Грегори Макдональд - Жребий Флетча
– Естественно.
– Да, как обычно, определить источник информации Льюиса Грэхэма не составляет большого труда. Вы позволите сопроводить вас в столовую, мисс Фаони?
– С удовольствием! Мы придем туда первыми? Хочется хоть в чем-то быть рекордсменом.
– Мисс Фаони, – Флетч взял ее под руку. – Мне есть что тебе сказать.
– Ты узнал, кто убил Уолтера Марча?
– Нет, речь пойдет о более важном.
– Что может быть важнее?
– Единство и борьба противоположностей. Смерть в присутствии жизни; жизнь в присутствии смерти.
– Пусть это покажется тебе странным, но от подобных головоломок у меня возникает острое чувство голода.
– Кристал, дорогая, сегодня днем ты пыталась забеременеть.
– Думаешь, нам это удалось? – тут же спросила она.
– О, Боже, – вздохнул Флетч.
– Если ты помнишь, математика всегда была моим коньком.
Они вошли в столовую.
– Кристал, присядь.
– О, как мило с твоей стороны. Ты уже заботишься обо мне, – она села на предложенный стул. – Не волнуйся, Флетчер.
– Не буду.
– Я не могу еще девять месяцев не работать. Святое небо! Я же умру с голоду.
Флетч сел напротив.
– Кристал, ведь именно так ты потеряла работу в прошлый раз. Это жестокий мир. И ничего в нем не изменилось.
– Отнюдь, – она покачала головой. – Уолтер Марч мертв.
ГЛАВА 24
7:30 Р. М. Обед.
Большая столовая.
– Откровенно говоря, я считаю, что вы все несправедливы, – Элеанор Иглз положила салфетку рядом с кофейной чашечкой. – Никогда в жизни я не слышала, чтобы с такой злобой и ненавистью говорили об одном человеке, как здесь, на Плантации Хендрикса, говорят об Уолтере Марче.
Флетч сидел за круглым столом на шестерых с тремя женщинами, Элеанор Иглз, Кристал Фаони и, разумеется, Фредди Эрбатнот. Ни Роберт Макконнелл, ни Льюис Грэхэм не почтили их своим присутствием.
– Вы ведете себя, как банда подростков в исправительном заведении, дующихся на то, что самого здорового из них пырнули ножом, а не как подобает уважающим себя журналистам и порядочным людям.
Кристал рыгнула.
– А что мы такого сказали? – спросила Фредди. Справедливости ради, следует отметить, что за столом держались нейтральных тем, обсуждая, главным образом, завтрашний приезд вице-президента и кандидатуры журналистов, которые сыграют с ним в гольф (Том Локхарт, Ричард Болдридж и Шелдон Леви; Оскар Перлман пригласил вице-президента на партию в покep, дабы доказать, что скрывать ему нечего), и гадая, возьмет ли он на Плантацию Хендрикса свою очаровательную супругу.
Лишь Фредди упомянула о богослужении в память усопшего Уолтера Марча, намеченном на следующее утро в Хендриксе.
– О, я не о вас, – Элеанор негодующе оглядела столовую. – Я обо всех этих прохвостах.
Элеанор Иглз, симпатичная и едва ли не самая высокооплачиваемая журналистка одной из телекомпаний, не пользовалась любовью и уважением коллег, потому что на прежней работе, в другой телекомпании, делала рекламные ролики (большинство журналистов полагало подобное унижением профессии), что, однако, никоим образом не отразилось на ее блестящей карьере.
Многие отказывали ей в таланте, утверждая, что ей никогда бы не подняться выше рекламных роликов, если б не желание телекомпаний использовать ее, как символ женщины-журналиста. В этом, пожалуй, они грешили против истины. Ума Элеанор Иглз хватало.
– Уолтер Марч был прекрасным журналистом, прекрасным издателем и, самое важное, прекрасным человеком.
– Воистинно так, – отозвалась Кристал.
– Он интуитивно чувствовал, что представляет интерес, а что – нет, как следует подать тот или иной материал. И на моей памяти ни разу не ошибался. «Марч ньюспейперз» всегда выступала на стороне победителей.
– О, это уже слишком, Элеанор, – заметил Флетч.
– А как насчет людей? – спросила Кристал. – Его отношения к своим сотрудникам?
– Вот что я вам скажу, – Элеанор поджала губы. – Я сочла бы за честь работать на Уолтера Марча. В любое время, в любом месте, при любых обстоятельствах.
– Вы никогда не работали у него, – резонно возразила Кристал.
– Вы помните тот случай, когда я застряла в Албании? Я работала тогда в другой телекомпании.
Флетч помнил, но смутно. Произошло это давно, он еще учился в университете, и три дня об этом кричали аршинные заголовки газет. Злоключения Элеанор Иглз в неведомой стране. Тогда он впервые услышал о ней.
