Питер Устинов - Крамнэгел
— Такие вещи помогают, хотя и не должны бы помогать. Я когда-то знавал немало героев войны — в мирное время они, как правило, становились весьма неуравновешенными гражданами. Дело в том, что одно с другим несовместимо и не может ужиться в человеке, но суды все равно этого не понимают. Вас не взяли в армию по здоровью?
— Да, сэр, по здоровью.
— Чем вы были больны? Может, удастся выжать сочувствие к вашей болезни. Что у вас было? Рак? Туберкулез? Что-нибудь повлиявшее на психическую уравновешенность?
— Нет, сэр, не это, — Крамнэгел сглотнул слюну,
— Ну, раз нет, то мне и знать ни к чему.
О черт, теперь у этого типа сложится превратное о нем представление!
— Болезнь была такая, которую каждый человек может подцепить.
— А, одна из тех, значит… — хмыкнул Крэмп.
— Ну, тогда лучше о ней и не заикаться.
— Нет, вовсе не одна из тех, — возразил Крамнэгел.
— Одна из других.
— Из каких таких других? — пристально посмотрел на него Крэмп.
— Да не из тех… из этих…
— Не понимаю…
— Господи Иисусе! — Крамнэгел швырнул коробок спичек через всю камеру.
— Сядьте и не будьте ребенком, — одернул его Крэмп. — Сейчас нет времени ни на что, кроме полного и безраздельного делового сотрудничества. Нам надо как следует подготовиться к процессу, а застрелив в пивной беззащитного старика, вы даете мне не такой уж богатый материал для защиты. У нас есть выбор только из двух возможностей. Первое: объявить вас маньяком. Второе: доказать, что все происшедшее явилось лишь результатом трагического недоразумения. Говоря по правде, первое сделать легче.
— Какой же я маньяк! Я просто вдрызг надрался! — вскричал Крамнэгел.
— Это, поверьте мне, отнюдь не лучшая линия защиты.
— Но он ведь тоже надрался!
— Он, к сожалению, мертв. И нам уже нет никакого дела до того, надрался он тогда или нет.
— И все равно никакой я вам, к черту, не маньяк!
— Глубоко сожалею об этом.
— Вот что, я хочу ехать домой, вернуться, значит, к тому, что оставил. Я начальник полиции и намерен им оставаться. Начальник полиции — и никто в мире этого у меня не отнимет.
Но тут на Крамнэгела внезапно нахлынули нелегкие мысли об Але Карбайде, о котором он за последнее время начисто забыл.
— Вы хотите сказать, что ожидаете оправдательного приговора, после которого вас отпустят домой и разрешат возобновить вашу прежнюю деятельность?
— Конечно. А как же иначе?
— Ну, знаете, вы верите в меня и в мои возможности гораздо больше, чем верю в них я сам, — пробормотал Крэмп.
— Слушайте, ведь то, что случилось со мной, могло случиться с кем угодно, и вам отлично это известно.
— Нет, мне это неизвестно. Здесь такое могло случиться только с уголовным преступником или с американским полицейским. А теперь я должен — в надежде, что мне это удастся, разумеется, — попытаться доказать суду, что уголовный преступник и американский полицейский — это не одно и то же.
7
Сэр Невилл обнаружил, что по мере приближения суда он все чаще и чаще задумывается над делом Крамнэгела, рассматривая его со всех возможных сторон — со стратегической, и с тактической, и просто с человеческой. С людьми, овладевшими сложным предметом во всей его многогранности, случается порой, что широта их воззрений и терпимость к новому увеличиваются, а не уменьшаются по мере профессионального и служебного роста. Таким человеком был и сэр Невилл: его видение мира давно уже не сковывалось буквой закона, но всего лишь ограничивалось рамками его духа. Предложить всеми силами добиваться обвинения в непредумышленном убийстве мог только человек либо юридически безграмотный, либо столь чистый в помыслах, как сэр Невилл. Это было невообразимо, ибо в Англии заведомо никто не поверит, чтобы человек — будь он хоть зулус, или мальгаш, или туземец с Мальдивских островов, не говоря уже о начальнике полиции американского города, — не отличил бы старика, достающего из кармана носовой платок, от выхватывающего револьвер бандита.
Как заметил по этому поводу Билл Стокард, «ребенку, когда он смотрит вестерн, никогда и в голову не придет, что ковбои, сходящиеся на главной улице Карсонсити, лезут в карман за носовым платком. С какой же стати требовать от людей веры в противоположное?»
Сэр Невилл рассмеялся. Ему нравился Стокард. Нравился своей молодостью и прямотой: ведь сэр Невилл знал, что вслед за покидающей тело молодостью вскоре душу покидает прямота. Глядя на Стокарда, он вспоминал свой собственный путь наверх.
— Я согласен с вами, — заметил он Стокарду, у которого сразу отлегло от сердца. — Суд сам должен прийти к обвинению в непредумышленном убийстве, и прийти на основании доказательства того, что обвинение в предумышленном убийстве в данном случае неуместно.
— Вот именно! — И, улыбнувшись собственной нескромности, Билл Стокард добавил: — Но ведь вы знали это с самого начала и просто водили нас всех за нос, не так ли, сэр Невилл?
— Я знал это с самого начала, — очень серьезно ответил сэр Невилл.
— В противном случае я бы не занимал этого кресла в этом кабинете. Но, уверяю вас, за нос я не вожу никого. Ну разве только самого себя. Я просто-напросто бьюсь в обычной агонии демократических порядков, Билл. Я точно знаю, как именно следует поступить — и отнюдь не во имя торжества правосудия, о нет, вовсе не ради этого, а только для того, чтобы правосудием не злоупотребляли. К несчастью, мои полномочия не так уж широки, и мне ничего не остается, кроме как следить за происходящим и доверять действующим лицам. А я не доверяю им, Билл. Я никому не доверяю, кроме себя самого. — Улыбнувшись наконец, сэр Невилл добавил: — Разумеется, я говорю это со всей должной скромностью.
— Вы совершенно правы, называя происходящее обычной агонией демократических порядков. Все мы в этой агонии бьемся.
— Да, и поскольку бьемся действительно все, то при диктатуре было бы не в пример спокойнее.
— Не могу себе представить вас под пятой диктатуры, сэр.
— Какой же толк в диктатуре, если попадаешь под ее пяту? Вот будь диктатором я сам, тогда бы я не возражал против нее никоим образом.
— Я вам не верю, сэр. Не при вас будь сказано, но диктатор вышел бы никудышный. Уж больно сложный вы человек.
— Серьезно?
— О да. К тому же вы чересчур вежливы.
— Я тешу себя мыслью, что временами бываю очень груб.
— Только истинно вежливому человеку доступна великолепная техника настоящей грубости. А у диктаторов на это нет времени. Они вынуждены быть нечувствительными. И не могут себе позволить прислушиваться к чужому мнению.
— Гм-м… Пожалуй, вы были бы столь же плохой опорой диктатору, сколь я был бы плохим диктатором. Дойдя в нашей беседе до столь обнадеживающего момента, позволю себе пригласить вас отобедать.
Билл знал, что означало приглашение сэра Невилла, и на минуту замялся. Он был слишком современен, чтобы получать удовольствие от обедов в клубах. Он предпочел бы где-нибудь быстро перекусить. К тому же дома жена, трое детей… Нет, у него совсем не было времени на сидение в залах, где почтенные старцы потягивают портвейн, пересказывая друг другу последние сплетни.
— С удовольствием, — ответил он.
По дороге в клуб сэр Невилл разговорился: — С вашей стороны было очень любезно принять мое приглашение, Билл. Я ведь знаю, что для клубов у вас просто нет времени.
— О, это совсем не так…
— Именно так, и я вполне это понимаю. Вы человек семейный. И ваша жизнь идет совсем по другому руслу. Клуб как общественный институт — всего лишь прибежище для стареющих подростков, но есть, разумеется, и иная подоплека. Англия — это страна, не имеющая конституции. Письменно не фиксируется практически ничего: по ходу дела мы уничтожаем все свидетельства, не оставляя иного наследия, кроме никем не истолкованных традиций, причем все, что делаем, мы делаем с кажущимся безразличием, в действительности же в своем таинственном поведении руководствуемся неписаными и никогда не упоминаемыми вслух правилами, по сравнению с которыми мафия выглядит скорее организацией муниципальной службы, нежели тайным сообществом. Своего рода инстинкт, выработанный привычкой, предрассудками, реакцией на нюансы и бог знает какими еще движениями души, всегда подскажет упорядоченному уму британского чиновника, в каком клубе и в котором часу могут, вероятнее всего, встретиться его друзья и его враги. И только в тех редчайших случаях, когда ему случается ошибиться, он горько вздыхает, думая о неисповедимых путях, которыми следует жизнь: «Никогда ведь не угадаешь…» Но подобные ошибки случаются столь редко, что не стоят и внимания. Тем не менее, исходя из соображений политики — ведь политика не делается ни в парламенте, ни в министерствах, она делается в клубах, — так вот, исходя из этих соображений, а вовсе не из желания помочь вам приятно убивать время, я и настаивал на том, чтобы вы баллотировались в клуб «Блэкс».
