Павел Стовбчатый - Сцены из лагероной жизни
Наблюдение за лагерной столовой было одним из любимейших занятий режимника. Он приходил в зону в полшестого утра, прятался в укромном местечке неподалеку от пищеблока и ожидал начала завтрака.
На завтрак ходили не все, многие спали до самого развода, и по этой причине некоторые зеки несли из столовой пайки товарищей и иногда свои собственные. Майор Портянкин считал это действо грубейшим нарушением режима и всеми силами старался искоренить «ношение» начисто.
Он жестоко и беспощадно дубасил активистов-эсвэпэшников, стоявших на пропускных воротах, за зевание и жалость к мужикам, но ещё крепче бил несущих. Он прямо-таки зверел при виде обнаруженной пайки, терзал и волтузил несчастного мужика, потом валил его на плац и долго пинал ногами в бока.
Справедливости ради следует отметить: майор Портянкин никого не тащил в ШИЗО после побоев и всегда отдавал бедолаге выстраданную и, как он считал, заработанную уже пайку.
Почему ему не спалось утрами, не знал никто, но какая-то веская причина на это наверняка имелась. Как бы там ни было, но налеты майора на столовую продолжались и продолжались, и, казалось, нет той силы, которая может остановить этого идиота и законника. Сила между тем нашлась, майора остановил не нож и не приказ, а обыкновенный человеческий смех, именно он.
Дело было глубокой осенью. Выстроенные на плацу бригады ожидали очереди на выход, лил мерзкий, холодный дождь, всем хотелось побыстрее выскочить на биржу.
Рядом с последними бригадами почти в самом конце плаца смирно стоял зоновский конь Наглый и, как всегда, выискивал глазами добычу — пакеты и свертки зеков. Лагерные кони частенько приходили вместе с людьми на развод, и ничего удивительного для заключенных в этом не было. Они выпрашивали у стоящих людей хлеб, а иногда, тихонько подойдя сзади, сами выхватывали желаемое из-под мышек ротозеев. Никто их не бил и не обижал за подобные шалости, но все от души смеялись, сочувствуя пострадавшим.
Небезызвестный в зоне конь по кличке Негр умудрялся красть даже ночами, как настоящий вор. Летом в бараках душно, окна открыты, Негр подходил к тому или другому окну, засовывал морду в помещение и сметал с тумбочки все съестное, если таковое имелось. Обобрав таким образом три-четыре отряда за ночь, он со спокойной совестью отправлялся отдыхать.
Итак, было холодно, лил дождь, майор Портянкин маячил где-то у второго КП, выкрикивая громкие команды: «Вперёд!», «Стоять!», «Подровняться!»
Конь Наглый, которому, видимо, надоело стоять на месте, демонстративно обошел отряды и, протиснувшись в узкую калитку, двинул в сторону вахты, туда, где выкрикивал фамилии нарядчик.
Глупый эсвэпэшник, стоящий на калитке, не обратил на коня особого внимания, но все же посторонился, косясь на его копыта. Майор Портянкин заметил коня довольно поздно, когда Наглый находился чуть ли не в метре от него.
Майор на мгновение застыл, вперился в коня немигающим взглядом, сплюнул на землю и разразился диким матом.
Несколько впереди стоящих отрядов как один замерли в ожидании чудной сцены. Хорошо зная нрав майора, все были просто уверены, что он отреагирует на «явление коня» еще тем образом! И не ошиблись. Выматерившись от души, Портянкин, не долго думая, размахнулся и нанес коню сокрушительный удар в челюсть, от чего тот заржал, как сумасшедший, и задрал голову вверх. Но майору показалось этого мало, он с ходу подлетел к «зевнувшему» эсвэпэшнику и изо всей силы врезал ему в ухо.
Не ожидая ничего подобного, молодняк буквально полетел к будке, так и не успев сообразить, что к чему. Майор между тем и не думал прекращать «урока» и уже надвигался на лежавшего. Предвидя неминуемый удар сапогом, эсвэпэшник на сей раз не растерялся, вскочил, сжался и закрылся руками у будки.
— Где бирка?! Бирка где?! — неожиданно заорал на него майор, чем буквально парализовал и без того ошарашенного молодняка, не понимающего, чего от него хотят и за что его били. — Ну! — майор приподнял кулак над головой эсвэпэшника, затем чуть опустил его и отвел вбок.
Эсвэпэшник силился что-то сообразить, связать в голове за эти короткие секунды, но, видимо, так ничего и не понял. Его аккуратная кожаная бирка с фамилией и номером отряда была пришита на нужном месте, ниже правого плеча. Не видеть ее майор просто не мог, за это он мог поручиться. Тогда что?..
Не зная, что ему делать, эсвэпэшник дрожащей рукой показал на бирку и вжался спиной в стену будки. Наступила пауза. Майор смотрел на эсвэпэшника, как кровожадный вампир, и тяжело молчал.
— У не-го! У него, козёл! — показал он рукой на Наглого и несильно опустил кулак.
И тут грянул настоящий зековский хохот, заглушивший все. Шутка майора Портянкина была оценена урками по достоинству. Постояв еще некоторое время возле эвэпэшника и дождавшись, пока хохот спал, он медленно развернулся на каблуках и гордо зашагал вдоль рядов на свое место.
— Я их научу, как Родину любить! Расслабились, сволочи!
— Правильно, майор, молодец! — почти тотчас выкрикнул кто-то из толпы. — Бей их, козлов, чтоб знали, как на администрацию пахать. Ты только мужиков за пайки не тирань, а этих…
Майор повернул голову в сторону кричавшего, но тот уже затих и спрятался за спинами стоящих. Напоминание о пайках, видимо, задело его. Он повел плечами, иронично качнул головой и широко улыбнулся. Затем резко махнул рукой.
С тех пор пайки можно было носить мешками, во время завтрака майор не появлялся. Говорили, что он наконец женился, но многие считали, что дело было вовсе не в этом…
«Зато увиделись, мать!»
Кольку Корнелюка срочно снимают с рабочей зоны. «Помиловали, Колек!», «Срок скостили. Просто так с биржи не снимают», «Постановление в БУР», «Свидание»… Друзья и приятели гадают, с чего бы это Колька снимали так срочно, если ничего не случилось. Все однозначно сходятся на помиловании, судебном решении в его пользу. В БУР так не спешат. Да и не за что Кольку сажать — работяга, так, понты одни, а не нарушения. Несколько вшивых изоляторов по семь суток, солдатские причины…
Колька взволнован, не знает, что думать. Быстро переодевается, бреется и собирается идти на вахту. Впереди целых пять с лишним лет сроку, с женой — в разводе, матери уже семьдесят восемь, брат далеко, на Курилах. Свидание просто исключено, да и лишен он свидания, лишен.
На всякий случай прощается с друзьями, делает пару глотков чифиря на дорожку и — вперёд.
Вахта, дежурный офицер, конвой… Ведут одного по «коридору», все молчат, словно воды в рот набрали. Жилая зона. Пришли. Сразу ведут в штаб колонии. В кабинете главного режимника трое: два оперативника и майор-замполит. Колька снимает шапку и докладывает по форме: «Осужденный Корнелюк, бригада сорок один, отряд пятый». Пристальные взгляды, и снова молчание.
Наконец один из оперативников говорит: «Иди в санчасть, бери справку, что ты здоров и не заразный, и живо на свидание. Понял?» — Режимник не шутит, говорит миролюбиво и на полном серьёзе.
Колька кивает головой в ответ, а мозг сверлят десятки мыслей. «Лишён ведь! Кто же это приехал? Почему так срочно? Что-то стряслось?!..
Сказать, что лишён, или молчать до конца? Если лишён, умри, не дадут свидания, а тут?.. Провокация или беда!»
Замполит видит Колькину растерянность, медленно встает и выходит из-за стола.
— Ты не волнуйся, Корнелюк, — говорит он, — ничего страшного не случилось. На свидании всё и узнаешь… Произошла небольшая ошибочка, вот и всё. — Чуть помолчав, добавляет: — Мы тут разобрались уже… В общем, твой начальник отряда дал маху, перепутал адреса…
Колька по-прежнему ничего не понимает и пытается за что-то зацепиться:
— Какие адреса?
— Иди, иди, всё хорошо, — выпроваживает его замполит. — Бывает и хуже.
Через двадцать минут Кольку уже целует рыдающая старушка, брат стоит рядом с ней, жена ждет на улице, не пустили разведенную.
— Сынок, сыночек мой! Родненький! — Мать захлёбывается слезами и не отпускает Кольку от себя.
Его потряхивает, знаком он показывает брату, чтобы тот достал сигарету. Наконец все садятся, начинают говорить.
Вскоре выясняется следующее. Ровно шесть дней назад на бирже погиб молодой парень. Он совсем недавно прибыл в лагерь и еще как следует не осмотрелся, не привык к опасной работе на бирже. Был сильный гололед, и сорвавшееся с транспортера пятиметровое бревно пригвоздило его к станции намертво. Колька несколько раз встречался с этим пареньком, они жили в одном отряде. После гибели парня начальник отряда, лейтенант Паклин, беспробудный пьяница и крохобор, перепутав по пьянке адреса, послал похоронку Колькиным родственникам. Фамилия парня была такой же, как у Кольки, они были однофамильцами. Мать в горе не обратила внимания на имя, а в телеграмме стояло имя Алексей, и тут же вызвала с Курил телеграммой Колькиного брата. Прихватив с собой жену «покойного», они втроем полетели на Урал. Брат видел телеграмму и, конечно же, обратил внимание на несовпадение в именах, однако подумал, что это просто ошибка.
