Сан-Антонио - Голосуйте за Берюрье !
- Прикончив перед тем своего пса?
- Да. Не забывайте, что Матье пьяница. Зверь, убивший до этого свою жену. Собака хотела идти за ним. Для него это было слишком опасно. И тогда он заколол бедное животное вилами и ушел. Безусловно, он поселился в какой-нибудь деревне, как сделал это более десяти лет назад. Может быть,- шучу я,- его теперь называют Матиас Матиас. Мы его найдем, патрон. И вы увидите, что я был прав.
Старик улыбается
- Ну что ж, это возможно. Я же убежден, что графа убил он.
Он щелкает пальцами.
- Но, скажите-ка, я вот о чем думаю, а как же с остальными кандидатами?
- Это не имеет никакого отношения к Матье, господин директор. Кстати, третий погиб случайно.
Он пожимает плечами.
- А второй сам себе перерезал горло во время бритья?
- Нет. По-моему, только второе убийство является убийством.
Босс пожимает плечами.
- Самоубийство, убийство, несчастный случай, так?
- Именно так, патрон.
- Вам нелегко придется, чтобы заставить прессу поверить во все это.
- У меня будут доказательства.
- Да услышит вас Бог. Но мне кажется, что вы забываете об одной существенной детали
Он садится за стол и поглаживает кончиками пальцев позолоту своего бювара из тисненой кожи.
- О покушении, жертвами которого вы с Берюрье стали сегодня утром
Я делаю недовольную гримасу. Однако он прав. Я об этом уже и думать забыл Честное слово, он мне испортил настроение, старый бонза. Я предпочитаю удалиться.
ГЛАВА XVII
Перед тем, как вернуться в Белькомб, я проверяю алиби зятя покойного Ляндоффе. Тут нет проблем пишите на доске "Не повезло" и сотрите. Гуляка в самом деле провел ту ночь в Париже с женщиной, как он мне и сказал
Спустя два часа я въезжаю на площадь мэрии Белькомба. Она забита народом. Не мэрия, а площадь.
Взгромоздившийся на бочку торжествующий Диоген Берю, в рыцарской соломенной шляпе, окруженный Морбле и закутанный в шарф Пино, произносит речь, приводящую толпу в восторг
- Сегодня утром убийца попытался свести со мною счеты. Но я вам уже говорил не далее, как вчера вечером, что Берюрье так просто не возьмешь. Вот я по-прежнему перед вами, более чем когда бы то ни было, друзья мои. И я, Берю, вам говорю, что, когда я стану вашим депутатом, ваши дела никогда не будут лучше, чем при мне. И никогда Белькомб не будет более белькомбежским!
Его слова принимаются с триумфом. Пино смеется сквозь свой насморк.
Я прокладываю себе дорогу сквозь толпу, чтобы добраться до него:
- Ничего плохого не случилось за время моего отсутствия, старина?
- Ну что ты! - протестующе отвечает Пино - Его безумно любят, нашего Толстяка.
Он несколько раз подряд чихает и откашливается в ладонь
- Я только одного не понимаю, зачем он взял себе такого заместителя! Он же мог обратиться ко мне, и я охотно оказал бы ему эту услугу.
Морбле, у которого тонкий для бывшего жандарма слух, становится пунцовым.
- Вы, тухлая рыба,- поворачивается он к развалине,- советую воздержаться от подобных размышлений. Я являюсь близким другом Александра и...
- Это я близкий друг Александра,- утверждает славный, добрый Пино.- Лучше спросить об этом у комиссара Сан-Антонио.
- Вы оба ошибаетесь, и тот и другой, у Берюрье всегда был только один близкий друг - это я.
Я оставляю их в полнейшей растерянности и направляюсь в комиссариат
* * *
- Кого сегодня убили? - спрашиваю я.
Инспектора пожимают плечами.
- Пока никого. Кстати, господин комиссар. Мы вам раздобыли фотографию Матье Матье. Не очень хорошая, к тому же фотографировали не его...
- Я в курсе. Спасибо,- прерываю я.- Матье Матье в действительности является Матье Матиасом, и десять лет назад он убил свою жену. Господа, вам придется прочесать всю Нормандию - край, где он родился. Полагаю, что он там и скрывается. Он, наверное, спрятался в какойнибудь захолустной деревушке. Думаю, вы его найдете без особого труда.
Полицейские шумят и начинают поспешно надевать свои пиджаки
- Тот, кто его поймает, увидит свое фото в газетах,- обещаю я.
Людей всегда надо стимулировать. Можно подумать, что из голубятни выпустили голубей. Я остаюсь один. Сквозь оконные решетки в комиссариат врывается выглянувшее солнце. Ему плевать на решетки. Я кладу голову на руки. Мне хорошо, я ни о чем не думаю или почти не думаю... Я вспоминаю малышку Наташу, такую красивую и такую сумасшедшую. Лакомый кусочек. Надо будет навестить ее, чтобы сказать, что я ее обманул, а также чтобы сообщить о печальной участи графа. Поскольку я убежден, что Гаэтан покончил жизнь самоубийством, его самопожертвование не должно остаться без вознаграждения.
Открывается дверь, и входит Мартине, разодетый, как милорд, и сияющий ослепительнее, чем прожектор противовоздушной обороны. На нем тиковый светло-серый костюм, голубая рубашка и желто-канареечный галстук. Я бы даже сказал, чижикового цвета, но не хочу его обидеть. Он размахивает у меня перед глазами конвертом.
- Она ответила, господин комиссар!
Приятность разливается по всему моему телу, даже там, где я не осмеливаюсь вам об этом сказать.
Я достаю из конверта клочок бумаги, на котором написана следующая загадочная фраза. "Я посещаю церковь Святого коленопреклонения каждый вечер в семь часов" Это скрытое приглашение для открытия переговоров
- Вот и хорошо, мой мальчик,- говорю я Мартине, одетому под канарейку.
- Как дальше будет развиваться операция? - осведомляется красавчик.
- Естественно, туда отправишься ты и спросишь, сколько она заплатит за улики.
- Улики чего? - спрашивает ненасытный.
- Не уточняй, ибо ситуация скользкая. Если она задаст этот вопрос, скажи ей, что ты предпочитаешь не отвечать. Это вопрос психологии. Надеюсь, ты ее не лишен. Ты должен попытаться узнать то, чего ты не знаешь, дав понять даме, что тебе это известно That is ruler of the game, you see?
Он, должно быть, бегло говорит по-японски, так как согласно кивает головой.
Я смотрю на часы. Они показывают, как и положено, шесть часов двадцать пять минут.
- У тебя остается тридцать пять минут на то, чтобы надеть темные очки и отправиться туда. Встречаемся здесь, как только ты расстанешься с дамой. С тобой - мои лучшие пожелания
Он устремляется на задание. В воздухе разлита томность. Я предпочел бы сам заняться этой вдовушкой, но, к сожалению, она меня знает. У меня такое ощущение, что я смог бы у нее кое-что выведать. Глупо работать с ней через посредство канарейки. Это похоже на манипуляции с радиоактивными веществами Ваши руки совершают жест, но выполняет его система колесиков и захватов.
Трио избранников - Берю, Пино, Морбле - с шумом и грохотом вторгается в комиссариат. Толпа на улице гудит.
- Что случилось, гангстеры? - обеспокоенно спрашиваю я.
Толстяк важно пожимает плечами.
- Популярность - штука необъяснимая,- говорит он.- Вот я, например Белькомбежцы от меня без ума...
И в самом деле, на улице массы скандируют.
- Берюрье, на балкон! Берюрье, на балкон!
- Они без конца хотят, чтобы я выступал перед ними. Ну и любят же они речи, ничего не скажешь!
Уже ощущая себя трибуном, он выставляет свою объемную фигуру в проем окна. Раздается сплошной крик "А-а-а!", подобный чудовищному оргазму.
Возбужденная до предела толпа при виде Берю словно освобождается от доведенного до предела напряжения. Она буквально отдается этому нежному и столь отважному поросенку.
Подняв руки, в своей неизменной шляпе, как в ореоле, Его Величество бросает несколько приятных слов.
- Нет проблем, ребята! - орет он голосом стентора.- Все идет наилучшим образом. И, поскольку вы все здесь, давайте, чтобы прочистить горло, хором споем песенку "Три золотых дел мастера".
Наэлектризованная толпа запевает этот славный гимн, после исполнения которого соглашается разойтись. Берю вытирает лоб, по которому струится пот.
- Что ни говори,- замечает он,- а политика - изнурительное дело. Постоянно нужно говорить, пожимать руки, петь, целовать детишек. Недавно мы остановились перед церковью, из которой выходила свадьба. Мне пришлось перецеловать новобрачную, новобрачного, дедушек и бабушек, тещу и кузена унтер-офицера, исполнявшего обязанности свидетеля. Одним словом, приходится работать!
- На тебя никто не покушался?
- Ты что, смеешься?
- Однако сегодня утром...
Толстяк наклоняется к моему столу:
- Я тут хорошо поразмыслил, приятель. Почему эта бомба должна была быть для меня? В конце концов, ее подложили в твою машину. Может быть, она была предназначена
тебе?
Подобные замечания впечатляют. В конце концов, возможно, он и прав. Кто знает?
* * *
Два часа спустя, когда вечер спускается над Белькомбом, возвращается Мартине. Его рот расцветает чудесной улыбкой, способной украсить рекламу слабительного.
- Дело движется, малыш? - спрашиваю я его.
Он шаловливо подмигивает мне:
