Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения
И, чуть пошатываясь, Битюг двинул на базу.
— Что не гулять, когда некому унять? — откомментировала его уход Анфиса. — Кабы начальство с Хромовым не отлучилось, поглядела бы я на него, голубчика. С пяток нарядов точно схлопотал бы.
— А куда они? А, теть Анфиса?
— Откуда ж я знаю, Васёк? Мне начальство не докладывает.
— Не докладывают, потому как ты есть баба, — рассудил Митяй. — Вам никаких секретов доверять нельзя. Сразу растреплете.
— Все сказал? За собой бы лучше следил. Уж если кто и есть первый трепач в отряде, так это ты, балаболка.
— Но-но! Попрошу без оскорблений.
— Михалыч новое место для стоянки нашел, — выказал осведомленность Аким. — Километрах в тридцати, в сторону железки. Вот начальство и отправилось. Чтоб, значит, своими глазами посмотреть. Если все устроит, вскорости снимемся отсюда.
— Слыхал? — торжествующе вскинулась Анфиса. — Или снова станешь говорить, что секреты одни только бабы выбалтывают?
— Да нет здесь никакого особого секрета, — смутился Аким, запоздало осознав, что и в самом деле сболтнул лишку.
— Во-во, у вас, у мужиков, чуть что, так сразу на попятную… О-ох! Дай Бог, чтоб командиру с комиссаром там не глянулось. Только-только обжились — и на тебе: на колу мочало, начинай сначала.
— А кого за старшего оставили? — озадачился Юрка, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Битюга.
— Лукина. Хошь бы наш пьяный дурак сейчас Сереже на глаза попался. А то как бы сызнова к девкам в землянку не настропалился. С него станется.
— Отобьются. Топором, — хмыкнул Митяй, снова берясь за гармошку. — Тем более Битюг на ногах почти не стоит. Не говоря уже… за все остальное.
Партизаны, оценив намек, захохотали.
— Тьфу на вас, кобеляки!
— Да ты никак завидуешь, Анфиска? Уж кому-кому, а тебе грех жаловаться.
— А вот я сейчас еще кому-то половником!
— Да угомонитесь вы! Митяй, давай нашу, — гася страсти, скомандовал Аким. И, не дожидаясь музыки, затянул первым:
Ой, яблочко,Да с червоточинкой.Фрицу взять ЛенинградНету моченьки.
Эх, яблочко,Золотой налив.Немцы в Балтике нырнулиГоловой в залив…
Партизаны залихватски подхватили. Все, кроме Юрки. Который тихонечко поднялся и направился на базу.
— Васька! Ты куда?
— Мне это… Мне, теть Анфиса, по нужде.
* * *К марту количество женщин в отряде увеличилось до пяти боевых единиц. По этой причине и с учетом грядущих особых весенних настроений в мужском коллективе, комиссар Прохоров распорядился оборудовать на новом месте стоянки отдельную, женскую, землянку. В ней разместились фельдшерица тетя Маша, медсестричка Варя, радистка Катюша и Клавдия, функционально проходившая по разряду «на все руки от докуки» — и постирать, и приготовить, и с ранеными помочь. А то когда и в наряде постоять. Пятая, Анфиса, жила с Чапаевым в отдельном, «семейном», шалаше.
Землянка была небольшой, с минимумом удобств — узкий проход, покрытые еловыми ветками и холстиной нары, пара служащих полками досок да железная бочка, она же — печка. Двери как таковой не было, входной проем закрывался полотнищем брезента. Однако внутри, у самого входа, неизменно хранился топор. Который, как некогда сурово озвучила тетя Маша, будет использован по прямому назначению в отношении каждого, кто рискнет сунуться на женскую половину без приглашения либо согласия ее обитателей. И, зная тяжелый нрав фельдшерицы, подобное предостережение большинством расценивалось вовсе не как пустая бравада.
Ну да не зря в народе родилась присказка о том, что дуракам и пьяницам везет. Битюг вперся в женскую землянку именно в тот момент, когда Клавдия была одна. Вусмерть перепугав девушку своим внезапным появлением.
— Ты? Тебе чего здесь?
— Эх, Клаша. Разве так надо гостей встречать? Особенно когда гости не с пустыми руками приходят.
С ходу оценив благоприятно складывающуюся обстановку, Битюг наглухо задернул брезентовый полог, по-хозяйски сыскал две алюминиевые самопальной работы кружки, достал бутыль и раскидал по кружкам самогон.
— Вот, Клавдя! Чем богаты. В мирное время я бы такой кралечке шампану набулькал, с пузырьками. Да где ж его теперь сыскать, шампану-то? Станем пить что Бог и дохлые полицаи послали.
— Я не… Нет! Я не буду!
В тесноте землянки всего одного навстречного шага было достаточно, чтобы оказаться рядом с девушкой на расстоянии вытянутой руки.
— Нехорошо это, Клаша, не по-людски. Я ведь к тебе со всем уважением, — Битюг подсунул кружку с самогоном к самым ее губам. — Да ты просто пригубь. Не выпивки — традиции ради.
