Валерий Смирнов - Чужая осень (сборник)
— Вот ты и бронируй ячейки, — отбивается Ким, — а я уже привык. Слушай, я виделся с Витькой, он ничего не знает, говорит — портрет женский был.
— А ты бы спросил, кому он его сбыл…
— Витька дурак, но не такой же, чтобы отдавать своего клиента. Ты лучше послушай, что сегодня со мной было.
Все, пять минут можно отдыхать, сейчас Барановский выговорится и тогда его можно озадачить снова.
— …начальник ЖЭКа так и говорит: труб у меня нет. А зачем нужен такой ЖЭК, где всегда ничего нет — ни материалов, ни ремонтников? Почему я должен ремонт за свои деньги делать, положено, чтобы его производило домоуправление, — завершил Ким свой рассказ, начало которого я прослушал.
— Ты абсолютно прав, — подтверждаю справедливость сказанного Барановским и добавляю, — память у тебе хорошая?
Барановский втягивает пухлые щеки и, по всему видно, обижается.
— Тогда запомни.
И выборочно называю ему вещи, похищенные у Ярошенко. Потом предупреждаю:
— Никому ни слова. Как что-нибудь всплывет — тут же бери и пулей ко мне.
— Денег совсем нет, — жалуется на тяжелое материальное положение компаньон, — я недавно отоварился, теперь ждать нужно.
В машине до сих пор лежит пакет, полученный от Мыколы, и я с легким сердцем расстаюсь с этими мелкими засаленными купюрами, которые могут лишь служить упреком мощным организациям, никак не могущим составить конкуренцию сторожу-единоличнику.
— Здесь полштуки. Придется добавлять. Если захочешь наварить — найдешь что добавить, — говорю на прощание Киму и быстро отъезжаю от его дома. Но тороплюсь напрасно, хотя бы потому, что меня останавливает сержант, вооруженный полосатым жезлом и чувством собственной непогрешимости, и требует предъявить документы. Убедившись, что все в порядке, он обходит машину и тут, наконец, находит, к чему бы можно прицепиться.
— Резина у вас лысая, — говорит он, постукивая моим удостоверением по свистку, — придется снимать номера.
— Где же лысая, товарищ сержант? Смотрите, следы протектора почти видны. Лето ведь, к зиме обязательно сменю, — пытаюсь уговорить его.
— А что сказано в Правилах — знаете? — вкрадчиво спрашивает инспектор.
Я-то знаю, что там сказано. И весь смех в том, что Правила эти составляли люди, которые прекрасно понимали, что купить резину в магазине так же реально, как вытащить из моря слона или, по крайней мере, приобрести банку черной икры в гастрономе. Тем не менее, Правила существуют. Поэтому я прошу сержанта поверить мне в последний раз, не снимать номера и торжественно обещаю, что послезавтра на машине будут новые колеса.
Сержант мне почему-то верит. Но в том-то и дело, что новой резины у меня нет, а если он еще раз остановит меня в этом районе, где я разъезжаю почти ежедневно, это может кончиться такой беготней и нервотрепкой, какую можно лишь пожелать работникам автомобильной промышленности. Тут же звоню на станцию техобслуживания и властным голосом прошу подозвать к телефону товарища Сокова.
— Миша, — кричу я в трубку, стараясь перекрыть гулкий треск в мембране, — ты завтра работаешь?
— Нет, сегодня заканчиваю, потом два дня отдыха, так что, выходит, через три дня.
— Меня устроит сегодня. Нет, делать ничего не надо. Нужна резина. Я знаю, что нет. Но нужна.
Через полтора часа полкомплекта резины лежит в багажнике. И кто это выдумал, что сервис у нас оставляет желать не только лучшего, но и вообще чего-нибудь? Подошли ко мне два интеллигентных человека, одни взял ключи от машины, другой провел меня между гаражами, показал на один из них, попросил опустить деньги в прорезь на двери и как истинный джентльмен, ничего не проверяя, удалился. Бросаю необходимую сумму в жадную пасть большой металлической копилки, возвращаюсь к машине, ключ торчит в дверце. Стараюсь немного походить на этих славных ребят и поэтому даже не заглядываю в багажник, куда они должны были положить два колеса.
У соседа напротив машина уже год на приколе — ждет, когда же появится резина для нее. Но мне в отличие от него ждать некогда: если машина куплена за пятилетний заработок инженера, она обязана постоянно быть на ходу. Я уже в который раз обеспечил ей такую возможность, и те сто тридцать сверх цены, что были даны ребятам за быстрое и качественное обслуживание, мой боевой конек обязан отработать. Спасибо анонимной службе сервиса, делающей все возможное, чтобы автовладельцы моего пошиба соблюдали правила дорожного движения. А к тому, что в этом мире за все нужно платить, я привык давно. Платят все без исключения, и если я за необходимую вещь выкладываю наличные, то мой знакомый Константин Николаевич в такой ситуации рассчитывается своим положением. В этом и заключается разница между результатами нашей деятельности.
