Диана Кирсанова - Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин
– Со мной? Со мной особенно!
На экране телевизора тем временем возникла заставка программы «Дежурная часть». Преувеличенно-строгий ведущий, который, по замыслу редакторов программы, должен воплощать собой саму справедливость, загадочно глянул на зрителей и, быстро пробормотав что-то вроде «ограбили-убили-подожгли-обокрали, а теперь обо всем более подробно», приступил к главной теме:
– Загадочное убийство произошло в гостинице на юго-востоке Москвы, в районе Текстильщиков. Труп задушенной девушки, при которой не было никаких документов, был обнаружен в шкафу одного из номеров на втором этаже. У милиции пока нет никаких версий. Несмотря на отсутствие документов, служащий отеля опознал в убитой женщину, которая зарезервировала за собой этот номер еще неделю тому назад, но за все время так ни разу в нем и не появилась. Органы внутренних дел обращаются к тем, кому известно что-либо о личности погибшей, сообщить….
Далее по экрану бегущей строкой поехали номера телефонов, на которые я, конечно, не смотрел. Я смотрел на фотографию убитой, которая немедленно возникла в телевизоре: тонкая длинная шея в пятнах, короткий ежик черных волос, раскрытый глаз…
– Катька! Катька!
Закрыв руками лицо, я начал раскачиваться на стуле туда-сюда, туда-сюда. Меня охватило какое-то безнадежное отчаянье. Катька. Третья. Третий труп, и он – Катькин. Это ловушка. Это ловушка, из которой мне не выбраться…
– Стас! Вы знали эту женщину?
Знал ли я?
Эту женщину?!
* * *…Катька была студенткой филологического факультета университета, моего факультета, – впрочем, я об этом уже говорил. То, что мы учились на одном факультете, вовсе не означало, что я и Катька были знакомы с первого дня учебы. До некоторого времени я вообще не подозревал о ее существовании.
Я познакомился с ней только тогда, у постели умирающей Азиды.
Долго приглядывался.
На своем потоке Катька, хотя вовсе не была дурнушкой, не имела ни одного ухажера. Зато имела прочную репутацию «своего парня» у всей мужской половины нашего курса. Считается, что быть «своим парнем» – это очень лестно. Однокурсницы завидовали Катьке – их никто не приглашал в чисто мужские компании, им не доверяли секретов, они никогда не были свидетельницами скупых мужских слез, пролитых на Катькином плече из-за предавшей подруги или неразделенной любви.
– Тебе везет. Наши мальчики от тебя просто не отходят, Катька! Я не знаю, что бы отдала, чтоб узнать, что там у них на уме, а тебе они сами все рассказывают… – говорили ей наши девчонки.
Конечно, Катька скромно опускала глаза и придавала своему лицу выражение покорности судьбе. Дескать, я и сама не рада, что являюсь ходячим хранилищем чужих любовных секретов, но от своей планиды разве убежишь. Но на самом деле глубоко внутри ее царапала зависть. Да, однокурсницы не приглашались на мальчишники и пивные посиделки, как Катька. Но в сравнении с ней у всех этих девчонок было одно несомненное преимущество: они были любимы. Та же Маринка, ближайшая Катькина подруга, тасовала кавалеров с той же скоростью, что и свои любимые карты «Таро». Пусть в данном случае это была не любовь – но хотя бы иллюзия ее. Катька не имела и этого, хотя она была, конечно, не красавицей, но и «серой мышкой» ее никто не назвал бы.
Просто ей, наверное, не везло. Мальчики хлопали Катьку по плечу, угощали сигареткой, стискивали при встрече ладонь крепким мужским рукопожатием. Но никому из них не приходило в голову подать ей в раздевалке пальто, донести до остановки сумку с учебниками, подарить на Восьмое марта хотя бы одну дохлую розочку в запотевшем от морозца целлофане…
Никому – кроме меня.
Я имел возможность наблюдать за Катькой все то время, пока – не часто – приходил навещать Азиду. А потом, недели две спустя, пригласил ее… нет, не в ресторан. Всего лишь в кафе-мороженое.
И мы пошли в «Молочную кухню», где в это время суток уже подавались кое-какие блюда и даже разрешалось взять немного спиртного. Я сделал странный заказ: горячие пирожки с повидлом, витаминный салат и шампанское. Пробка выстрелила в потолок с треском, на который оглянулись двое заспанных посетителя, сидящих за соседними столиками.
– Так за что пьем? – преувеличенно-весело спросила она, осторожно приподнимая свой бокал за тонкую ножку.
– Давай за тебя, – я тоже свой бокал поднял. – Хороший ты человек, Катька. Надежный.
– Ага, слышала. «Свой парень», да?
– Почему «парень»? – нахмурился я. – Не парень, а девушка. Женщина. И между прочим, – я внимательно посмотрел на нее оценивающим «мужским» взглядом, – красивая женщина. И как это я раньше не замечал?
– Шутишь?
– Отнюдь! – неожиданно для самого себя я оживился. – А и в самом деле, Катька, да ты же красотка! И фигуристая красотка – поверь, я разбираюсь! Как это я раньше не замечал? А! Понял! Ты просто… только не обижайся, мы же свои люди… ты просто одеваешься неброско. Все время свитерочки да джинсики, это в наше время, прости, уже не актуально, что ты – девочка шестнадцати лет? Скоро диплом получишь, молодой специалист! Надо иметь пару деловых костюмов, вечерний туалет… И гладко зачесанные волосы тебе вовсе не идут. У тебя хорошие волосы, их надо показывать, на этом надо играть… И косметика! Ты совсем не пользуешься косметикой! Губы у тебя тонковаты – нужна светлого тона помада, еще лучше блеск для губ… Румяна нужны обязательно, ты такая бледная – пересиживаешь в библиотеках, пересиживаешь… И тушь – черная, чтобы подчеркнуть глаза. Глаза у тебя изумительные, Катька!
Она слушала меня открыв рот. Прищурив один глаз, я смотрел на Катьку так, как, наверное, художник смотрит на чистый холст, прикидывая размеры и композицию будущего шедевра.
– Такое впечатление, что в свободное время ты подрабатываешь в галантерейном магазине, – неуклюже пошутила Катька.
– Нет, – засмеялся я. – Просто я кое в чем неплохо разбираюсь.
Я отвез ее к хорошему парикмахеру, отличному портному. И совсем скоро Катька с удивлением рассматривала в огромном зеркале свое знакомое-незнакомое лицо. Всего лишь несколькими умелыми штрихами туши, помады и румян мастер сделал из нее, «бледной поганки» с обветренными губами, классическую красавицу с соболиным разлетом бровей и длинными, загнутыми кверху ресницами над огромными блестящими глазами цвета темного жемчуга.
– Я же говорил – ты роскошная женщина! – шептал я, проводя пальцами по Катькиной шее и с заметным удовольствиям вдыхая аромат «Коко» – я сам купил ей эти духи, сразу поняв, что это именно ее, Катькин, запах.
Я первым заметил, что на Катьку стали оглядываться мужчины.
– Смотри, вон тот, пижон в замшевом пиджаке, чуть шею не вывернул, так смотрел.
– На меня?
– И на меня тоже. Все смотрят сначала на тебя, а потом на меня. И завидуют. Мне.
– Почему же?
– Потому что это у меня такая женщина! Одна на всю Москву!
Этот разговор происходил вечером в Сокольниках – осень догорала, и мы старались не упустить последние теплые дни, ежедневно выбираясь в парк побродить по засыпанным золотом аллеям. Где-то жгли листья. Ветер доносил до нас этот вечный запах уходящей осени – с его горьковатым вкусом, с напоминанием о том, что все проходит, и, наверное, и это пройдет…
Прошло несколько месяцев.
Дозревала поздняя весна, в открытое окно врывался запах сирени из палисадника. Белые, лиловые, синие гроздья нависали над краем расписного фарфорового кувшина – возвращаясь из университета, Катька набрала их во дворе целую охапку.
Старенький диван в ее не менее старенькой квартире уже давно не выдерживал нашего молодого здорового счастья, и в тот день я, как сейчас помню, растянулся на прохладном полу, сквозь завесь ресниц лениво наблюдая, как Катька сосредоточенно разбирает гроздочку сирени на крохотные четерехлистники и раскладывает соцветия у меня на груди.
– А наш поток на фольклорную практику отправляют… Через неделю… В Подмосковье. Будем жить в какой-то школе, пить парное молоко, ходить по деревням и записывать песни всякие, былины, сказания… частушки.
– Матерные? – зевнул я, поежившись от прикосновения ее прохладных пальчиков, – пробежав по моей груди, они легонько хлопнули меня по губам.
– Не хами, дорогой! Ты будешь по мне очень скучать?
Опять эти штампы. Она никогда не умела быть оригинальной.
– Да я просто умру от тоски. Дня три на луну повою и умру.
Хотя, конечно, я не умер, я даже очень не умер, и, положа руку на сердце, не было никаких оснований утверждать, что я хотя бы немного по ней скучал, хотя все три недели практики Катька, стесняясь циничных однокурсниц, каждый вечер уходила в березовую рощицу, располагающуюся неподалеку и, пристроив на коленках толстый блокнот в тонкую линеечку, строчила мне длинные, лирические и довольно бестолковые письма, наполненные радугой чувств:
«…Милый мой, здесь так пахнет свежим сеном… У Матрены – так зовут молодую телку нашей сторожихи – родился теленок… Девчонки боялись к нему подойти, а я кормила его с рук… Ты будешь смеяться, Стас, дорогой, но у этого теленка глаза, как у тебя – золотисто-коричнивые, доверчивые, глубокие… Сегодня я проснулась рано-рано и долго не могла понять, что со мной. А потом поняла и засмеялась: да это же я просто тебя люблю, так люблю, что даже просыпаюсь от этого счастья…»
