Море никому не расскажет - Юрий Юрьевич Усачёв
Его кулаки, упиравшиеся в стройную талию, держались наготове – вдруг я волшебным образом порву ремни и брошусь на него. Только сил не было даже на разговоры. Сильнейшая жажда проснулась во мне одновременно с мучительной болью внизу живота. Я не кричала, потому что просто не могла.
Комната немого пошатывалась, пока Брайан подходил ко мне. Он встал с левой стороны, загородив своей фигурой солнечный свет из окна, и произнес:
– Я не отстану ни при каких условиях! Вести это дело доставляет мне огромное удовольствие, потому что прибивать к стенке таких тварей, как ты, – высшая форма справедливости! Никто не смеет нападать на честных представителей правопорядка. Ты признаешься мне в покушении на Теодора.
Холод зажал меня в крепкие объятия, отчего кожа стала неприятно пульсировать. Страх потек внутри вместе с кровью. Меня никак не трогали обвинения – в свою причастность к состоянию Тео я не верила. Но эта фраза: «…прибивать к стенке таких тварей…» Она возродила в воспоминаниях недавнюю картину, где труп лисы действительно кто-то прибил к стене моего дома. Я действительно должна сейчас поверить в то, что это оговорка?
Брайан склонился к моему лицу и пригрозил:
– Если ты мне ничего не скажешь, я устрою еще один поход в реанимацию.
Мое дыхание участилось, а лицо задрожало. Следователь поставил стул напротив кровати, развернул его к себе и сел, облокотившись руками на спинку.
– Ты ведь не симулировала. Подделать кровотечение невозможно. И этот ребенок… Я бы тебя дожал, вытащил признание. Не повезло, но ничего. Пока Теодор восстанавливается, у меня есть время довести дело до конца. Теперь-то ты не беременна, обмороки не прервут наш контакт.
Боль отозвалась везде! Меня начало скручивать. Неконтролируемые конвульсии резкими взрывами потрошили ноги и руки. Начались хаос и брань. Замелькали белые халаты. Колющая боль в плече и все остановилось.
Около недели Аманды Дэй не существовало. Я просыпалась, получала таблетки и засыпала. Удивительно, но меня вскоре отвязали и позволили ходить по больнице. Мне дали ручку, я что-то подписала и оказалась в другом помещении. Суставы двигались, мышцы сокращались. Вот только я все равно не была живой. Туманное сознание и отголоски жизни. Организм включил программу бродяжничества без души, поэтому никакой Аманды все это время не было. Пустое женское тело.
Вернуться меня заставил мягкий голос молодого мужчины, пробирающийся к моему сознанию. Сначала это были бурчания, потом отдельные слова. Он говорил со мной очень ласково. Такие приятные вибрации, которые пробудили меня фразой:
– Я сделаю все, чтобы вам помочь!
Взгляд сфокусировался на фигуре напротив. Худой парень в клетчатой рубашке и зауженных черных брюках внимательно смотрел на меня через лупы прямоугольных очков в толстой оправе кораллового цвета. Его темные волосы были собраны на макушке в хвост, а виски и затылок выбриты.
Мы сидели напротив друг друга в незнакомом мне зале с множеством стульев. Вокруг оказались другие люди в повседневной одежде, сидящие с отрешенными глазами. Я наклонила голову и поняла, что на мне бордовый спортивный костюм. Чужой.
– Аманда? – обратился ко мне парень в очках.
Я подняла голову.
– Боже, вы реагируете! Прекрасно! Знаете, кто я и где вы находитесь?
Качание головой в ответ позволило ему продолжить:
– Вы в больнице Северного. Я – доктор Курáри. Сегодня у нас очередной сеанс групповой терапии. Вас недавно перевели в отделение психиатрии.
Мой рот невольно открылся от шока, а глаза чуть не вылезли из орбит.
– Не бойтесь, – попытался успокоить доктор. – Вы на реабилитационной программе, вам не дают психотропных препаратов. Только лекарства для восстановления после операции плюс групповая терапия в виде бесед со мной и другими выздоравливающими.
Он нежно улыбнулся и обратился к остальным:
– На сегодня мы закончили, вы можете вернуться в свои палаты. Встретимся в середине недели. Точную дату и кабинет вам сообщат медицинские сестры. Всего доброго.
Я попыталась встать, намереваясь сбежать и осмыслить происходящее, но доктор Курари попросил:
– Аманда, останьтесь ненадолго. Я хочу поговорить с вами.
Пришлось задержаться.
Доктор выдохнул и, сохраняя мягкость в голове, начал сдержанно говорить:
– Понимаю ваше состояние. Пережить такое очень страшно. Обещаю, что здесь вам помогут. Того ужасного следователя не пустят, пока не закончится лечение. Мы настояли на этом. Вам выдали чистую одежду и составили план лечения в соответствии с рекомендациями терапевта и гинеколога. Организм все еще восстанавливается после выкидыша.
Дальше я его не слушала. Сейчас я стала осознавать, что была беременна. После моего смирения с невозможностью подарить миру жизнь все получилось. Какой-то баланс восстанавливался таким образом. В первый раз я заставила врачей убить своего ребенка, теперь новая жизнь сама ушла из моего тела. Тогда я забеременела от мучителя, сейчас от любимого. Только это оказался один и тот же человек. На мне будто висит проклятие, и я расплачиваюсь, сама не знаю, за что. Этот кредит издевательств хочется закрыть досрочно.
Наш разговор с доктором Курари закончился. Я отправилась медленно бродить по коридору. Пациенты вели себя обычно. Курили в открытые форточки, играли в шахматы, читали книги и газеты, задумчиво сидели на кроватях. Стены все удлинялись и казались бесконечными. Шаг за шагом я принимала свое положение. Подумала о Тео. Как он там сейчас? Надеюсь, идет на поправку.
Коридор не желал заканчиваться. Я оглянулась – ни души. Голые стены, выкрашенные в светло-зеленый цвет. Исчезли все двери и окна. Впереди меня и позади только бесконечное помещение.
– Мама, – раздался детский голос.
Я посмотрела по сторонам. Никого.
– Ты не заметила ничего ни в первый раз, ни во второй. Не видишь и сейчас, – звучало ниоткуда.
В панике я посмотрела наверх. Девочка лет четырех была на потолке, как на полу. Ее рыжие волосы и белое платье свободно лежали без намека на подчинение гравитации.
– Я не злилась на тебя, когда врачи заставили меня уйти. Любила.
Ее слова обрушились на меня и опустили на колени. Слезы текли, а речь отсутствовала. Я смотрела в синие, как море, глаза девочки и искала нужные слова. Они предательски сталкивались внутри моего горла и застывали странными мычаниями. Она такая красивая… Моя дочь.
– П-п-прости… – пробираясь через скованное горло, поползли из меня слоги, – я ужасная. Недостойное жизни существо. Наверно, теперь идет расплата. Я принимаю ее.
– Я не обижена, понимаю тебя, – продолжила девочка, – но сейчас, мама, ты все испортила. Он обиделся.
– Кто? – вырвался хриплый шепот.
– Я! – строго сказал другой детский голос.
Крошечный мальчик с ладошку стоял в конце коридора. Он набросился на
