Екатерина Лесина - Хризантема императрицы
Кое-как выдрав топор, Вельский поднялся, пошатываясь, дошел до двери и приник к глазку. На площадке было тихо и пусто. Ровный электрический свет, крашеная стена, перила, дверь напротив... туда он не пойдет. Наверх надо. На этаж или на два? Решить бы... да, в этом его проблема – решить. Выстроить правильную экспозицию будущего шедевра. А остальное – дело техники.
Он не струсит.
Во сне снова пришла Женька, и снова танцевала, выписывая вовсе невероятные па, и хохотала, запрокинув голову так, что длинные черные волосы растекались по столу, превращаясь в черные лужи, а те капали на пол.
Потом Женька поднялась на цыпочки и сказала:
– Смотри, как я умею!
И расставив руки в стороны, пробежалась по лезвию топора, спрыгнула на пол, поклонилась и, высунув язык, крикнула:
– А у тебя не получится! У тебя никогда ничего не получалась!
Дура она. Даже во сне.
Но ничего, он проснется и докажет. Всем им докажет, как не принимать его во внимание.
Наследник
Сев в машину, Леночка первым делом застегнула ремень безопасности и только потом принялась отряхиваться, впрочем, бесполезно. И блузка, и юбка пестрели мокрыми пятнами, а в кучерявых волосах проблескивали капельки воды.
А гроза набирала обороты, раскаты грома становились ближе и страшнее, снова полыхнула молния и Леночка, испуганно вздрогнув, зажмурилась.
– Не любишь грозу?
Она мотнула головой. Бледна. И прямо-таки неестественно бледна. А вроде взрослая уже. Или он зря полагал, что только дети боятся грома?
– А мне вот нравится, ну, смотреть то есть, сидишь себе в тепле и уюте, а там дождь, стихия... красота.
– И совсем не страшно? – в сумерках глаза Леночки казались не серыми, а черными, и преогромными. Завораживающими.
– Страшно, – соврал Герман. – Иногда бывает. То есть, раньше я даже под одеялом прятался...
– Под одеялом нельзя. Она найдет.
– Кто?
Пожатие плечами, взмах ресниц, виноватая улыбка.
– Извините, я, кажется, опять глупости говорю. Я постоянно говорю глупости, мама считает, что это от неуверенности, она даже к психологу записать меня хотела, а я отказалась. Ну откуда он во мне уверенность возьмет, если ее никогда не было? Я вот даже в детстве, представляете...
– Тихо, – Герман приложил палец к губам Леночки, и та послушно замолчала. Чего она боится? Не самой грозы, а... того, кто приходит в грозу? Детские воспоминания и страх оттуда же? Вероятно. И отношения к происходящему не имеет.
– Все хорошо. Сейчас мы поедем домой, поднимемся к Дарье Вацлавовне, я заварю чаю, сделаю тосты. Тебе понравилось вчера? Вообще-то я люблю готовить, ну если для себя, но старухе не говори, расстроится.
– Почему? – Леночка постепенно успокаивалась. И даже внимания не обратила на удар грома, совсем близкий, заставивший зайтись в истерике стоявшую рядом машину.
– Ей нравится управлять людьми, заставлять их делать то, что этим людям не по вкусу. Вот тебе же не хочется проводить вечер в компании полоумной старухи, решившей сыграть в сыщика?
– Н-ну...
– Не хочется. Но, во-первых, ты слишком хорошо воспитана, чтобы отказать в такой мелочи, во-вторых, ты любопытна, ну а в-третьих, одной и дома тебе будет страшно. А вдруг Вельский появится? Он у нас мстительный.
Леночкино личико вытянулось в расстроенной гримаске, и Герман, мысленно вздохнув, проклял себя за слишком длинный язык. Ну зачем было пугать? И вообще, не о Вельском он поговорить хотел. Правда, о том, о чем хотел, вряд ли уже получится.
– Я поговорю с Вельским, – пообещал он. Леночка слабо улыбнулась, отстранилась, поставила сумочку на колени и очень вежливо сказала:
– Большое спасибо.
Ну и что он опять неправильно сделал?
* * *– Эта история случилась в далекой-предалекой стране, правители которой были очень гордыми и считали, что рождены Небом. Они так и называли себя – Сыны Неба, а земли свои – Поднебесной, – Анжела смотрела в окно. Ночь уже, темнота, сквозь залитое дождем стекло пробивается тусклый свет фонаря, и его отражением стоит на тумбочке лампа под самодельным абажуром.
– Теть Желла, пойдемте спать, – Даше холодно: батареи тут едва-едва греют, а ковер на полу до того тонкий, что ступней чувствуешь каждую дощечку паркета, и даже шляпки гвоздей, которые местами выпирают, грозя прорвать ветхую ткань. А из форточки тянет сыростью, но закрыть Желла не даст, Желла любит слушать дождь.
