Галина Романова - Жизнь нежна
Выключатель Виталий починил быстро. Сказалось рабоче-крестьянское происхождение. Не только уважение к хлебной корке воспитали в нем отец с дедом. Еще с ранних пор и кое-какому ремеслу обучили. А то ведь некоторые нынешние мажоры лампочки вкрутить не могут. Спарь их с такой, как его Верка, все — конец света случится непременно. Для той яйца о сковородку разбить — событие. Для него лампочку вкрутить — подвиг.
— Где можно помыть руки? — Виталий зашел на кухню без пиджака и с закатанными выше локтя рукавами рубашки.
Обнажать руки нужды особой не было. Это он нарочно рукава закатал, чтобы потом попросить ее запонки вставить. Это очень интимным ему казалось, когда женщина колдовала над его галстуком или запонками. Когда ее лицо близко-близко, губы слегка приоткрыты, а глаза не замечают встречного алчного интереса.
— В ванной, Виталий, — откликнулась Полина, она уже накрыла стол к чаю и снимала теперь с себя передник. — Сейчас я принесу вам полотенце.
О! Это тоже было неплохо. Это тоже повод для фантазий. Пространство ограничено, она подает полотенце, он перехватывает его, натыкается на ее руку и…
Никакого «и» не случилось. Полина приоткрыла дверь, и пока он разворачивался от раковины, где в шестой раз намыливал уже совершенно чистые руки, повесила полотенце на крючок и тут же вышла. Сорвалось. Ну, ничего, у него этих приемов — воз и маленькая тележка. Он найдет повод сблизиться с ней. Будет действовать исподволь, тем более что она, кажется, и не догадывается о его намерениях.
Да и как ей догадаться, если она чиста и невинна — раз. Если все мысли ее и переживания о Панове — два. Было ли время у нее размышлять над его зашифрованными ходами? Нет, конечно.
— У-уу, как вкусно! — совершенно неподдельно изумился он, покручивая перед глазами пышный пирожок с капустой. — Это в кондитерской на углу такие выпекают?
— Нет, это я приготовила. — Ее нисколько не обрадовал его комплимент, она снова вспомнила и снова прослезилась. — Это любимые Антона. Я почти каждый день их пеку на тот случай, что он захочет увидеться со мной или принять передачку. Все возвращает, представляете, Виталий! Я просто не знаю, что мне делать!
Так, пора! Милая девочка расплакалась уже всерьез. Уронила голову на руки, а руки на стол. Плечи вздрагивают. Не сидеть же истуканом! Надо действовать, тем более что и благовидный предлог имеется.
— Поли, Поли… Ну перестаньте, я прошу вас. — Прохоров сорвался с места, забыв про пирожок, хотя тот и в самом деле был хорош. — Ну не надо так убиваться! Сами же говорили, что следователь обещал вам помочь в этом деле.
— Обещал! — всхлипнула она, поднимая заплаканное лицо.
Поразительно! Прохоров едва не ахнул. Эту женщину даже слезы не способны были испортить. Не то что Верку его, у той моментально и нос краснел, и веки делались на половинки от слив похожими.
— Ну, вот видите, Поли!
Он пододвинул свой стул к ее, сел рядом, осторожно обнял за плечи. Не дождался возмущенного подергивания, как пару дней назад. Это снова обнадеживало. И он зашептал ей на ухо убаюкивающим голосом, прямо как сказочник со старой пластинки, которые родители покупали ему в детстве с получки:
— Нельзя так убиваться, Поли. Нельзя… Нужно думать о своем здоровье. Оно вам еще ой как понадобится. И Антону оно понадобится. Вы же вдвоем, вместе должны все это преодолеть. Весь этот ужас. Весь этот страх перед грозящим судом.
Она резко повернулась к нему, совсем не замечая, что ее грудь касается пуговиц на его рубашке. Ну, хоть плачь вместе с ней Прохорову. Сердце подпрыгивало в груди так, что казалось, сейчас на блюдо с пирожками выскочит. А что ниже брючного ремня творилось, просто катастрофа.
Не приведи бог, заметит, не приведи бог, заподозрит что-то! Тогда все — его старания напрасны! Выставит вон и на пушечный выстрел не подпустит.
А он виноват? Виноват, да? Если она наивна и чиста, как ребенок, то он не такой! Он здоровый взрослый мужик, который… Которому…
— Не смейте! — вдруг зашипела она, вцепившись в его плечи, а грудь ее все продолжала перебирать его пуговицы. — Не смейте каркать, Виталий!
— В к-ккаком смысле?
Он даже заикаться начал, бедолага. Но вовсе не возмущению ее смутившись, а собственным посылам, заставившим его прочно устроить свои руки на ее талии. Она-то его за плечи ухватила? Ухватила! Ей что можно, а ему нет?