С такими мыслями я подъезжаю к книжному магазину имени Пономарева, дверь которого перегорожена шваброй, легко прохожу это препятствие и уже через десять минут выхожу из него с аккуратным свертком, в недрах которого надежно покоятся несколько книг из разряда тех, что никогда не доходят до прилавка, и флакон французских духов, затем совершаю еще один бросок за продовольственным подкреплением, приезжаю домой, меняю колеса и подымаюсь наверх, отягощенный свертками и сомнением — столь уж удачным может показаться прожитый день.
За окном треск огненных полос разрывает беззвездное небо и это вносит хоть какое-то равновесие в суетность жизни, заставляет немного отвлечься перед тем, как зажжется бра и в отличие от прочих жаждущих я смогу начать читать нашумевший роман Ирвина Шоу «Вечер в Византии».
16
…Рука немеет, но ответ моментально следует за защитой и хотя я успеваю имитировать укол с переводом, он мгновенно реагирует на эту маленькую хитрость и делает шаг назад в тот момент, когда пуандоре должно найти уязвимую точку на отливающей прожилками металла светлой курточке. Два шага вперед, рывок, парад-рипост, шаг назад; мы продолжаем танцевать вприпрыжку, вызывая друг друга на откровение, но в тот момент, когда я собирался отскочить и тут же начать атаку, он резко набирает скорость и сразу становится ясно: перехватить клинок соперника не успею, остается только отступать или тыкать навстречу в слабой надежде, что соперник промахнется. С яростным гиком он посылает вперед оружие, в эту же долю секунды мое тело прогибается в дугу, рука резким кистевым движением сверху вниз всаживает пуандоре в узкое пространство между краем плеча и шеей противника, его клинок в это плотно спрессованное мгновение проходит в каком-то сантиметре от моей груди; зал шумит, но даже этот гул не в силах заглушить дробные удары пота, падающие на пол свинцовыми каплями…
За окном ревел дождь, избивая струями брусчатку мостовой. Я посмотрел на светящийся циферблат часов и закрыл глаза, чтобы снова увидеть продолжение этого сна, который преследует меня с той поры, когда в дальнем углу комнаты навсегда заняла место экспоната прожитого старая, побывавшая в сотнях боев рапира с французской рукояткой.
Утро приветствует меня свежей прохладой, такой непривычной после долгодневного зноя. Подпоясываясь халатом с задорным французским петухом на груди, варю двойную порцию кофе и высыпаю созревшие бананы из плотно закупоренной кастрюли в вазу с серебряным ободком. Эту вазу я купил случайно у какой-то бабушки из бывших, которая тщетно пыталась продать ее через комиссионный магазин, потому что там могли отдельно принять только вазу без серебра. Ювелиры, конечно, с радостью купили бы серебряный ободок, но им не нужна ваза. И пока с произведениями искусства существует такое положение, я могу позволить себе ссыпать десерт в антикварную вещь, стоящую больше моего полугодового оклада.
До встречи с очаровательной Татьяной остается еще немало времени, поэтому разрешаю себе такую роскошь, как два свидания в один день и, пользуясь тем, что на дворе стоит время повальных отпусков, направляюсь к Вадиму Петровичу Бойко, который в свободное от приобретения русской старины и мучения котов время преподает историю в одном из вузов города.
Как все-таки похожи квартиры людей, собирающих всевозможный антиквариат; имею в виду не метраж и планировку комнат, а ту обстановку, которую создает присутствие старинной мебели, картин, всевозможных статуэток, подсвечников и других признаков того, что за свое увлечение хозяин дома всегда готов заплатить наличными. Вот и у Вадика стены надежно прикрыты полотнами, а не теми клееными коврами, которые встречаются на каждом шагу, что аж не верится, с какой энергией доставали их всего несколько лет назад люди со вкусом, не испорченным даже налетом культуры. Есть, правда, и у него коврик в передней, но к нему прикреплены пара скрещенных сабель и старинные седельные пистолеты. На полке огромного бездействующего камина хранят высокомерное молчание работы Федора Шопена, на протяжении десяти лет создававшего историческую серию в бронзе от Рюрика до Александра Второго. Полная серия — шестьдесят четыре бюста, однако у Бойко одного не достает. Именно того, который в настоящее время покоится в моем «дипломате». Откровенно говоря, мы с Вадиком друг друга недолюбливаем, однако дело есть дело, и тут не до эмоций. Иногда наши стычки заканчиваются тем, что я, как и он, даю себе слово больше никогда не встречаться ни под каким предлогом, но как только возникает возможность очередного взаимовыгодного делового соглашения, мы на удивление быстро находим друг друга. Поэтому я щелкаю царя Иоанна по бронзовому носу и без предисловий невинным голосом спрашиваю:
