Хараламб Зинкэ - Современный Румынский детектив
— И все же, как именно вы расстались?
— У него дома, в постели, после ночи любви. Вам нужны и подробности?!
С каким удовольствием я влепил бы ей сейчас затрещину и никогда бы, что бы со мной ни случилось потом, не пожалел об этом. Но увы, это не в моих правилах, я не могу себе этого позволить.
Я подчеркиваю еще тверже прежнего:
— Молодой человек, который был вашим возлюбленным, покончил с собой! Неужто вы не в состоянии это понять?! Повесился!
Но не по моей вине! — кричит она мне в лицо. — Если бы он решился на это из-за того, что мы расстались, то он бы сделал это восемь месяцев назад, когда понял, что ему не вернуть меня!
— По чьей же вине он это сделал? — повышаю и я голос.
— Не знаю! Откуда мне знать? — говорит она уже спокойнее. — Или же вы думаете, что он не оставил ни какого письма только потому, что ему некого было винить в своей смерти?!
«Вот еще одна точка зрения, — отмечаю я про себя, — которая стоит того, чтобы и ее принять в расчет».
— Кристи был до болезненности самолюбив, — разговорилась вдруг Петронела без того, чтобы я ее понукал вопросами. — Я не ханжа. Когда я поняла, что не люблю его, я ему об этом сказала прямо, как и водится между настоящими друзьями. Ведь мы не только не были женаты, но даже и не помолвлены. Я отдавала себе отчет в жестокости того, что делаю, но я твердо знаю, что, если бы я осталась с ним без любви, это было бы еще бесчеловечнее. Я знала, что это ранит его самолюбие, но у меня не было выбора… Впрочем, Кристи меня понял и, хотя поначалу и пытался вернуть, потом уже не настаивал на этом. Он был слишком горд, чтобы выпрашивать милости. Он понимал, что пути назад нет. Я любила другого, и он знал это.
Внимательно слушая ее исповедь, я спрашиваю себя: «Может быть, мне на этом и сосредоточиться?.. Какого рожна я вновь и вновь бьюсь лбом об эту версию о самоубийстве, когда с каждым часом становится все яснее, что речь идет о преступлении? К тому же о преступлении, совершенном с хладнокровием и изобретательностью?..» Но тут я, преспокойненько сидя в кресле с рюмкой в руке, вдруг замечаю под неприбранной постелью пару мужских домашних шлепанцев.
Но спрашиваю я совсем о другом:
— Вы еще встречались?
— Нет. Время от времени он звонил мне, узнавал, как я живу, сдала ли экзамены…
— Стало быть, критический момент был уже позади? Мне нравится, что она не уходит от ответа:
— Не знаю. Собственно, меня это уже не волновало. Я, правда, будущий врач, но почему я должна играть еще и роль чьей-то сестры милосердия?.. Я эгоистка и не скрываю этого ни от кого, это знал и Кристи с первого дня нашей любви. Теперь это узнали и вы. Если кому не подходит мой характер — скатертью дорога!
Смелая девица! — знаю я таких, подобных ей, которые ни разу в жизни даже не заподозрили в себе каких-либо недостатков! Наверняка единственная дочка у мамочки, выкормленная не материнским, а птичьим молоком. Да и папаша у нее, видимо, какая-нибудь шишка на ровном месте.
А вот мы сейчас это проверим:
— У вас есть сестры, братья?
— Этот вопрос не имеет никакого отношения к цели вашего визита!
Н-да… впрочем, она только подтвердила мою догадку. Не сводя взгляда с шлепанцев под кроватью, я спрашиваю ее:
— Ко времени, когда вы расстались с Кристианом Лукачем, в вашей жизни уже появился другой мужчина?
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос! — Она нагибается, берет с пола бутылку с коньяком, длинные прямые волосы падают ей на лицо, скрывая его от меня. — Выпьете еще?
Я отказываюсь. Но не могу удержаться от назидательного вопроса:
— Не слишком ли много вы пьете?
— А милиции дела нет, сколько я пью, где и с кем! Ох уж эти мне отпрыски, появившиеся на свет божий на верхних ступеньках общественной лестницы, с колыбели принимающие все жизненные блага как нечто само собой разумеющееся! Дитяти, убежденные, что им все дозволено.
Она вновь наполняет свою рюмку, отхлебывает из нее, говорит, уже не скрывая своего раздражения:
— Вам еще что-нибудь нужно от меня?
Но это меня не сбивает с толку, я продолжаю как ни в чем не бывало:
— Да. Когда вы виделись с Кристианом Лукачем в последний раз?
— Я вам уже сказала: со дня вашего объяснения мы больше не встречались.
— Вы, конечно, знаете Лукрецию Будеску. Так вот, она показала, что и после этого видела вас вместе.
На ее прекрасном лице появляется презрительная улыбка.
— Лукреция Будеску?! — восклицает она пренебрежительно. — Эта домработница?.. Невропатка. Вечно в кого-нибудь влюблена… Она и в Кристи была влюблена, как кошка, и, сколько бы раз я ни приходила к нему, она подглядывала в замочную скважину, чем мы занимаемся!.. И эта сумасшедшая еще дает показания?! Замечательно! Просто замечательно!.. Плевать мне на ее показания. Оказывается, и половые психопаты имеют право давать показания! — Она допивает залпом коньяк, глядит на меня насмешливо, и я замечаю, какие у нее длинные, пушистые ресницы. — Не помешало бы, дорогой товарищ, прежде чем брать у нее показания, подвергнуть ее психиатрической экспертизе!
Все, что она мне говорит, имеет отношение к делу. В частности, диагноз, который она поставила Лукреции Будеску. Я ничуть в нем не сомневаюсь. Тут не о чем и спорить — она права. Но мне нельзя отклоняться от главной моей цели.
— И все-таки вы не уточнили, когда именно вы виделись в последний раз с Кристианом Лукачем. Не посещали ли вы его и после?
Петронела отвечает мне не колеблясь:
— Нет, не посещала. Это был отрезанный ломоть. А я не люблю грызть черствый хлеб! Бывало, мы встречались случайно на улице. — Поглядев на свою пустую рюмку, добавляет: — Я делала все возможное, чтоб не бередить его рану, пыталась щадить его самолюбие.
Она меняет позу в кресле, теперь сидит, положив ногу на ногу, и я еще раз убеждаюсь, какие у нее красивые, легкие ноги.
— В папке с рисунками Кристиана Лукача я нашел ваш портрет. Он его писал с натуры? Когда именно?
Кажется, этот вопрос ей льстит.
— Такой же, как этот, который висит у меня здесь?
— Нет.
— Я ему позировала один-единственный раз, и портрет, как видите, сохранила, вот он. Может быть, тот, о котором вы говорите, он сделал по памяти. У Кристи в этом смысле была замечательная память, он часто работал именно так.
Я закуриваю новую сигарету. Упорно и терпеливо я направляю беседу в определенное русло. Я еще не знаю, что из этого получится, но не сдаюсь.
— Вы его знали более чем близко, вы единственная из окружавших его людей, кто может объяснить, что толкнуло его на такой шаг.
— Не знаю… Я не менее вашего потрясена его поступком. Несмотря на всю свою ранимость, Кристи был всегда оптимистом — оптимистом до полнейшей наивности, если хотите. Я совершенно убеждена, что ни при каких обстоятельствах он не покончил бы с собой из-за меня. Наши отношения были ясны с самого начала. В первую же нашу ночь я ему сказала, что рано или поздно придет день, когда я его разлюблю, и тогда я уйду от него… в чтобы он был к этому готов.
— Вы знали о том, что отец лишил его наследства?
— Нет. Отец его умер уже после того, как мы расстались. Вы полагаете, что лишение наследства могло заставить его покончить с собой?
В ожидании она не сводит с меня взгляда.
— Не исключено.
— Не думаю, — не соглашается она. — Кристи презирал и скупость своего отца, и богатство, которое благодаря этой скупости тот накопил. Он не хотел начинать свою жизнь художника с денег отца или с его коллекции картин. Он хотел всего добиться собственными силами, с нуля, он так и поступил и не безуспешно… Жаль!.. — вздыхает она и снова наполняет свою рюмку. — А теперь его двоюродный братец, это полное ничтожество, получит все богатство старика…
— Не болел ли чем-нибудь Кристиан Лукач?
— Почками… У него были камни в почках.
Теперь я приблизился к чрезвычайно деликатному пункту расследования и опасаюсь приняться за него решительно. Но деваться некуда, и я приступаю к штурму:
— За время вашей дружбы с ним случались у него приступы?
— Два раза.
— Вы помогали ему каким-нибудь образом?
— Не понимаю! — поднимает она на меня свои большие карие глаза, чуть подведенные тушью.
— Ну хотя бы в том смысле, в каком может помочь больному будущий врач…
— Да. Я вызывала «скорую». Но она приезжала, как всегда, часа через три. У него были страшные боли, они прекращались только после того, как врач делал ему укол морфия.
И опять я оказался в тупике. Мне ничего не остается, как отступить на исходную позицию и попытаться подойти к цели с другой стороны. Я пытаюсь ухватиться за противоречие между показаниями Лукреции Будеску и тем, что мне только что сказала Петронела Ставру.
— Вы убеждены, что Лукреция Будеску — невропатка?