Но Полина даже не замечала его влажных пальцев на своем теле. И что они трогали ее совсем не-дружески, и что стали вдруг требовательнее и сильнее.
— В том смысле, что не смейте произносить слово — суд! Не смейте! — с фанатичным испугом заклинала она, уже почти полностью прильнув к нему, но это не она, а его руки ее теснили. — Кощунство произносить это слово, когда еще ничего не ясно! Вы понимаете меня! Он ни в чем не виноват! Он никого не убивал! Это чья-то подлость! Его подставили! Эта женщина… Она не была хорошей! Она была дрянной, так ведь?!
— Да! — кивнул он, целиком и полностью соглашаясь с этим мнением.
— У нее могло быть полно любовников, разве нет? И этот другой любовник мог ревновать ее и к мужу, и к Антону! Разве нет? Это надо выяснять, а не заниматься подтасовкой фактов! Виталий! Вы согласны со мной, что нужно искать ее возможных половых партнеров и выяснять их алиби! Это ведь наверняка кто-то из близкого окружения. Тая говорила мне…
Оп-па! Вот это контрастный душ! Прохорова будто за ноги кто схватил и головой вниз с десятого этажа свесил.
Та-аак, это что там наговорить успела после похорон тетки толстая утешительница, запершись с Полиной в ее спальне?
— Что говорила Тая? — посуровел Виталий, моментально убрав руки с тела Полины.
Тело-то ее хоть и желанное, но все же чужое. Свое — много роднее и привычнее. Так что ни из-за какой похоти он себя, родного и любимого, под удар подставлять не желает.
Если Полинка вздумает копаться и ковыряться во всех грехах Зойки Хаустовой, то нароет, пожалуй, очень много. А если ей еще и Тая Хаустова в помощницы навяжется, то тогда все — пиши пропало. Тогда они его очень скоренько на чистую воду выведут.
И что получится тогда? Тогда получится кошмарное слово из четырех букв. И слово это — крах!
Крах его мечтам и надеждам на долгую обеспеченную жизнь вместе с Веркой. Может, и не была жизнь эта особо счастливой, и от былого фейерверка остался лишь пепел, но!..
Но его все в ней устраивало!
Да, случались минуты слабости, когда и жену видеть не хотелось, и в квартире тесно с ней было, и машина не радовала, и работа престижная и высокооплачиваемая напрягала. Но ведь это были минуты слабости, не более того.
Потом все быстро становилось на свои привычные места и не казалось лишним и обременительным. И квартира в престижном районе была, куда уж лучше тесной «хрущевки» на окраине. И дорогая иномарка с кондиционером казалась своевременным приобретением. И с женой не стыдно было в люди выйти — не дура и не уродина.
На что менять то все это было, на что?!
Вот главный вопрос, который всегда действовал на Прохорова отрезвляюще. И сразу заставлял его прекратить валять дурака и не зажираться.
Это был крах номер один.
Крах номер два — это крах всем мечтам о Полине. Если она узнает, что и он Зойкой не брезговал, то сразу зачислит его в разряд возможных ее убийц. Оправдаться и со временем не получится. И никакие доводы работников правоохранительных органов…
Так, стоп! А с чего он взял, что те станут какие-то доводы в его защиту выдвигать? Дурак совершенный! Да они, может, рады заполучить еще одного подозреваемого. То есть сообщника Панову в камеру подсадить. Убийство Алексея Хаустова они списали на Зойку, но все равно ведь не особо верят в ее причастность к нему.
Так что эту сторону вопроса можно смело считать крахом номер три.
Вывод?
Вывод напрашивается сам собой: нельзя подпускать Полину к Тайке Хаустовой. Нельзя допустить, чтобы эти две бабы таскались по городу и разнюхивали, раскапывали, а потом доносили ментам. И, как следствие, он сам должен занять место подле Полины. Тем самым он убьет сразу двух зайцев — и себя обезопасит от возможных подозрений, и сопротивление Полины скорее сомнет.
— Так что говорила Тая, Поли?
Он очень старался, чтобы голос его звучал мягко.
— Тая говорила мне, что Зоя никем не брезговала. Могла запросто переспать даже со слесарем, который ей кран пришел починить, — стыдясь и краснея, проговорила после замешательства Полина.
— Да вы что?! — ахнул он будто бы искренне, но в душе рассмеялся.
Нет, Панову — идиоту — повезло так, как никому не повезло из его окружения. Наивность и чистота этой милой женщины. Этакая хрустальная лилия, омываемая сверкающими водами горных источников.
Зойка слесарем не брезговала! Да она, не останови ее обязательства супружества, сводный мужской хор к себе пригласила бы. Ей все время было мало, мало, мало. Вишь, кроме него и мужа еще и Панов был. А там, покопайся, еще кто-нибудь из постоянных любовников имелся. Слесарь и инструктор по фитнесу — это так, это продукт одноразовый. А вот из постоянных…
