Анатолий Ромов - Совсем другая тень
— Ладно. — Покрутив брелок, Люка спрятал его в карман. — Ладно, Заурбек Владимирович, ваша взяла. Спрашивайте.
— Спросим. Только зря ты насчет «наша взяла». Что он к тебе-то пошел? Он же гопник[26]. Разгонщик стопроцентный[27]. Должен же он в мастях разбираться? А, Люка? Тем более, просить близец[28] на Азизова? То есть на своего же. И у кого. У тебя!
— Заурбек Владимирович, я же сказал, спрашивайте.
— Сейчас. Только вопросы будет задавать Андрей Викторович. Не возражаешь?
— Мне без разницы.
— Вы помните точную дату? — спросил Рахманов. — Когда это было?
— Точную дату… — Люка какое-то время смотрел в потолок. — Не помню. Где-то в середине мая. После праздников.
— Как этот человек вышел на вас?
— Очень просто. Утром я выхожу из дому… Да, утром…
— Не помните точно, во сколько?
— Точно не помню. Часов в одиннадцать. А он сидит около дома, на скамейке. Я на него сначала никакого внимания не обратил, мало ли кто может сидеть. Сел в тачку. Смотрю, он подходит.
— Вы сказали: мало ли кто может сидеть. То есть вы этого человека не узнали?
— Да я вообще его не знал. В первый раз увидел.
— Опишите, как он выглядел?
— Сейчас… Такой немолодой. Лысый. В смысле, волос почти нет. Беки[29] светлые. Нос ни большой, ни маленький. Кругляшком. Губы тонкие. Вроде все.
— Во что он был одет?
— Одет… Сейчас… На нем была куртка. Темненькая, «прощай молодость». С алюминиевыми пуговицами. И брюки — серые, по-моему. Рубашка то ли в полоску, то ли в клеточку. На ноги не смотрел. Но, наверное, в том же примерно роде. Все брон-ю[30]. В смысле не новое.
— Вы заметили какие-нибудь особые приметы? Родинки? Шрамы? Татуировки?
— Наколок у него нет. Родинок тоже. Шрамы… — Рогава прищурил один глаз. — В смысле шрамов, вот здесь… — Провел ладонью по правой стороне шеи. — То ли пописали[31]Пописать (вор. жарг.) — нанести ранение бритвой. его когда, то ли что. След остался. Слабый, но остался. Я как раз под ним сидел. В тачке. Ну и заметил.
— Значит, этот человек подошел, когда вы сели в машину?
— Да. Подгреб, остановился. Ну и так, с подначкой: «Люка, привет. Как жизнь?» Я сначала не врубился. Смотрю на него — что за лох. Нормально, говорю, жизнь, только вот чем обязан? Что надо от меня? Ну, а он: «Привет тебе от Додона». Я чуть не упал.
— Додон, это кто? — спросил Рахманов.
— Додон? Мой ближайший кореш. Самый ближайший.
— Додон это Гела Алексидзе, — пояснил Габелая. — В настоящее время находится в Кулунде. В ИТК строгого режима. По сто пятьдесят третьей.
— Значит, этот человек сказал, что знает вашего друга… — напомнил Рахманов. — Дальше?
— Ну я спросил его кое-что про Додона.
— Что именно?
— Да ничего особенного. Кто он есть. Какая у Додона масть. Как выглядит. Где сейчас.
— Не спрашивали, где они познакомились?
— Спрашивал. «Мы с детства знакомы». Вы же знаете: деловые об этом никогда не говорят.
— Понятно. А на остальные вопросы ответил?
— Ответил. Так, будто они братья. И смотрит на меня с улыбочкой. Я, говорит, могу еще пару приветов передать. Только, может, разрешишь сесть рядом? Я прикинул: по виду и разговору вроде деловой. Пожалуйста, говорю, садитесь. Он сел, и я сразу просек, что куда. Понял, кто это. И как вести с ним толковищу[32].
— Что же вы поняли?
— Понял, что это зычара[33]. Наикрутейший. Блатняк[34], каких в зоне раз-два, и обчелся. Знает все. Все, от и до. У меня сразу язык обсох и очко заработало[35].
— Почему? — спросил Габелая.
— А кто его знает, что он сделает. Вынет сейчас волыну[36], и где мои семнадцать лет…
— Он как-нибудь назвал себя? — спросил Рахманов.
— Назвал. Говорит: знать тебе меня не нужно, главное, я тебя знаю. Для разговора называй Вадим Павлович. И довези до аэропорта, если не трудно. Я, конечно, повез. В пути он спрашивает: знаю ли я Азизова? Мне деться некуда, ведь не скажу же: не знаю. Говорю: знаю. Тут он начал: что, куда, почему. Что за человек, есть ли бабки, не связан ли с конторой[37]. Конечно, я особо не раскалывался. Но в общем объяснил. Да и тут объяснять нечего. Азизова все знают. Крутизна[38].
— Раньше вы никогда не слышали этого имени — Вадим Павлович? Скажем, от того же Алексидзе? Еще от кого-нибудь?
— Никогда.
— Этот человек интересовался еще чем-нибудь, кроме Азизова?
— Больше ничем.
— Вы довезли его до аэропорта?
— Довез.
— К какому именно месту аэропорта?
— К площади. Там, где стоянка такси.
— Что Вадим Павлович сделал дальше? После того, как вы подъехали?
— Как что? Вышел.
— И куда пошел?
— Никуда. Стал ждать, пока я уеду.
— И вы уехали?
— Конечно. Я там ничего не оставил, в тот день.
— Он вам что-нибудь сказал напоследок?
— Ничего не сказал. А что он должен был мне говорить?
— Например, чтобы вы никому не сообщали о разговоре?
— Да нет. Сказал: «Пока, Люка. Смотри, будь умником». И все.
— У Вадима Павловича был какой-нибудь багаж? Чемодан, сумка? Что-нибудь еще?
— Когда он садился в тачку, нет.
— Больше он к вам не обращался? После этого случая?
— Нет.
— Сами вы пытались выяснить, кто это был?
— У кого?
— Скажем, у Алексидзе?
— Как я это выясню, если Додон в зоне? Сами понимаете, писать Додону об этом я не буду.
— А у других не интересовались?
Помедлив, Люка снова достал брелок с ключами:
— Да нет. Спрашивать у других — пустой номер.
— Вы сказали, это произошло в середине мая? После праздников? То есть после девятого?
— Да. После девятого. Кажется, это было одиннадцатого.
— Все же попробуйте вспомнить, когда это было точно? Может быть, не одиннадцатого, а десятого? Или двенадцатого?
— Десятого, нет. Двенадцатого может быть.
— А тринадцатого?
— Тринадцатого? Да нет, тринадцатое тоже исключено. Все же, скорее, одиннадцатого или двенадцатого.
— Какой это был день? Будний или выходной?
— По-моему, будний… Да, точно, будний. — Вздохнул: — Гражданин следователь, если нет больше вопросов, может, я пойду? Времени в обрез, честное слово.
Рахманов прикинул: мог ли Люка что-то утаить? Похоже, нет. Поэтому можно предположить, что, выяснив все об Азизове, Вадим Павлович в тот же день покинул Сухуми. Правда, поездка с Люкой в аэропорт могла быть отвлекающим моментом. Люди вроде Вадима Павловича стараются избегать услуг «Аэрофлота». Но что если Вадим Павлович все же рискнул сесть на самолет? Тогда в полетных ведомостях сухумского аэропорта вполне могут остаться его следы, которые стоит поискать. И еще очень важно, что Люка упомянул о Додоне — Алексидзе, который наверняка знает о Вадиме Павловиче больше, чем сам Люка. Прикинув все это, Рахманов сказал:
— Лично у меня вопросов больше нет. Может, у Заурбека Владимировича?
Габелая покачал головой:
— У меня тоже. Спасибо, Ларион.
— Не за что. Что, я могу идти?
— Можешь. Счастливо.
— Счастливо. — Люка подошел к двери, приоткрыл ее и исчез.
После разговора с Люкой Рахманов попросил Жильцова срочно вылететь в Алтайский край, чтобы узнать у отбывающего наказание в Кулундинской ИТК Алексидзе хоть что-то о Вадиме Павловиче. В аэропорт поехали все трое. Жильцов улетел. Рахманов же вместе с Саенко занялись изучением полетных списков сухумского аэропорта за одиннадцатое и двенадцатое мая. Увы, искали они тщетно. Выявленные в списках Вадимы Павловичи к человеку, разговаривавшему с Люкой, не имели никакого отношения, это было установлено с документальной точностью. С такой же точностью было установлено, что одиннадцатого и двенадцатого мая никто не вылетал из сухумского аэропорта по фальшивым или чужим документам. Значит, паспорт у Вадима Павловича оформлен по всем правилам, но имя-отчество, вписанное в паспорт, другое. Либо одиннадцатого или двенадцатого мая человек, интересовавшийся Азизовым, выехал из Сухуми каким-то другим транспортом.
Вечером Рахманов позвонил Инчутину, подтвердив, что завтра они вылетают в Москву вместе с арестованными Азизовым и Аракеляном. Инчутин, в свою очередь, сообщил: личность Веры Николаевны Новлянской им установлена. Все предварительные данные, сообщенные Рахмановым о Новлянской, в основном подтвердились. Сама Новлянская находится сейчас в Москве и, насколько известно Инчутину, уезжать никуда не собирается.
Московские новости
Из Сухуми самолет вылетел в восемь тридцать утра. Поскольку Азизова и Аракеляна сопровождали милиционеры в штатском, Рахманов и Саенко поднялись вместе с ними в самолет заранее, минут за двадцать до посадки. В салоне арестованные и конвоиры заняли места у иллюминаторов, Рахманов и Саенко сели с краю, и Рахманов тут же перевел часы с десяти местного на восемь московского. Глядя, как постепенно заполняется салон, подумал: кажется, в Сухуми он уже не вернется. Если полет пройдет нормально, в четырнадцать ноль-ноль они проведут опознание Клюева, в шестнадцать — Шитикова. В том, что Азизов и Аракелян опознают и того, и другого, Рахманов не сомневался, поэтому сейчас мечтал совсем о другом: добыть хоть какие-то сведения о главном преступнике — Вадиме Павловиче. Судя по всему, это опытный рецидивист, так называемый вор в законе, скрывающийся под безобидной внешностью. Вероятно, выйдя на свободу, Вадиму Павловичу удалось обзавестись безукоризненно оформленными документами, Алексидзе почти наверняка из-за вполне естественного страха за свою жизнь будет молчать. Более реальна надежда, что о Вадиме Павловиче что-то расскажет Новлянская. Впрочем, судить об этом рано. Надо хотя бы увидеть эту Новлянскую, для начала. И понять, что же это все-таки за человек.
