Татьяна Моспан - Партия в преферанс
Потом он стоял в больничном коридоре и рассматривал щелястые деревянные полы. Видел, как в палату вслед за Верой зашла медсестра со шприцем.
— Успокоилась вроде, — услышал Николай голос Веры. — Укол сделали, теперь будет до вечера спать.
— Сколько лет тете Любе? — спросил Першин, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Моложе на год твоей матери, зимой шестьдесят пять должно исполниться. Только…
Вера с трудом перевела дыхание. И она, и Николай подумали об одном и том же: не доживет она до своего юбилея.
— Тетя Люба про бумагу с завещанием говорила.
— Да, я в курсе. Придем домой, покажу. Когда маму забирали в больницу, она… — Вера запнулась. — Она мне все рассказала, наверное, боялась, что не успеет сама.
— Еще она упоминала о каком-то плане.
— Про план не знаю, — удивилась Вера. — Мне она только про завещание рассказывала. Может, другая бумага у твоей матери хранилась?
— Ладно, соображу.
Они шли по больничным коридорам, пропитанным лекарствами. Попадавшиеся пациенты — почему-то это были одни старухи — провожали их взглядами.
— Почему все так несправедливо устроено? — тихо сказала Вера. — Одни до ста лет живут, чего только не навидались на своем веку, а другие… Моя двоюродная бабка Матрена сколько раз жаловалась, что Господь никак не приберет, устала небо коптить, а мама… Ведь не старая еще. И Тамара Александровна тоже…
— Наши матери до войны родились, потом в 41 году оккупация, есть нечего было. Мать рассказывала, как они картофельные очистки на всех делили. Вера, а может, ещё обойдется все с Любовью Ивановной? — спросил Николай.
— Нет, — она устало покачала головой.
— Ей очень плохо?
— Да. Врач сказала, что надо быть готовыми ко всему. Десять дней, максимум — две недели… проживет. — последнее слово Вера произнесла изменившимся голосом и заплакала. — А вообще, это может произойти каждую минуту. И я ничем не могу помочь.
Завещание было написано на пожелтевшей очень плотной бумаге. Николай даже не удивился тому, что услышал сегодня в больнице, словно ожидал чего-то подобного.
Он смотрел на большие, похожие на печатные буквы. Так мог писать человек, которому редко доводилось это делать. Смысл написанного был ясен: Пимен завещал то, что хранилось в серой холщовой сумке, Колькиной бабушке, Марии Федоровне Першиной. Она по своему усмотрению могла распоряжаться этим имуществом. Завещание не было заверено у нотариуса, оно вообще не имело юридической силы. Завещание есть, только вот где искать само наследство?
— И что ты собираешься с этим делать? — неслышно подошедшая Вера стояла сзади.
Николай вздрогнул от неожиданности.
— Попробую отыскать то, о чем здесь говорится.
— Прошло столько времени. Ты уверен, что тебе это удастся?
— Ни в чем я не уверен. Просто хочу попробовать, — с вызовом сказал он.
Вера молчала, а он вдруг понял, что сейчас она удивительно напоминает ему мать, Тамару Александровну. Тот же укоризненный взгляд, когда была недовольна сыном, те же плотно сжатые губы.
Николай разозлился. То взаимопонимание, которое возникло между ними при встрече, а потом ещё больше усилилось сегодня в больнице, исчезло. Почему все пытаются им командовать? Он — взрослый человек и имеет право сам принимать любые решения.
— Я должен уехать домой, — сказал он.
— Конечно, — Вера равнодушно пожала плечами и отошла от стола.
Безразличный тон ещё больше задел Николая, чем укоризненный взгляд. Строгое лицо женщины говорило лучше всяких слов.
— Я скоро вернусь. Ты не против, если я возвращусь дня через два?
— Нет, не против. Мама велела помочь тебе.
Глава 9
Всю обратную дорогу до Москвы Николай думал про завещание Пимена и слова тети Любы. Она упоминала о каком-то плане. «У Тамары остался… в бумагах».
Вере сказал: разберусь, но пока ничего не приходило в голову. Оставаться в больнице и ждать, когда очнется тетя Люба, не имело смысла. «У Тамары…» Значит, у его матери должна быть какая-то бумага. Только вот какая?
Он не замечал ни толчеи на Белорусском вокзале, ни яркого солнца, ни выкриков торговцев различных товаров, пока шел к станции метро.
«Что Любовь Ивановна имела в виду?» — неотступно думал он.
Толчея большого города производила неприятное впечатление. Какой резкий контраст с неторопливой, размеренной жизнью, протекающей в маленьком уютном домике на окраине Гагарина!