– И в этой стране жила-была маленькая девочка по имени Орхидея. Отец ее некогда был знатен и богат, но после впал в немилость и лишился всего, что имел. В бедности росла Орхидея.
Дашка с ногами забралась в кресло и поплотнее укуталась в байковый халат. Ну надо же было дождю случиться? Теперь Желла до самого утра будет рассказывать про Орхидею-императрицу, а Дашке придется слушать, потому как бросать старуху в таком состоянии нельзя, мало ли чего ей в голову взбредет.
– Но вот однажды в маленькой деревеньке появились люди, которые искали новых наложниц для императора. Так Орхидея попала во дворец.
Сколько в ней сил... почему стариков считают слабыми? Желла вон спит часа два-три, и чувствует себя превосходно, а Дашке двух часов мало, Дашка завтра будет невыспавшаяся и злая, или что хуже – невнимательная. И Федор Яковлевич ругать будет, или вообще уволит, он уже грозился как-то, когда она пробирку разбила. И правильно, кому нужен безрукий лаборант?
– Много было наложниц у императора, огромен сад наслаждений, и в самом дальнем его углу стоял крошечный домик, в котором поселили Орхидею, ведь не знатна она была, не богата, не красива.
И Дашка тоже теперь и не богата, и не красива. Сергей держит слово, хорошо, хоть не пытается мешать работе, а ведь мог бы. Один звоночек, и Федор Яковлевич, который боится малейшего шороха, поспешит избавиться от неудобного сотрудника.
– Не унывала маленькая Ланьэр... умна она была и трудолюбива, и упряма в достижении цели.
Ну прямо как Ленка, вот уж кто с пути не свернет. Ленку Федор Яковлевич любит и ставит в пример, говорит, что именно таким должен быть настоящий ученый – самоотверженным и готовым на все ради науки. Дашка тоже готова на все, кроме как торчать в лаборатории сутками, но она же не виновата, что Желлочку нельзя оставлять одну?
– Расписала она стены дома цветами, а перед домом разбила сад, в котором высадила четыре сорта орхидей. Подружилась с евнухами и служанками, была ласкова и послушна. Но не только это делала Ланьэр. Тайно покидала она пределы Запретного города, чтобы учиться у женщины женским же искусствам. А возвращаясь, читала книги, из которых получала знания иные, о травах разных, о ядах и болезнях и том, чем эти болезни вызываются. Тьма таилась в сердце Орхидеи.
Сердце у старушки здоровое, долго протянет, а значит, нужно решать... опять решать... но что? На Сергея рассчитывать нечего, он с самого начала Желлочку на нее повесил, жена его тем паче возиться с сумасшедшей не станет. Милка... Милка в очередном запое и, кажется, надолго. А Дашке что? Ее того и гляди турнут из лаборатории, или навсегда в лаборанты запишут – подай, принеси, помой, убери... а ей большего хочется! И способна она на большее – кто нашел ошибку в расчете полулетальной концентрации? А кто придумал вводить препарат перорально, растворенным в жиру? И ведь работает же! И Федор Яковлевич сказал, что когда б Дашка побольше времени науке уделяла, с нее вышел бы толк.
– И вот однажды, утомившись в стенах дворца, пожелал император прогуляться, вынесли невольники паланкин в сад и, подкупленные хитрой Орхидеей, понесли не по знакомым дорожкам, а в дальний угол, куда прежде не заглядывал Сянфэн. И увидел он чудесный крохотный домик, украшенный цветами, в цветах же утопающий, и девушку на пороге этого дома... И пела она, а голос был столь прекрасен, что очаровал и императора, и невольников. Целый день провел император в гостях у Ланьэр, а ночью призвал ее во дворец.
Ну скорей бы уже, устала Дашка слушать, каждый раз одно и то же, в этой истории все неизменно – и последовательность событий, и последовательность слов, и тон Желлы, и взгляд, устремленный в окно, и дождь, и ночь... может, стоит в больницу ее определить? Ведь невозможно же так! Или вернуться? Сергей примет, губы подожмет, разговаривать станет свысока, но примет. Правда, тогда придется расстаться с лабораторией, но...
Но нет, не отступит Дашка, ведь она уже почти добилась того, о чем мечтала.
– Скоро из гуй жень[1]стала Ланьэр бинь, потом – фей и гуй фей, а потом и хуан гуй фей. Но не было в том радости ни для кого, кроме Сянфэна, ибо ядовитой оказалась Орхидея, помнила она все обиды, помнила и тех, кто наносил их. И смерть пришла в Запретный город, увяли цветы, и слезы лепестков легли на дорожку забытого сада... и только желтые хризантемы насмешливо и дерзко противостояли яду Орхидеи.
