Элмор Леонард - Ла Брава
— Видите того парня, который направляется в «Игорный дом»? Он не весь попал на снимок, ваш приятель отчасти прикрыл его.
— Тот парень, в проходе?
— Нет, другой. На нем вроде бы белая шелковая рубашка.
— А, охранник! — сообразила Фрэнни. — Да, его я помню. Не знаю, на самом ли деле он работает охранником, но здоровый как конь — что правда, то правда.
— Он был вместе с вашим приятелем-шутником?
— Не знаю. Дайте взглянуть еще раз. — Она принялась перебирать снимки, приговаривая: — По-моему, я щелкнула его еще раз. Ага, вот. Видите парня, с которым я разговаривала? Тут он повернулся спиной, но это он. Стоит рядом с мотоциклистом. А позади справа — тот здоровяк.
— Я его тут и не заметил.
— Еще бы, вас отвлек мотоциклист со своим пивным брюхом.
— И рубашка здесь кажется не белой, а серебристой.
— Вот именно, серебристая. И не рубашка, а тонкая куртка, провинциалы такие любят. Теперь припоминаю: волосы светлые-светлые, парень так и бросается в глаза. Вы бы сфотографировали его, Джо!
— Неплохая идея, — кивнул Ла Брава. — А где фотография вашего приятеля, когда вы снимали со стены?
— От вас ничего не укроется, верно? — Фрэнни нашла снимок и передала его Ла Браве. — Вот он.
Ла Брава всмотрелся в похожего на кубинца парня, в его позу: рука поднесена к уху.
— Что это он делает?
— Не знаю, у него такие беспокойные руки. Покажите… А, да. С серьгой играет. Я подумала было, что он голубой, но нынче не разберешься.
— Как его зовут?
— Он мне не представился. Болтал все время, но толком так ничего и не сказал. Спрашивал, где я живу, нравится ли мне это место, не соглашусь ли я выпить с ним — спасибо, нет, — и так далее.
— Он, случаем, не говорил, что он — Джеральдо Ривера?
Фрэнни замерла, едва оторвав от столика свой бокал:
— Вы что, издеваетесь надо мной, Джо?
— Просто спросил. Мне показалось, я его знаю.
— Разве он похож на Джеральдо Риверу? Ничего общего. Что за шутки, Джо? Вы работаете на полицию?
Обед у Мориса, в картинной галерее; жаркое из филе с луком при свете свечей в стиле «Марго» 69-го года.
— Если это обед по-железнодорожному, должно быть, имеется в виду «Восточный экспресс», — сделала комплимент Джин.
Морис пояснил, что все дело в сковороде— чугунной сковороде, бывшей некогда собственностью «Флорида Ист-Коаст», которой как минимум сто лет.
После обеда, устроившись в гостиной с рюмкой коньяку, Морис заметил:
— Бог и впрямь любит троицу. Взять хоть этих— Артур Годфри, Мейер Лански и Шепперд Струдвик, актер. Помнишь его, Джин? Ему было семьдесят пять, когда он умер.
— Да, я читала в газете, — подтвердила Джин. — Умер в Нью-Йорке. Мы один раз снимались вместе.
Ла Брава узнал это имя, он вспомнил и лицо актера, его снежно-белые волосы, сцену на кладбище.
— Шепперд Струдвик играл вашего мужа в «Некрологе». Помните? Мы все пытались понять, кто же это был.
Она оглянулась на него то ли с удивлением, то ли пытаясь припомнить, о чем он говорит, потом кивнула:
— Вы правы, он был моим мужем.
— Шепперд Струдвик, — подхватил Ла Брава. — Вы хотели избавиться от него, сговорились с Генри Сильва… Вы наняли его убить вашего мужа, не так ли?
— Что-то в этом роде.
— Точно, Генри Сильва играл плохого парня, — продолжал Ла Брава. — Я запомнил его, потому что в тот год я еще видел его в вестерне, а потом снова смотрел этот фильм в Индепенденсе— «Высокий Т.», с Ричардо Буном и этим, как его, Рэндолфом Скоттом. Но я не припомню, кто играл в «Некрологе» хорошего парня.
— Об Артуре Годфри писали на первых страницах все газеты страны, — гнул свое Морис, — Мейер Лански удостоился двух колонок в «Нью-Йорк таймс», он мог купить и продать Годфри. В честь Артура Годфри назовут улицу. А что достанется Мейеру Лански? Помнится, один парень из ФБР говорил, что Мейер Лански мог бы стать председателем совета директоров «Дженерал моторс», если бы занялся законным бизнесом. — Поднимаясь из шезлонга, Морис подытожил: — Вот что я вам скажу: держу пари, Мейер Лански получил от жизни куда больше удовольствия, чем Альфред П. Слоун и другие парни из «Джи Эм».
Обращаясь к Джин, Ла Брава сказал:
— Нет, ваш план заключался не в том, чтобы убить Шепперда Струдвика, а в чем-то другом. Помнится, ему все время присылали вырезки из газеты с сообщением о его смерти, запугивали…
— Мейер Сучовлянский, родился в России, — сказал Морис. — Это его настоящее имя. — Кончиком пальца он задумчиво обводил линию горизонта на фотографии с видом Майами-бич.
