенности, – едко заметил медик, глядя на меня поверх очков выцветшими от старости глазами. – Но если будете об этом постоянно думать, то обязательно беду на себя накличете! Вот, помню, как на фронте было: если боец до начала атаки начинал ныть, то, как правило, этот бой для него становился последним. А вот если солдат перед боем начинал крыть матом и неприятеля и своё начальство, и по команде «в атаку» на бруствер вылезал злой, как чёрт, то такого бойца «безносая» сама сторонилась! Вот я сорок лет курю и ни о чём таком не думаю! – и он для пущей наглядности сунул мне под нос тлеющий окурок. – И при этом я точно знаю, что умру не от рака и не от туберкулёза, тем более что в моих просмолённых лёгких ни один микроб не выживет.
– Простите за бестактность, – перебил я словоохотливого медика. – Вы действительно знаете, когда и от чего умрёте?
– Когда – не знаю, – выдохнул он клуб голубоватого дыма. – Надеюсь, что не скоро, но умру я от сердечной недостаточности. Сердце у меня одно, а вас, больных, ой как много! А чтобы больной выздоровел, надо ему частичку собственного сердца отдать, это уж как водится! И вот когда отдавать будет нечего – я помру!
– А по-другому никак нельзя? – произнёс я неожиданно осипшим голосом.
– Не знаю, – как-то вяло ответил мой собеседник и загасил в блюдце окурок. – Может быть и можно, только я по-другому не умею!
Вспоминая этот разговор, я невольно подумал о том, что каждое дело, которое мне поручает начальство, отнимает у меня частичку меня самого – самые животрепещущие частицы моей души, километры нервов и много-много здоровья.
– А может, надо жить как-то иначе? – спросил я сам себя, продолжая брести по мокрой от дождя аллее и любуясь багряными клёнами.
Отвечать на собственный вопрос не хотелось, потому что в глубине своей грешной души я точно знал: иначе я, так же как и мой знакомый доктор, жить не смогу. Не смогу, потому что не знаю, как заниматься любимым делом вполсилы: вполсилы любить и ненавидеть, рисковать жизнью наполовину. Я привык: если дышать, то полной грудью, если бить, так наотмашь, а если пить, то до дна, невзирая на объём посуды и крепость напитка. Наверное, я максималист, точнее, максималист с авантюрной начинкой, а может быть и наоборот! Это уж как кому нравится.
Одна из моих подружек как-то сказала, что я не женюсь, потому что эгоист. Вот с этим я категорически не согласен: если я полностью отдаюсь работе, то не значит, что это я делаю на потребу собственному эго. Не женюсь я, потому что ещё не встретил и не полюбил ту единственную и неповторимую, которая волей небес предназначена мне одному.
Два идущих навстречу громко разговаривающих кавказца прервали полет моих мыслей и вернули на грешную землю. То, что я узнал от Усманова, заставило меня по-новому взглянуть на ход нашего расследования. Меня и раньше не покидало ощущение, что наши с Бариновым хитрости для Таненбаума не являются секретом, и сам я в этом деле как одинокий игрок на залитом светом прожекторов хоккейном поле. Каждый мой жест, каждое обманное движение ни для кого не является обманом и все мои секреты – это секреты Полишинеля. Луч прожектора следует за мной неотступно, а в последнее время мне кажется, что я сам иду за лучом: меня элементарно направляют туда, куда нужно им или ему, но никак не мне.
– Надо выйти, исчезнуть из-под наблюдения, – мысленно приказал я себе. Приказать легко, а вот как реализовать это практически?
Вдруг послышался вой милицейской сирены, и через мгновенье из-за поворота на большой скорости вылетела ярко-красная, как пожарная машина, иномарка с густо тонированными стёклами. Всё, что происходило дальше, отпечаталось в моем мозгу, словно замедленное кино. Я видел, как водитель иномарки отчаянно пытался вписаться в поворот, и как машина на мокром асфальте, не слушаясь руля, пошла юзом в сторону автобусной остановки, на которой толпилась стайка девочек-первоклашек с огромными белыми бантами в волосах и яркими ранцами за спиной.
Я видел, как они, перепуганные, глядя широко раскрытыми глазами на несущуюся на них боком машину застыли от страха на месте, и как стоящий рядом с остановкой бетонный столб принял страшный по силе удар на себя. От удара автомобиль согнуло вокруг покосившегося столба как канцелярскую скрепку, через мгновенье раздался громкий хлопок и покорёженный автомобиль загорелся.
Пламя быстро охватило машину, и было ясно с первого взгляда, что проявлять героизм и соваться в костёр нет никакого смысла, потому что выживших в автомобиле нет. В это мгновенье воздух прорезал крик перепуганных детей, который странным образом в унисон совпал с воем милицейской сирены.
Мигая разноцветными огнями, милицейский «форд» лихо вылетел из-за поворота, и, резко погасив скорость, выкатился к автобусной остановке. Из автомобиля выскочили два милиционера, один из которых схватился за рацию, а второй с огнетушителем рванул к горящим останкам иномарки. Опорожнив в пламя содержимое огнетушителя, он вернулся к напарнику.
– Бесполезно! – прокричал он. – Вызывай пожарных! И, немного помедлив, добавил: «И труповозку тоже»!
Напарник кивнул и стал торопливо бормотать в рацию.
Я стоял у него за спиной, и из обрывочных фраз понял, что сотрудники милицейского экипажа преследовали красную иномарку, за рулём которой была пьяная молодая женщина, а на заднем сиденье спал её нетрезвый бой-френд. Пять минут назад её остановили на посту ГАИ, но после того, как хмельная красавица поняла, что «договориться» с сотрудниками ГАИ не удастся, она решительно утопила педаль газа и рванула с места.
