Вера Каспари - Воскресшая жертва
— Я надеялся, что Лора, повзрослев, перешагнет через Шелби. Она была бы великой женщиной, если бы это сделала. Но мечты все еще властвовали над ней, герой, которого бы она могла вечно и незрело любить, модель совершенства, безупречность которой не требовала бы от нее ни ее симпатий, ни ее ума.
Я устал от его слов.
— Давайте уйдем от этого грязного места, — сказал я. Он приучал меня к мысли о безнадежности.
Пока мы ждали сдачу, я поднял его трость.
— Зачем вы ее носите с собой? — спросил я.
— Вам она нравится?
— Это же жеманство.
— Вы ограниченный человек, — сказал он.
— Все равно, — ответил я, — мне кажется, это все дуто.
— Все в Нью-Йорке знают трость Уолдо Лайдекера. Она придает мне значительность.
Я хотел покончить с этой темой, но он любил хвастаться своими вещами.
— Я ее приобрел в Дублине. Продавец сказал мне, что ее носил какой-то ирландский баронет, чей надменный и неистовый характер стал в стране притчей во языцех.
— Может быть, он пользовался ею, чтобы поколачивать бедняков, которые работали на торфяниках в его владениях, — сказал я, так как не испытывал слишком большой симпатии к вспыльчивым титулованным особам, ведь рассказы моей бабушки создали у меня совсем другое о них представление. Трость была самой массивной из тех, которые мне когда-либо приходилось видеть, весила она по меньшей мере фунт и 12 унций. Под набалдашником на ней были две золотые полоски на расстоянии трех дюймов друг от друга.
Он выхватил трость из моих рук.
— Отдайте!
— Что с вами? Никто не посягает на вашу чертову трость.
Китаец принес сдачу. Уолдо искоса наблюдал за мной, как я добавлял к чаевым еще четверть доллара, презирая себя и одновременно ощущая свою слабость в том, что давал ему повод для насмешек надо мной.
— Не сердитесь, — сказал он, — если вам нужна трость, я вам ее куплю. С резиновым наконечником.
Мне хотелось оторвать от земли это рыхлое толстое тело, отшвырнуть его от себя, как мяч. Но мне ни в коем случае нельзя было терять его дружбу. Не сейчас, по крайней мере. Он спросил меня, куда я направляюсь, и когда я ответил, что в центр, попросил подвезти его до улицы Лафайетт.
— Не будьте неблагодарны, — сказал он. — Я надеялся, вы будете рады тому, что еще четверть часа послушаете мой восхитительный монолог.
Когда мы ехали по Четвертой авеню, он вдруг схватил меня за руку. Машину чуть не занесло.
— В чем дело? — спросил я.
— Остановите! Пожалуйста, остановите! Будьте великодушны хоть раз в жизни.
Мне любопытно было узнать, в чем причина такого возбуждения, и я остановил машину. Он поспешно пошел назад вдоль домов, к антикварному магазину мистера Клодиуса.
Фамилия у мистера Клодиуса была Коэн. Но он скорее был похож на янки, чем на еврея. Рост около 5 футов 11 дюймов, вес не более 150 фунтов, светлые глаза и лысая грушеобразная голова. Я был с ним знаком, потому что когда-то у него был компаньон, занимавшийся скупкой краденого. Клодиус был наивным и рассеянным по характеру человеком, одержимым антиквариатом, он не подозревал, что его компаньон ведет двойную игру. Он готов был даже оградить его от судебного разбирательства, а мне в благодарность он преподнес комплект Британской энциклопедии.
Естественно, он и Уолдо были знакомы. Оба могли дойти до состояния экстаза при виде какого-нибудь старинного чайника.
То, что Уолдо увидел в витрине магазина Клодиуса, был дубликат той самой вазы, которую он отдал Лоре. Она имела форму шара, установленного на подставке. Мне она напомнила один из серебряных шаров, которые вешают в Рождество на елку в магазине «Вулворт». Я понимал, что эта вещь вовсе не настолько редкая и дорогостоящая, как многое другое, из-за чего коллекционеры почти теряют сознание. Уолдо ценил эту вещь, потому что среди определенной категории коллекционеров высокого класса начал погоню за ртутным стеклом. В своем рассказе, озаглавленном «Искажение и отражение»[12], он писал:
«Стекло, выдуваемое до прозрачности мыльного пузыря, внутри покрывается тонкой ртутной пленкой, и оно сияет, как зеркало. Подобно тому, как ртуть в термометре показывает температуру человеческого тела, так и отражения в этом прозрачном шаре обнаруживают склад и темперамент тех бесславных посетителей, которые, войдя в мою гостиную, впервые отражаются на его шарообразной поверхности, принимая облик карликов-уродов».