– Такое иной раз случается. – Элеанор чуть наклонилась вперед, поставила локти на стол, уложила подбородок на сложенные руки. – Я и продюсер, Сара Поллинг, провели пять дней в Албании на съемках серии телерепортажей. Нет нужды говорить, что операторы были албанцы, снимали мы лишь то, что нам дозволяли, и так, как им хотелось. Однако даже приезд в Албанию и возможность снять этот фильм мы расценивали невероятной удачей. Им предшествовали несколько месяцев дипломатических переговоров. Меня они лишь терпели, но я полагала, что увиденное и услышанное позволят мне при озвучивании в Нью-Йорке предложить зрителям объективный комментарий.
Несмотря на то, что они контролировали каждый наш шаг, нас поселили в лучшем отеле, пусть напоминающем наши курятники, и относились по-доброму. Постоянно предлагали поесть или выпить, и Сара даже заявила, что это их способ отвлечь нас от работы.
Так что все складывалось как нельзя лучше, разумеется, в данной ситуации. Мы не знали, что окажется на пленке, но рассчитывали с максимальной выгодой использовать полученный материал.
Уезжали мы вечером, собрали вещи, нас отвезли в аэропорт, там мы попрощались с теми, кто нас опекал. Все были в превосходном настроении. Обнимались, целовались. Они уехали, а мы пошли на посадку.
Тут-то нас и арестовали. У самого выхода на летное поле, когда все формальности, связанные с проверкой документов и багажа, остались позади. К нам подошли двое мужчин, отвели нас в сторону, и мы молча простояли до тех пор, пока последний пассажир не скрылся в самолете, а персонал аэропорта, отводя взгляды, не занялся другими делами.
Потом нас взяли под локти, вывели из здания аэропорта и усадили в машину, отвезли обратно в город, раздели, обыскали, выдали по короткому халатику и отправили замерзать в одиночные камеры, грязные и вонючие. Три дня нас кормили клецками, плавающими в холодной воде. Никто из официальных лиц не приходил к нам. Нас не допрашивали. С нами даже не разговаривали. Люди, приносившие воду с клецками и выносившие парашу, лишь улыбались да пожимали плечами.
Три дня такого кошмара. Можете себе представить? Мы словно попали в иррациональный мир. И поневоле в голову лезли дурные мысли. Мол, если они могут продержать нас в таких условиях день-другой, то кто помешает им продлить удовольствие на месяц? На год? На всю оставшуюся нам жизнь?
Я не сомневалась, что телекомпания подняла на ноги Государственный департамент, дипломаты предпринимают все меры к нашему освобождению, но, тем не менее, мы сидели в камерах уже три дня. Наш арест стал сенсацией в Америке и Европе. Телекомпания постаралась извлечь из него максимум выгоды. Они рвали на себе волосы. Честили на чем свет стоит чиновников из госдепа. Но, похоже, сами не ударяли пальцем о палец, чтобы вызволить нас из тюрьмы.
На четвертый день в коридоре между нашими камерами появились двое мужчин. Один – албанец. Второй – руководитель римского корпункта «Марч ньюспейперз». Вы знаете, что он нам сказал? Спросил: «Как поживаете?»
Кто-то открыл наши камеры. Эти двое мужчин вывели нас, грязных, дрожащих от холода, из тюрьмы, усадили на заднее сидение автомобиля. В аэропорту мужчины на прощание пожали друг другу руки.
В самолете шеф римского корпункта «Марч ньюспейперз» сидел позади нас. За весь полет он не обменялся с нами и словом.
В Риме всех пассажиров направили в зал таможни. Нас троих итальянский полицейский вывел через другую дверь, а там сидел Уолтер Марч, читая какие-то бумаги.
Я увидела его впервые.
Он глянул на нас, сложил бумаги в брифкейс, закрыл его, не торопясь поднялся, протянул руку, спросил: «Все в порядке?» Он отвез нас в отель, удостоверился, что номер нам забронирован, отвел нас наверх и откланялся.
Час спустя в номер влетели представители нашей телекомпании. Должно быть, он позвонил им и сказал, где нас найти.
Потом я несколько лет не видела Уолтера Марча. Разумеется, я посылала ему благодарственные письма, но не уверена, что они доходили до него. Во всяком случае, ответа я не получила ни разу.
Когда же мы, наконец встретились, произошло это на приеме в Берлине, знаете, что я услышала от него? «Что? – сказал он. – Кто-то в Риме выдал себя за меня? Такое случается».
– Милая история, – кивнул Флетч.
– Меня проняло до слез, – добавила Кристал.
– Да, старина Марч вполне достоин причисления к лику святых, – Флетч встал. – Извините, мне нужно уйти.
За обедом коридорный принес ему записку, на бланке отеля, с надписью «Мистеру И. Флетчеру» на конверте. Он прочитал:
