Проклятье египетского жреца - Виктория Лисовская
– Я знаю, – надрывно закашлял Тутмос. – Это богиня Хатхор.
– Не совсем, – покачал головой Хапу. – Да, изначально она почиталась как Хатхор – богиня любви, но сейчас, видя печаль отца своего Ра и сострадая ему, богиня любви приняла другой образ – великой яростной богини Сехмет. Воспламенилась Сехмет гневом и пошла убивать людей, наказывать их за грехи, за предательство богов. Все поля и луга покрылись кровью, почти все люди были уничтожены гневной богиней, но Сехмет этого показалось мало. Она не хотела останавливаться, хотела уничтожить всех. Ужаснулся от деяний своей гневной дочери Ра, пожалел он оставшихся людей, захотел их спасти от гнева божественной львицы. Решил остановить свою дочь – пламенеющую ликом. Но не слушала Сехмет никаких уговоров, ярость клокотала в ее сердце. Хотела она лишь убивать – убить всех ничтожных людишек.
– И как же ее остановили? – спросил мальчик. – Ее же остановили? Ведь люди остались живы!
Хапу утвердительно кивнул.
– По приказу бога Ра растирается красный камень диди, он добавляется в пиво, размешивается и выливается на поля-луга. Солнечная львица Сехмет думает, что это кровь, жаждет крови и испивает священного напитка. Сердце ее умиротворяется. Сердце ее ликует, Сехмет хохочет, и ярость на человечество уходит. Смеясь, богиня проходит мимо оставшихся в живых людей, даже не покалечив их. Так было спасено человечество, – Хапу поправил повязку со священными маслами на челе больного Аменхотепа.
– А бог Ра простил человечеству предательство? – веки Аменхотепа дрогнули, мальчик попросил воды.
Хапу покачал головой.
– Нет, бог Ра не смог относиться к своим творениям как раньше. Он садится на спину небесной коровы, поднимается в лазуритовую высь. Так разделяются небо и земля, так появляются день и ночь, появляются левый и правый берега Нила, появляется жизнь и смерть.
– А что там – в смерти? – в больных глазах Тутмоса плескался ужас.
Хапу погладил царевича по щеке.
– Смерти как таковой нет – есть вечность, Ка будет вечно находиться в чертогах Маат, всех ждет загробная жизнь.
По щеке мальчика прокатилась скупая слеза.
– А что потом случилось с Сехмет? – слабый голос Аменхотепа прозвенел в тишине.
– Вслед за ночью опьянения наступил следующий день. Сехмет, протрезвев, поняла, что ее обманули. Она невероятно оскорбилась и обиделась на своего отца, удалилась в зеленую страну Бугем.
– А где это? – спросил Тутмос.
– Это африканская пустынная страна, там не живут люди. Но не это главное, – Хапу погладил бледного мальчика по слабой руке. – Когда богиня удалилась из Египта, то Нил перестал разливаться, алтари богов стали пустые, даже сама природа остановилась. Боги посовещались и поняли, что великую солнечную дочь надо вернуть. Ведь она, с одной стороны, несет в себе испепеляющую силу солнца, а с другой – таит в себе силу любви и плодородия. Тогда бог мудрости Тот и бог воздуха Шу приняли образы двух маленьких павианов. Они пошли в землю Бугем, чтобы найти раскаленную львицу. Они нашли ее и ужаснулись, насколько она гневна и яростна. Два маленьких павиана принялись уговаривать ее вернуться, они стали рассказывать, как хорошо на родине, как вкусна та пища, которую подают на родине, как хороша та музыка, которую играют на родине. Сердце богини начало умиротворяться, и она согласилась услышать маленьких павианов и вернуться в черную землю Та Кемет.
Хапу замолчал, задумался.
– А что было дальше? – подал слабый голос Аменхотеп.
– А дальше вместе с богиней в Египет пришло плодородие, – вместо верховного жреца ответил сам фараон-бог Аменхотеп, появившийся в дверях храма Имхотепа.
Июнь 1869 г. Санкт-Петербург
– Уважаемый Яков Константинович, потрудитесь объяснить, что здесь происходит! – загудел басом сыщик Свистунов. – Ваши переглядки с моей горничной оставьте на потом, я расследую важное преступление, произошло убийство и покушение на убийство, а вы тут этими страшилищами-сфинксами додумались нас пугать! Нас, почтенных благородных граждан! Что за фикция! – обиженно добавил сыщик. – Мы тут с утра голодные ходим, свидетелей опрашиваем, а вы тут с памятниками забавляетесь.
– Уважаемый Аристарх Венедиктович, ваша горничная заметила то же самое, что и я. Я вот уже пару часов не могу разгадать загадку этого египетского творения! – покачал головой художник. – Я много лет занимаюсь живописью, глаз у меня наметан, и вот уже пару дней я замечаю, что у левого сфинкса меняется выражение мор… пардон, выражение лица.
– Что за выдумки?! Это статуя! Она не может менять выражение мор… мордочки. Пардоньте! – покачал головой Аристарх Венедиктович.
– Если мне не верите, то спросите свою горничную. Она тоже что-то видела, – кивнул в сторону девушки Менжинский.
А Глафира сама застыла как изваяние, пристально вглядываясь в выражения мор… лиц египетских страшилищ.
– Глашка, это правда? Ты что-то видела? – Аристарх Венедиктович наклонился к ее уху и громко зашептал: – Если он врет, то нужно непременно вызывать доктора Лосева и положить спятившего художника в больничку. Вон, галлюцинации преследуют бедолагу.
– А вот и не галлюцинации! – услышал громкий шепот Менжинский. – И я вам это докажу. Оказывается, этот зверь не всем показывает свой истинный лик, не все его могут видеть – а только творческие натуры или те, кто восприимчив к спиритуалистическим вибрациям.
Аристарх Венедиктович громко фыркнул и картинно закатил глаза.
– А вы, значит, восприимчивы? И Глашка моя тоже? Ты так и не ответила! – две пары глаз внимательно уставились на горничную.
Глафира потерла нос, скривилась, но все-таки произнесла:
– Я сама не знаю, что я только что видела, но какая-то чертовщина тут явно присутствует, и она имеет отношение к сфинксам.
– Вот видите, я же говорил! – приосанился Яков Константинович. – И Лурье, этот безумный старик, тоже много о сфинксах знает. Он заметил, как я на них смотрю, и хотел, чтобы я… – тут художник замолчал, заозирался, поплотнее закутался в плащ. К вечеру заметно похолодало, и дневная жара сменилась пронизывающим ветром с Невы.
– И что же Лурье хотел? – Свистунов подался вперед, ожидая ответа. Но Менжинский молчал, внимательно разглядывая статуи.
– Нет, ничего он не хотел такого. Он… он… заказал у меня свой портрет. Да-да, точно, портрет! – закивал художник слишком поспешно.
Аристарх Венедиктович, разумеется, ему не поверил.
– Ах, портрет, надо же! И отчего вы тогда с ним спорили?
– О цене договаривались, – снова слишком быстро ответил Яков.
– О цене? И какая цена?
– Так не договорились же, – Менжинский картинно развел руками.
При этих словах левый сфинкс неодобрительно поджал губы и нахмурил брови, но эти манипуляции заметила только зоркая Глафира.
Египет. XIV век до н. э
Фараон Аменхотеп Третий