— Клодиус, олух, почему, ради святого Джошиа Уэджуда, вы скрывали это от меня?
Клодиус достал вазу с витрины. Пока Уолдо облюбовывал вазу, я разглядывал старые пистолеты. Разговор шел за моей спиной.
— Откуда она у вас? — спросил Уолдо.
— Она из дома в Биконе.
— Сколько же вы собираетесь из меня выжать, старый конокрад?
— Она не продается.
— Не продается? Но послушайте…
— Она продана, — сказал Клодиус.
Уолдо стал колотить своей тростью по тонким ножкам старого стола.
— Какое вы имеете право продавать ее, не предложив сначала мне? Вы же знаете, чего я хочу.
— Я ее разыскал для одного клиента. Он поручил мне купить любое изделие из ртутного стекла, какое я найду, по цене, которую я сочту подходящей.
— Но вы выставили ее в витрине. Это значит, предлагаете ее на продажу.
— Вовсе нет. Это значит, мне нравится показывать публике что-то красивое. Мистер Лайдекер, я имею право выставлять в витрине то, что хочу.
— Вы это купили для Филипа Энтони?
Наступила тишина. Потом Уолдо вскричал:
— Вы же знаете, меня интересует все, что интересует его! Вы не имели права не предложить эту вазу мне!
Он кричал старушечьим голосом. Я повернулся к нему и увидел, что лицо его стало багрово-красным.
— Ваза принадлежит Энтони, и я ничего не могу поделать. Если хотите, предложите ему продать ее, — сказал Клодиус.
— Вы прекрасно знаете, он мне не продаст.
Спор продолжался в том же духе. Я разглядывал старое ружье, заряжающееся с дула, это, должно быть, реликвия еще с тех времен, когда Эйб Линкольн был ребенком. Вдруг я услышал звон. Я оглянулся. На полу заблестели серебряные осколки.
Клодиус побледнел. Казалось, убили живое существо.
— Это произошло нечаянно, уверяю вас, — проговорил Уолдо.
Клодиус застонал.
— В вашем магазине плохое освещение, проходы заставлены, я споткнулся, — сказал Уолдо.
— Бедный мистер Энтони.
— Не беспокойтесь, я заплачу любую сумму, какую вы назначите.
С того места, где я стоял, магазин казался темной пещерой. Антикварная мебель, старые часы, вазы, блюда, стаканы, китайские собачки, потускневшие подсвечники создавали впечатление, что находишься на складе у мусорщика. Мужчины перешептывались друг с другом. Толстый Уолдо, в черной шляпе, с толстой тростью, и Клодиус, с его грушеобразной головой, напоминали мне старых ведьм на Празднике всех святых. Я вышел из антикварного магазина.
Уолдо подошел ко мне, когда я уже был около машины. В руке у него был бумажник. Настроение его улучшилось. Он стоял под дождем, глядя на магазин Клодиуса, и улыбался. Как будто ваза досталась ему.
ГЛАВА X
Информация Муни об убитой девушке-модели меня не удовлетворила. Я решил сам провести расследование.
К тому времени, как я добрался до Кристофер-стрит, он уже опросил всех других жильцов. Никто с пятницы не видел мисс Редферн.
Дом стоял в ряду обшарпанных старых строений, на которых красовались надписи типа: «Свободно», «Персидские кошки», «Пошив одежды», «Оккультные науки», «Домашняя французская кухня». Пока я стоял под моросящим дождем, я отчетливо понял, почему девушка не сомневалась, когда представилась возможность не проводить здесь жаркий уик-энд.
Ее хозяйка была похожа на старый мешок из-под муки, выцветший до белого цвета и перевязанный посередине. Она сказала, что устала от полицейских и что если спросят ее мнение, то она скажет, что Дайяне проводит где-то время с мужчиной. В городе так много подобных девочек, и все они потерянные создания, поэтому не имеет никакого значения, если какая-то из них на время переместится в другое место. И она нисколько не удивится, если Дайяне вернется домой поутру.
Я отошел от нее, а она все продолжала болтать в вестибюле своего дома, и поднялся на три пролета вверх по старомодной лестнице. Запахи, царившие здесь, были мне знакомы: запахи постели, пересохшего мыла и кожаной обуви. Когда я покинул родительский дом, мне приходилось жить в такого рода домах. И мне стало жаль молодую девушку, которая надеялась на свою красоту, а возвращалась домой по этой самоубийственной лестнице. Мне в голову пришла мысль о Лоре, которая предложила ей свою квартиру, так как сама, вероятно, тоже раньше обитала в таких трущобах и помнила, какие здесь летней ночью царят запахи.