— Никак не могу припомнить, кто же все-таки играл хорошего парня, — сокрушался Ла Брава.
— Может, там и не было хорошего парня, — ответила Джин.
— Он жил тут годами, в «Империал-Хаус», — сказал Морис. — Его жена, наверное, все еще живет там — Тельма, его вторая жена. Работала маникюрщицей в какой-то гостинице в Нью-Йорке. Познакомилась с Лански, они влюбились…
— Виктор Мейчер, — припомнил Ла Брава.
Джин, однако, слушала не его, а Мориса.
— Ты был знаком с Лански?
— Был ли я знаком с ним? — переспросил Морис, переходя к другой фотографии. — «Макфадден-Довиль»… здесь Лански тоже бывал. Там бывал весь свет. Знаешь, сколько мне приходилось платить за кабинку у пруда, чтобы принимать ставки у гостей прямо на месте? Хозяйка присылала ко мне своего парнишку, он делал ставки. Я платил сорок пять штук за сезон, за три месяца, не считая того, что с меня брала «Эс-энд-Джи» за телеграфную линию.
— Зато ты заработал, — вздохнула Джин.
— Все было тип-топ, пока Кефовер, сукин сын… Знаешь, кто эта красотка в купальнике? Соня Хени2. Мы, бывало, звали ее Соня Хейни. А вот еще, Мейер Лански на собачьих бегах, он бывал там время от времени. А это — «Игорный дом»…
Ла Брава заглянул ему через плечо.
— Тут бывало битком набито любителей собачьих бегов, и бокса тоже. Один малый — кажется, из Филадельфии, — Джон Савино «Мороженое», он раньше торговал в парке пломбиром, лет двадцать назад купил это заведение. Не знаю, что там теперь стало с ним, все так переменилось.
— Но ты ведь не уедешь отсюда, — проговорила Джин Шоу. — Ни за что.
— С какой стати? Мне принадлежит эта гостиница — большая ее часть — и лучший пляж во всей Флориде.
— Мори, а если у меня обстоятельства, скажем так, более стесненные, чем я дала понять…
— Более стесненные?
— Если я окажусь совсем без средств, ты мог бы выкупить мою долю?
— Я же тебе сказал: насчет денег не беспокойся.
Ла Брава молча слушал, наблюдая, как Морис вновь усаживается в кресло.
— Мори, ты меня знаешь. — Джин выпрямилась, вид у нее был напряженный. — Я не желаю оказываться в зависимости от кого бы то ни было. У меня всегда были собственные средства.
— Весь наш район, начиная с Шестой улицы, входит в Национальный реестр исторических памятников, — заявил Морис— На покупателей это действует, Джини. Если мы не пустим сюда застройщиков, цена будет только расти.
— Ну а если мне нужны деньги…
— Если цены пойдут вниз, тогда другое дело.
Ла Брава прислушался. Сейчас Морис рассуждал отнюдь не как патриот здешних мест, твердо намеренный жить здесь до самой смерти.
— Пять лет назад «Кардозо» продали за семьсот тысяч, — продолжал Морис. — Сделали ремонт и теперь могут перепродать по двойной цене— во всяком случае, около того.
Джин откинулась на спинку дивана, сдаваясь.
— Сколько, по-твоему, стоит «Делла Роббиа»?
— Четыреста пятьдесят— пятьсот. Но запомни, — сказал ей Морис, — я хочу, чтобы ты даже и не думала о деньгах. Ты поняла?
Ла Брава слушал. Морис заговорил как человек, располагающий средствами, причем немалыми.
Он проводил ее до комнаты.
— Как насчет стаканчика на ночь? — предложила она. — Или чего другого?
Тоже реплика из фильма?
Было что-то такое в ее интонации, в едва уловимом движении глаз. Как разобраться, что в ней настоящее, а что — из кино?
И все же она застала его врасплох. Они сидели рядом на покрытой чехлом софе, держали в руках стаканы — просто чтобы занять руки, пока не придет время их отставить, — и вдруг она тихо, почти жалобно попросила:
— Скажи мне, что для старушки я еще очень даже ничего, и я буду любить тебя вечно.
Он ответил— автоматически, его так воспитали, что поддакивать даме стало условным рефлексом:
— Да ладно, чего там, ты же всего на два-три года меня старше.
Глядя ему прямо в глаза, она сказала:
— Джо, мне сорок шесть лет, и с этим не поспоришь.
Быстро подсчитав в уме, он прикинул, что в «Некрологе» она должна была играть еще несовершеннолетней— в этом черном платье сговаривалась с Генри Сильвой, чтобы совместными усилиями затравить своего надоевшего супруга.
Но он отбросил вычисления, сказав себе: «У нее нет возраста. Она — Джин Шоу». Он вгляделся в ее лицо, в небольшие округлые припухлости под карими глазами— они-то и привлекали его больше всего. Если она продолжает играть роль, что в этом плохого? Будем играть. Может, он и сам бы стал актером, если б не отправился в Белтсвилл, штат Мэриленд, где научился обращаться с оружием и принес присягу защищать жизнь президента и других важных шишек вроде Боба Хоупа, малыша Сэмми Дэвиса, Фиделя Кастро…
