Питер Устинов - Крамнэгел
Атмосфера напоминала канун важного матча по боксу, за исключением того, что репутация и данные противника оставались факторами абсолютно неизвестными. Герой и его свита не могли даже строить догадок относительно противостоящего им бойца. Нельзя было ни посоветовать, ни поглумиться, ни посмеяться, ни порыдать. И Крамнэгел уж никак не чувствовал себя в большей безопасности от того, что Батт О'Фехи смачно жевал резинку и время от времени посматривал на часы. Надо было, чтобы с ним это случилось, сволочь он эдакая.
На следующий день произошли два события. Прежде всего Крамнэгелу предложили адвоката — Мод Эпсом, королевскую советницу юстиции. Как он сам сказал посетившей его Эди, он чуть не лопнул от злости.
— За каким чертом мне суют эту бабу? Да где это слыхано — баба-адвокат! Я этих сукиных детей насквозь вижу: хотят, чтоб я продул процесс! Ведь обвинение-то явно подстроено, чтоб их… Да я, черт возьми, абсолютно уверен, что этот вонючий комми где-то прятал револьвер — успел, наверное, сунуть его за стойку. Полицейский-то там оказался совсем зеленый, такой сопляк, что ему даже личного оружия не доверили — он вообще не догадался там и посмотреть, а теперь-то уж этот паршивый кабак обыскивать без толку… — все они заодно. Чтоб их!
— За каким дьяволом ему посылают бабу? — вскипела Эди, воображение которой уже нарисовало сцену в камере: встрепанная адвокатесса в пылких объятиях нежных лапищ ее Барта.
— Должен заметить, мисс Эпсом — одна из лучших защитниц в стране, — ответил полицейский сержант.
— Я никогда не слышал, чтобы она позволяла мужчинам какие-нибудь глупости. Поэтому, наверное, она до сих пор и не замужем, — добавил он добродушно.
Вообще-то идея пригласить для защиты Крамнэгела женщину родилась в мозгу сэра Невилла. Принимая Элбертса, личного помощника американского генерального консула, нанесшего ему визит в сопровождении Гайлза де Монтесано, сэр Невилл предельно ясно изложил свои опасения в связи с данным делом, к вящему удовлетворению своего гостя, и одновременно предложил пригласить женщину-адвоката блестящего дарования, чтобы тем самым изощренно и хитро повлиять на атмосферу этого невероятного процесса. Надо полагать, что рассказ о стрельбе и убийстве, изложенный мелодичным контральто, изрядно отдалит существо дела от реальной действительности.
И теперь Элбертс нанес визит Крамнэгелу, чтобы установить необходимый контакт с ним и попытаться убедить его в том, что приглашение женщины-адвоката было искренней попыткой помочь ему, а не грубым маневром, рассчитанным на то, чтобы подорвать силы этого Самсона в предстоящем ему бою.
К несчастью, между четой Крамнэгелов и Элбертсом лежала пропасть привычек, мнений, взглядов и вкусов еще более глубокая, чем та, что отделяла каждую из сторон от англичан, которые хотя бы пытались эту пропасть преодолеть. С первого же взгляда друг на друга соотечественники насторожились. Крамнэгел олицетворял все то, что раздражало и огорчало Элбертса в его собственной стране. Усевшись с изяществом афганской гончей на шатком стуле в маленькой комнате, предоставленной в их распоряжение руководством полицейского участка, Элбертс изучал злоумышленника из-под опущенных век.
Убогость его речи, неспособность его мозга следовать (пусть даже на почтительном расстоянии) за логическим ходом мысли, грубость черт и выражения лица, вся отвратительная вульгарность этого человека и его жены преисполнили Элбертса чувством тупой ярости. Мысль же, что этот дубина был представителем местной власти, заставляла Элбертса укрепиться во мнении, что, за исключением ряда районов Новой Англии, его Соединенные Штаты — это всего-навсего огромная недоразвитая страна.
— Я искренне убежден, что вам следовало бы всерьез подумать о том, чтобы согласиться с кандидатурой мисс Эпсом, — сказал Элбертс, настоятельно качнув головой.
— Слушайте, вы женаты? — без обиняков спросил Крамнэгел.
— Некоторым образом да, — Элбертс придал своему ответу известную весомость.
— Тогда вы должны знать, что есть вещи, которых собственной жене не расскажешь, но выложишь первому встречному. Не суйся в разговор, Эди, — бросил он жене, которая и не собиралась открывать рот.
— А вы подумайте о том впечатлении, которое произведет женщина-адвокат на суд, особенно на процессе по делу о непредумышленном убийстве с помощью огнестрельного оружия. Мне удалось узнать, что люди, ведущие ваше дело, руководствуются именно этими соображениями.
