Татьяна Степанова - Прощай, Византия!
– Врач? Ну, прости… те, Нина Георгиевна, ошибся. – Ираклий отвесил ей шутовской поклон, дохнув коньяком. – А я подумал, Федя наш, царевна-несмеяна, наконец-то подружку себе завел. Если честно, не тянешь… Не тянете вы на врача совсем. Молодая.
– Меня пригласил ваш старший брат Константин.
– Костян? А, у него всегда идеи бредовые. – Ираклий хмыкнул. – Маленькая ты моя, разве ты сама не видишь, что для Дунькиного пацана одно только есть на свете лекарство.
– Какое лекарство? – спросила Нина, решив не огрызаться на «маленькую мою», – она действительно была здоровяку Ираклию по локоть.
– Время. Это, которое тик-так. – Ираклий сел в кресло возле пылающего камина, подвинул Нине другое. – Сядь-ка. Вообще, лично мне приятно видеть в доме живое симпатичное лицо. А то с нашими тут дуба дашь. Все, как тени Аида, бродят… Значит, ты доктор у нас? А вот я, может, тоже болен. Меня вылечить сможешь?
– Я по нервным болезням специалист, – соврала Нина, игнорируя кресло.
– А у меня нервы – бам-м-м, как струны. Наши вон скажут тебе: Ираклий псих, алкоголик. – Ираклий потянулся всем своим мускулистым телом, как тигр. – Ну, куда ж ты уходишь?
Нина спешно ретировалась – два Ираклия: грозный, великолепный, портретный и его молодой, слегка пьяный клон – это было уже слишком.
Неприятный осадок оставила его развязность, казалось, Ираклий совершенно не скорбел по своей сестре. «Дунькин пацан» – эта его фраза покоробила Нину. Покоробила и насмешка над младшим Федором. Вообще, как успела заметить Нина, члены этой семьи не во всем были равны между собой. Например, младшие – близнецы Ирина и Федор, – отношение к ним у старших было иное, чем друг к другу. Ирина и Федор были детьми Варвары Петровны. Когда Нина поняла это, то и ее собственное отношение к ним и этой женщине несколько изменилось. Варвара Петровна была не просто экономкой, но и мачехой для старших. И это Нина отметила для себя как важный фактор, достойный самого пристального внимания. Варвара Петровна, казалось, больше всех была озабочена здоровьем Левы. Именно с ней в отсутствие Константина Нина вела все разговоры по поводу мальчика. Вот и сейчас Варвара Петровна заглянула в комнату:
– Чем заняты? Рисуете?
– Рисуем. – Нина только закончила за медведя картину – лесная поляна вся в крупных ромашках.
Варвара Петровна подошла к Леве, пощупала ему лоб. Вздохнула.
– Никаких перемен к лучшему, Нина Георгиевна? – спросила она.
– Нужно время, – ответила Нина словами Ираклия.
– Такое впечатление, что он, – Варвара Петровна понизила голос до шепота, – нас не узнает. А такой был мальчик: живой, общительный.
– Мне надо будет обязательно встретиться с его отцом.
– Зачем? – Варвара Петровна нахмурила брови.
– Но как же, он же отец ребенка – и Лева теперь…
– Я ничего не знаю. Все вопросы по этому поводу к Константину, я тут ничего не решаю. И вообще, вряд ли такая встреча возможна. Марк был только на похоронах, даже в ресторан на поминки не поехал, так что… Думаю, пока в этом нет никакой нужды.
Фраза снова прозвучала как приказ. Видимо, когда-то в этом доме Варвара Петровна – экономка, домоправительница, мачеха – позволяла себе командовать всеми. Не оставила она своей привычки даже сейчас.
– Я должна ненадолго уехать, – известила она Нину, направляясь к двери. – До вечера побудьте с мальчиком.
Они снова остались вдвоем – в окружении плюшевого игрушечного народца. «Значит, твоего отца тоже зовут Марк». Нина отложила фломастеры и, уже не колеблясь больше, достала мобильный и набрала тот самый номер, который все эти дни так хотела, но не разрешала себе набрать.
Гудки, гудки, гудки. «Алло… алло, слушаю, кто?» – Нина судорожно нажала «отбой». Нет, не сейчас, потом. Потом, позже. Какой у него голос хриплый. Он простудился на этом холодном ноябрьском ветру? Он простужен, болен, потому и не звонил так долго…
Дождь монотонно стучал в окно.
* * *В это самое время под аккомпанемент дождя Катя имела следующий разговор с Драгоценным дома на кухне. У Драгоценного после напряженнейших рабочих дней был первый после отпуска выходной. После обеда настроение у него было самое благодушное, снисходительное.
– Так о чем ты хотела меня спросить? – осведомился он, указывая Кате глазами на кофеварку: а не испить ли нам, жена, под занавес кофейку?
– Это когда? – рассеянно спросила Катя.
– Когда я вчера утром спешил. Видишь, как я помню все, что тебя касается. Так что ты хотела мне сказать?
– Вадик, ты не представляешь, у нас произошло убийство.
– Ба! Да это разве новость? И до отпуска было убийство. И после отпуска будет уби…
– Ты знаешь, кого убили? Родную внучку Ираклия Абаканова.
– Кого?
– Внучку Ираклия Абаканова. Того самого.
– Ни хрена себе. Кто убил? – Драгоценный проявил живейший интерес.
– Если б знать кто? – Катя вкратце рассказала мужу обстоятельства происшествия на Кукушкинском шоссе. Рассказала и про решение Колосова привлечь Нину. Упомянула и про Ануфриева.