Зажмурившись от шибающего в нос противного запаха, Клавдия непроизвольно сделала маленький глоток и зашлась в приступе кашля.
— Вот и умница. Видишь, ничего и не страшно. Правда?
Обозначив на лице гримасу участия, Битюг взялся легонечко и крайне деликатно стучать Клавдию по спине, как бы помогая откашляться. Как вдруг неожиданно стиснул ее в объятиях и начал с вожделением мять девичьи груди, распаляясь все больше и больше:
— Люба́ ты мне, Клаша! Ох и люба́! Ну что ты дрожишь? Я тебя не обижу…
— Руки! Руки убери!
— Я ведь все понимаю: в первый раз, оно всегда малеха страшно. Но ты не бойся… — Правая лапища бесцеремонно полезла под Клавдину телогрейку, затрещали пуговицы. — Зато потом подружкам хвастаться станешь: мой-то первый героем-партизаном был.
Клавдия извивалась как могла, пытаясь освободиться из стальной мужской хватки окончательно сорвавшегося с катушек «героя-партизана».
Пока не кричала (стыдно), но шептала отчаянно:
— Я сейчас закричу, слышишь? Отпусти! Немедленно отпусти меня!
— Зачем кричать? Не надо. Мы с тобой по-быстренькому: раз-раз — и готово. И тебе хорошо, а уж как мне-то… А я тебе часики золотые подарю. Хочешь часики?
— Не хочу! Оставь меня! Ну, пожалуйста?!
— А хочешь, по-честному жить станем? Как Анфиска с Чапаевым? Хочешь? Вот командование вернется — и сразу пойдем к комиссару. Распишемся. Хочешь? Тоже свой, отдельный шалашик поставим.
Битюг кинул Клавдию на нары и рывком стянул с нее ватные штаны, под которыми обнаружились черные мужские сатиновые трусы-парашюты[23].
— Не-ет! НЕТ!
— А кричать не надо. Не надо кричать.
Зажимая девушке рот ладонью, Битюг навалился на нее всем своим, без малого в центнер весом, телом.
— А ну отпусти ее, гад!!
Отдернув брезентовый полог, в землянку ворвался Юрка — да так и застыл, оцепенев от увиденного.
Зарычав, Битюг нехотя отвалился от Клавдии, и та, увидев Юрку, вздрогнула, испытав и невыносимый стыд, и невыносимое облегчение.
— Опять ты, пионЭр? Что ж ты вечно у меня под ногами путаешься?! А может, ты того, посмотреть зашел? Так на эту фильму дети до 16-ти не допускаются.
— Я сказал: отпусти ее, сволочь! А не то!..
— Не то — что?
— Пристрелю! Вот что!
Углядев стоящий в дальнем углу землянки винтарь, Юрка кинулся к оружию, опрометчиво оказавшись в секторе доступности. Чем не преминул воспользоваться Битюг, мощно двинув паренька на противоходе тяжелым кованым сапогом под самые ребра. От такого удара у Юрки перехватило дыхание — отброшенный назад, на исходную, он упал на спину, до кучи еще и шарахнувшись затылком о нары.
Вскрикнув, Клавдия бросилась было к выходу, но Битюг успел заплести ей ноги, повалил теперь уже на земляной пол, навалился сверху и попытался овладеть девушкой сзади, по-собачьи.
И тогда Юрка увидел топор. Тот самый, над которым так любили потешаться партизаны.
Превозмогая боль в ребрах, он дотянулся до топорища левой рукой, чуть приподнялся и нанес удар из положения полулежа, метя Битюгу в голову. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что таким ударом можно запросто убить человека, именно такого исхода доведенный до предела и отчаяния Юрка сейчас и желал.
В неудобной позе, с неудобной левой руки удар вышел не рубящим, а скользящим, не вертикальным, а боковым — слева направо. Тем не менее и такого удара оказалось достаточно, чтобы Битюг взвыл и схватился за рассеченное, мгновенно залившееся кровью лицо. Будь Юрка физически покрепче и находись в более выгодной позиции, топор в его руке минимум размолотил бы Битюгу челюсть. А так все обошлось взрезанной на лице кожей и парой выбитых зубов.
В следующий момент в землянку ворвались Лукин и Катюша. А судя по возбужденному гомону, за брезентовым пологом толпились еще несколько человек. Сергей схватил Битюга за шиворот и рывком сбросил с воющей, залитой чужой кровью Клавдии, от вида которой Катерина в ужасе закрыла лицо ладонями:
— О, господи!
— Твою бога-душу-мать! — рявкнул Лукин. — Какого черта здесь происходит?! Вы что, с ума посходили?! Оба три?!! Клавдия?!! — Девушка продолжала истерично рыдать. — Васька?!! — Юрка отвел глаза, молча уставился в пол. — Понятно… Катерина! Что стоишь? Помоги! Видишь, у нее истерика!