Николай особенно остро почувствовал себя одиноким и неустроенным. Захотелось есть. Надо купить что-нибудь домой, сообразил он. Открыл портфель, чтобы достать авоську, и увидел незнакомый сверток, от которого распространялся соблазнительный запах.
Он ощупал его. Вера не забыла позаботиться о нем и незаметно сунула в дорогу бутерброды, а он так нехорошо расстался с ней. Ну что за женщина! Николаю стало неудобно.
Тут же вспомнились букет астр на круглом столе со скатертью, стопка тетрадей, заросли золотых шаров в аккуратном палисаднике, своенравная кошка Дуська, пестрым клубком свернувшаяся у него в ногах. Он загрустил. Мать всегда считала его сентиментальным.
«План… у Тамары». А не ошиблась ли тетя Люба? Никакого плана у матери не было. Или был?
Николай внезапно остановился. Его слева и справа толкали пассажиры, а он стоял посреди потока, сраженный догадкой. Был, был у матери какой-то старый лист бумаги, точно такой же, на котором написано завещание. Как он мог об этом забыть?!
— Молодой человек, отойдите с дороги, мешаете движению, — гаркнула квадратная тетка, зацепившись за него своей повозкой.
Он опомнился и шагнул в сторону.
Сердце билось неровно. Слушая частые удары, напрягал память, представляя себе этот старый лист бумаги. Сколько раз держал его в руках, и подумать не смел, что потертый на изгибах листок имеет какое-то отношение к кладу. Вдруг его озарило: да это план усадьбы Пимена! Точно. Закрыв глаза, он словно видел чертеж наяву.
«Спокойно, спокойно, — уговаривал себя. — Сейчас приедет домой и убедится во всем сам». В старом мамином портмоне, среди ненужных облигаций… Вот так номер!
Очутившись в квартире, Николай заставил себя не торопиться. Очень хотелось сразу же броситься в мамину комнату, но медлил, словно готовился к тому, что увидит.
Потертое портмоне, которому было больше лет, чем самому Першину, пахло старой кожей.
Замирая, открыл его. Та бумага лежала в последнем отделении, застегнутом на молнию, которая очень туго открывалась. Сейчас возиться с неисправной молнией не понадобилось. Сломанный замочек валялся внутри, а сама молния была распахнута.
Нехорошее предчувствие сдавило грудь. Николай заглянул в отделение. Желтой бумаги не было.
Он, волнуясь, стал вытряхивать из старого портмоне все содержимое. Плана не было и здесь!
— Спокойно, спокойно, — пытаясь взять себя в руки, приговаривал он, ещё не веря в случившееся.
Сам он не мог ничего выкинуть из портмоне. Это помнил очень хорошо.
«Значит, бумага сейчас найдется, — думал он. — Только не надо нервничать».
Николай стал внимательно перебирать каждый листок. Скоро убедился, что это бесполезно. Пожелтевшие рецепты, какие-то записи, сделанные маминой рукой, старые облигации, — все лежало на своих местах. Отсутствовала лишь та бумага, которая была нужна.
— Да что же это такое?! — заорал он.
Невероятно, но кто-то, умный и ловкий, предугадывал каждый его ход. Сначала — пропажа иконы Николая Угодника и монет, теперь выкрали план. В какой-то момент показалось, что ему, помимо воли, навязали участие в хитроумной игре, где каждый старался обдурить остальных участников. Правила при этом не соблюдались. Он оказался самым слабым игроком в команде. Кто-то беззастенчиво заглядывал в его карты, как в свои, и ничего нельзя было с этим поделать.
— Идиотизм какой-то… — растерянно выговорил Николай.
С ума сойти! Он, сцепив пальцы рук, неподвижно застыл в старом мамином кресле. Кому и зачем понадобилась эта бумажонка? Кому и зачем? Он и сам ещё толком ничего не знает, а кто-то…
Першин сидел, обхватив голову руками. При каждом стрессе внезапно начинался приступ боли, который выбивал из колеи, опустошал, лишал силы воли.
Как же он устал от этой чертовщины! Сейчас пойдет, купит водки, напьется и будет лежать и смотреть в потолок. В гробу видал все эти дела! Жил раньше без монет, без завещания, и ничего, обходилось.
Поневоле в голову лезли дурацкие мысли. Вспоминались предсказания и поверья, связанные с поисками.
Если клад искать долго и упорно, то это до добра не доведет. Сокровища зарывали на известное число лет, и пока годы не вышли, бесполезно что-то предпринимать. Видимо, не такой уж это и бред.
А еще, вспоминал он, кубышку с золотом зарывали на количество голов, то есть человеческих жизней. Пока кто-то голову не сложит, клад не дастся.