– Ни хрена себе. – Драгоценный аж присвистнул. – Что ж ты молчала-то?
– Я хотела тебе все сразу рассказать, но тебе ведь вечно некогда.
– И чего ты от меня хочешь?
– Совета. – Катя налила мужу чашку кофе. – И вообще, ясности. Вот скажи мне – этот самый одиозный генерал Абаканов, их дед, он кто вообще был?
– Сама не знаешь? Историю не изучала? Он был правой рукой Берии.
– Это я знаю. Но что он был за человек? Что у вас о нем говорили?
– Это гдей-то у нас? – Драгоценный прищурился.
– Ну, когда ты еще работал в ФСБ.
– А что у вас про него говорят, в вашей милицейской конторе?
– Ничего. Совсем ничего. Это когда было-то? Пятьдесят лет назад. – Катя пожала плечами. – Фамилию даже не все вспомнят. И потом, что у нас в милиции знают об Абаканове? Это у вас должны…
– У нас ничего не должны. – Драгоценный помахал перед лицом Кати пальцем. – Тсс, архивы молчат, не рассекречены. Между прочим, к твоему сведению, он у вас начинал, а не у нас. Да, да, у вас в областных правоохранительных органах – работал в самом начале тридцатых годов полномочным представителем ОГПУ по Московской области. И сразу пошел в гору, карьеру начал делать х-хромадную.
– А говоришь, что ничего не знаешь, – обиделась Катя.
– Я говорю, что тсс! Архивы молчат. – Драгоценный вытянул руку и приложил палец к Катиным губам. – А на кой черт тебе нужен этот Абаканов?
– Эта семья – его семья. Убили его внучку Евдокию. Отец ее занимался бизнесом, после его смерти осталось большое наследство, чуть ли не целый завод где-то в Сибири. Как-то все это странно, не вяжется совсем – такой дед был, и такой отец… И потом, в расследование почему-то активно вмешивается ФСБ. Этот Ануфриев… – Катя взглянула на Драгоценного. – В общем, без тебя мне не разобраться, Вадик.
– Ладно, задавай вопросы.
– Кем был Ираклий Абаканов? То, что он возглавлял МГБ, мне известно.
– Кем он был, ха! А кем был Сталин? Абаканов, между прочим, был его любимцем. Фильм «Иван Грозный» Эйзенштейна видела? Если Берия для Иосифа Грозного был Малютой, то Абаканов… ну, наверное, Федькой Басмановым – этакий молодец, красавец, гожий на все: и врагам головы рубить, и драться, и перед царем на пиру в летнике плясать. В войну руководил контрразведкой. Хорошо руководил, мудро. Немцев, абвер их, во всем переигрывал. Талант имел большой, ум имел – и это в тридцать лет. Такие комбинации выстраивал – мама не горюй. А когда война закончилась, продолжал воевать беспощадно – только уже со своими. Сорок восьмой, сорок девятый год, пятидесятый – тогда всех под одну гребенку гребли. Кто в плену был, кто до войны срок отбывал по пятьдесят восьмой статье того УК. Всех, кто сидел, кто во время войны был освобожден, кровь свою проливал, воевал, награды получил – всех сгребли и без суда в Туруханский край в вечную ссылку. Льва Гумилева, например, а он ведь после лагеря, после освобождения, добровольцем на фронт ушел, до Берлина дошел, ранен был, потом диссертацию в университете собрался защищать… А его – в черный воронок и снова в лагерь, без суда и следствия, без всякой надежды. Одна надежда была только, что Сталин умрет. В последние годы, думаю, и Абаканов этого ждал, хоть и был его любимцем, любимым его слугой.
– Слугой?
– На все руки мастером. Рассказывают про него, что однажды, еще до войны, на приеме в Кремле он по желанию Сталина в стельку напоил японского посла. Того потом его самураи в вагон на руках вносили. Выболтал посол по пьянке какие-то секреты. Это потом называлось удачной операцией контрразведки. После войны Абаканов от разведки отошел, больше делами ГУЛАГа занимался. Мне дед Игоря Копылова рассказывал – он в сорок восьмом году служил адъютантом у генерала Горностаева. Поздно вечером послали его с документами на Лубянку – тогда ведь по ночам работали все, как Хозяин велел. Передать он их должен был в приемную Абаканова. Приехал он, значит, с документами, открывает дверь приемной, а там крик, ругань. Полна приемная генералов, Абаканов всех чуть ли не по стойке «смирно» поставил, кричит на какого-то интендантского – голос у него как труба был, только легионами командовать: «Посажу, сгною, расстреляю!» С генералом от страха удар случился – дед Копылова рассказал, что видел своими глазами тогда, как его, бедолагу, из абакановской приемной на носилках вперед ногами выносили. А ты спрашиваешь, какой он был человек… Такой вот и был. Джаз, говорят, страшно любил, прямо балдел от джаза, к себе даже джазменов вызывал играть. А не понравятся, не потрафят – в лагерь, как завзятых космополитов. Однажды лично приехал с опрегруппой арестовывать редакцию детского журнала «Чиж» – потом объявлено было, что усилиями МГБ было вскрыто особо опасное, глубоко законспирированное космополитическое шпионское гнездо. Жена, говорят, у него была редкая красавица – дочка министра Судакова. Абаканов поздно женился, в сорок лет, а до этого был все холостяк. Холостяк – не пустяк…