— Значит, у них головы набиты трухой, если они этим руководствуются, — прорычал Крамнэгел так, что Элбертс вздрогнул. — А кто у них здесь вместо окружного прокурора? Что он собою представляет?
— У них нет окружных прокуроров.
— Я же спросил: «Кто вместо?» Знаю, наших прокуроров у них нет, я грамотный.
— Не имею представления. Нам, видите ли, не каждый день приходится иметь дело с соотечественниками, угодившими в тюрьму за уголовное преступление.
— Ну, он-то уж точно будет мужчина, да?
— Надо полагать.
— Вот и я про то же. Так разве моей дамочке сдюжить против него в драке?
— В драке? Не понимаю, право, каким вы себе представляете английский суд.
— Но ведь наши традиции позаимствованы отсюда. Так?
— Да, — терпеливо согласился Элбертс.
— Раз мы позаимствовали свои традиции отсюда, то и у них в суде все происходит с грызней и дракой, как и у нас. А в судебной драке обо всей этой ерунде собачьей насчет того, чтоб «женщин вперед», никто и не вспоминает. Адвокат туда приходит, чтоб выиграть дело, и если он хоть чего-нибудь стоит, плевать ему, как именно он его выиграет. Слушайте, я в суде полжизни провел, я, черт побери, знаю, о чем говорю. И я вам вот что скажу, мистер: дамочке-адвокату в суде делать нечего. Ну, конечно, если она защищает какую-нибудь смазливую бабенку, которая только что пришила мужа, разоделась во все черное и жутко жалеет о том, что натворила, а сама до смерти рада, — тогда все о'кэй. Здесь я с вами согласен. Но некоторые профессии просто не для женщин. Может, епископы — это одно, а адвокаты — совсем другое. И вы, черт побери, можете сказать это кому угодно с большим приветом от начальника Крамнэгела.
Вздохнув, Элбертс поднялся со стула.
— Уверен, все будет хорошо, — сказал он, протягивая руку с улыбкой столь же великодушной, сколь и неискренней.
— Иначе и быть не должно, это я вам говорю.
— Пожалуйста, не волнуйтесь, миссис Крамнэгел.
— Мне случалось переживать и худшее, — сказала Эди.
— Вот это правильное настроение. — И, покачав головой на тонкой шее — прощальный знак вызывающей изрядные сомнения солидарности, Элбертс отправился на ретроспективную выставку Джексона Поллока[13] в галерее Тейт.
По настоянию Крамнэгела кандидатура мисс Эпсом была отведена, и его посетил новый кандидат в защитники — Локвуд Крэмп, член парламента от избирательного округа в Северной Ирландии. Он не совсем соответствовал представлениям Крамнэгела о том, каким следовало бы быть союзнику, ибо даже внешность его никоим образом не укладывалась в рамки привычного американцу стандарта. Но при всем при этом выглядел он как человек, отобранный для защиты Крамнэгела именно за умение драться в суде и ни за что иное. Его изрядно помятое лицо, по которому, оставив глубокие следы, прокатились и война и мир, являло собой гамму разнообразнейших оттенков красного цвета, разрываемую пучками буйной верескоподобной рыжеватой растительности, украшавшей уши, ноздри и скулы. («Хоть бы сбрил он эту пакость, что ли», — жаловался Крамнэгел потом жене.)
Локвуд Крэмп носил длинные колючие бакенбарды, обрамляющие большой рот, из которого торчали бивнеподобные зубы, оставляя, однако, место для изгрызенной черной трубки. Трубка эта беспрерывно изрыгала удушающие клубы дыма, а по подбородку из-под нее все время сочилась слюна. Самым же интересным в его лице были голубые глаза, детски-наивные и доверчивые, — огромные круглые пуговицы, совершенно плоские, они выглядывали из-под рыжих бровей с искренностью, одновременно смешной и волнующей. Сразу становилось ясно: вот человек, который в жизни не знал ничего, кроме физической отваги, и эта черта характера была, вероятно, и его силой, и его слабостью. Возможно, он и был рожден для того, чтобы вести за собой людей, но вряд ли для того, чтобы люди за ним шли.
Его совещание с Крамнэгелом в камере носило мучительный характер беседы учителя с учеником, пытающимся сдать «хвосты» по домашним занятиям.
— В вооруженных силах вы не служили вообще?
— Нет, сэр, не служил.
— Жаль, жаль… Ну, ничего.
— Это вы к тому, что присяжных было бы легче разжалобить, имей я «Пурпурное сердце»?[14]
Крэмп хмуро усмехнулся.
— Такие вещи помогают, хотя и не должны бы помогать. Я когда-то знавал немало героев войны — в мирное время они, как правило, становились весьма неуравновешенными гражданами. Дело в том, что одно с другим несовместимо и не может ужиться в человеке, но суды все равно этого не понимают. Вас не взяли в армию по здоровью?
