Жизнь мальчишки - Роберт Рик МакКаммон
Пасхальное утро в тот день выдалось хмурым. Мы с папой дружно ворчали по поводу необходимости пригладить волосы, надеть накрахмаленные белые рубашки, костюмы и до блеска начищенные ботинки. Мама дала на наши брюзжания стандартный ответ, похожий на отцовское «верно, как дождь». Она сказала: «Это всего лишь на один день», — словно от этого тесный ворот рубашки и туго затянутый галстук могли стать более удобными.
Пасха считалась праздником семейным, потому мама позвонила дедушке Остину и бабушке Элис, а папа — дедушке Джейберду и бабушке Саре. Нам предстояло, как и всегда на Пасху, собраться всем вместе в зефирской Первой методистской церкви, чтобы выслушать проповедь о пустой гробнице.
Белое здание церкви находилось на Седарвайн-стрит, между Боннер и Шентак-стрит. В тот день, когда мы остановили возле нее наш грузовичок-пикап, церковь как раз заполнялась прихожанами. Через сырую дымку мы прошли к свету, струившемуся через витражи церковных окон; наши начищенные ботинки по дороге пропитались влагой и утратили свой блеск. Люди сбрасывали плащи и закрывали зонтики около входной двери под нависавшим карнизом.
Это была старая церковь, ее возвели еще в 1939 году. Побелка в некоторых местах осыпалась, обнажив серые пятна. Обычно к Пасхе церковь приводили в порядок, однако в этом году дождь явно нанес кистям и газонокосилке сокрушительное поражение, так что сорняки буквально оккупировали передний двор.
— Проходи, Красавица! Проходи, Цветочек! Будьте осторожнее, Лапша! Хорошего пасхального утра, Солнышко!
Это доктор Лезандер, исполняющий роль распорядителя церковного празднества, выкрикивал приветствия. Насколько я знал, он не пропускал ни одного воскресенья. Доктор Франц Лезандер работал в Зефире ветеринаром — именно он в прошлом году вывел у Бунтаря глистов. Он был голландцем: папа рассказывал мне, что доктор приехал в наш город задолго до моего рождения, однако он и его жена Вероника по-прежнему говорили с заметным акцентом. Ему было сильно за пятьдесят — широкоплечий лысый мужчина с опрятной седой бородой. Доктор носил элегантный костюм-тройку, всегда с галстуком-бабочкой и алой гвоздикой в петлице. К людям, входящим в церковь, он обращался по придуманным с ходу именам.
— Доброе утро, Персиковый Пирожок! — обратился он к моей улыбающейся маме.
Отцу он с силой пожал руку:
— Дождь для тебя достаточно силен, Буревестник?
А мне стиснул плечи и ухмыльнулся так, что от его переднего серебряного зуба отразился свет.
— Входи смелее, Необъезженный Конь!
— Слышал, как доктор Лезандер назвал меня? — спросил я у отца, когда мы очутились внутри церкви. — Необъезженный Конь!
Новое имя, получаемое от доктора на Пасху, всякий раз становилось знаменательным событием.
В храме стоял туман, хотя на деревянном потолке крутились вентиляторы. Сестры Гласс дуэтом играли на пианино и на органе. Они вполне могли послужить иллюстрацией к слову «странный». Неидентичные близнецы, эти старые девы походили на отражения в слегка кривых зеркалах. Обе были длинными и костлявыми: Соня с копной русых белесоватых волос, а Катарина с копной светлых волос коричневатого оттенка. Обе носили очки в толстых черных оправах. Соня играла на пианино, но совершенно не умела играть на органе, а Катарина — наоборот. Сестры Гласс, казалось, постоянно ворчали друг на друга, но, как ни странно, жили при этом вместе в доме на Шентак-стрит, похожем на имбирный пряник. Обеим было — в зависимости от того, кого вы об этом спрашивали, — пятьдесят восемь, шестьдесят два или шестьдесят пять лет. Странность их дополнялась еще и гардеробом: Соня носила только голубое во всех его оттенках, а Катарина была рабыней зеленого. Что порождало неизбежное: Соню мы, дети, звали мисс Гласс Голубая, а как называли Катарину… думаю, вы догадались. Однако, несмотря на все свои странности, играли они на удивление слаженно.
Церковные скамьи были почти заполнены. Помещение напоминало теплицу, в которой шляпки дам цвели экзотическими цветами. Только что вошедшие искали себе места; еще один из распорядителей церемонии, седоусый мистер Хорас Кейлор, косивший на левый глаз, отчего, когда он смотрел на вас, мурашки бежали по коже, подошел к началу прохода, чтобы помочь нам:
— Том! Сюда! Боже мой, да ты что, слепой?
На всем белом свете только один человек мог вопить, как лось, в церкви.
Встав на цыпочки, он размахивал руками поверх круговорота шляп. Я почувствовал, как мама съежилась, а папа обнял ее, словно для того, чтобы она не упала от смущения. Дедушка Джейберд часто выкидывал какие-нибудь номера, о которых отец, думая, что я его не слышу, говорил: «Показывает всем свою задницу». Сегодняшний день не стал исключением.
— Мы тут заняли вам места! — заорал дедушка, и из-за его крика сестры Гласс сбились: одна взяла диез, а другая бемоль. — Идите сюда, пока тут не уселся какой-нибудь наглец!
В том же ряду сидели дедушка Остин и бабушка Элис. Дедушка Остин надел по поводу праздника костюм из тонкой полосатой ткани, который выглядел так, словно от дождя разбух и увеличился вдвое; его морщинистая шея была стянута накрахмаленным белым воротничком и голубым галстуком-бабочкой, редкие седые волосы зачесаны назад, в глазах — страдание, деревянная нога выставлена под скамью перед ним. Он сидел рядом с дедушкой Джейбердом, что заставляло его нервничать еще больше: они ладили друг с другом, как кошка с собакой. Бабушка Элис, как обычно, выглядела олицетворением счастья. Она надела шляпку, украшенную на полях маленькими белыми цветочками, белые перчатки и зеленое платье, имевшее оттенок морской воды, которую освещает солнечный свет. Ее милое овальное лицо сияло в улыбке. Она сидела рядом с бабушкой Сарой, и они гармонировали друг с другом, как маргаритки в одном букете. Как раз в эту минуту бабушка Сара тянула дедушку Джейберда за полу пиджака от того черного костюма, который он надевал в солнечные дни и в непогоду, на Пасху и на похороны. Она пыталась усадить его на место и тем самым помешать ему и дальше направлять людские потоки. Он попросил людей в одном с ним ряду сдвинуться поплотнее друг к другу, а потом вновь закричал на всю церковь:
— Здесь хватит места еще на двоих!
— Сядь, Джей! Сядь немедленно! — Бабушка Сара наконец ущипнула его за костлявый зад.
Дедушка сердито взглянул на нее и уселся на свое место.
Родители и я кое-как протиснулись. Дедушка Остин сказал, обращаясь к папе:
— Рад видеть тебя, Том. — И после крепкого рукопожатия добавил: — Да, правда, видеть-то я тебя и не могу.
Его очки запотели, он снял их и принялся протирать стекла носовым платком.
— Однако, скажу тебе, народу тут собралось, как не было еще ни на одну Пас…
— Да, народу как