Леонид Словин - Из хроники кладбища «Шмерли»
— Нет. Это очень тяжело…
Денисов уточнил у его жены:
— За пятьдесят лет действительно ни весточки, ни письма?
Она кивнула:
— Я думала, что все погибли. Муж вам сказал. Такое страшное время было…
— Вы долго жили вместе с сестрами?
— Когда я уехала из Латвии, мне не было и двадцати…
Денисову передалось ее внутреннее беспокойство. Женщина щурилась — словно смотрела на покрытое сажей стекло, в какое наблюдают затмения. Что она там видела? Сестер, подруг? По документам Юдит на четыре года была старше ее, Злата на год моложе.
— Мы жили долго на Севере, — Вайнтрауб подхватил разговор. — Потом мне разрешили возвратиться. Восстановили в партии. В правах. Дали льготы. Все, конечно, не сразу! -Вайнтрауб говорил как человек, который уже перестрадал гибель близких своей жены и больше это уже его не касалось. Верил ли он сам в то, что жене грозит опасность? Или просто хотел ее успокоить?
«Мать говорила о таких, — вспомнил Денисов. — «Им все до верхней пуговицы»… Как сейчас говорят — «до фени» или «до лампочки». Почему до «верхней»? — спрашивал он мать. — «Самая легкая, — говорила она, — сама так и идет в руку…»
— Телевизора у вас нет? — подтверждая его догадку, неожиданно спросил старик. — В девять пятьдесят пять репортаж о завершении визита Рейгана…
— Телевизора нет, — мягко, как ребенку, сказал Бахметьев. Он вынул платок, осторожно, концом промокнул покалеченный глаз.
— В десять сорок проводы. Прямой репортаж… — Вайнтрауб заметно заскучал.
«Пустословие — первый признак старости…» — Денисов где-то читал об этом.
— Кто кого из вас узнал на взморье? Вы же все сильно изменились… — обратился он к женщине. — Вы — сестер? Или сестры вас?
— Юдит узнала меня, — объяснила Вайнтрауб. — Мы ведь со Златкой на одно лицо.
Королевский достал протокол допроса, постучал по столу. Пора было заканчивать.
— Вопросы есть? — спросил он.
Все отмолчались. Видновский заместитель сказал:
— С завтрашнего дня, товарищ Вайнтрауб, мы организуем вашу охрану. И будем охранять, пока либо не раскроем эти преступления, либо не убедимся в том, что вам ничто не угрожает.
— Да, надо же что-то делать… — подхватил Вайнтрауб. — Я, например, если бандит полезет, справиться уже не в состоянии. Хотя на один удар меня, может, и хватит…
Сабодаш возвышался над пультом в кресле, которое было поднято до упора. Колени дежурного касались столешницы. Не поднимаясь, Антон дотягивался до всех, даже самых дальних, почти никогда не участвовавших в жизни дежурки тумблеров связи. Они назывались «Нижний конкорс» и «Торговые ряды».
— Как дела? — Антону было мало новостей, шедших в дежурку по официальным каналам.
— Нормально. Карл не звонил? — спросил Денисов.
— Он сейчас приедет.
На пульте зажегся огонек — Антон протянул к тумблеру пудовую лапу.
— Да! — Он передал трубку Денисову. — Это Ниязов. Он уже звонил. Держи…
— В поликлинике на Житной истории болезни Хойны нет, -крикнул Ниязов, он не мог говорить спокойно, как многие из тех, кто познакомились с телефонной связью уже в зрелые годы.
— Я, кажется, знаю, где ее надо искать. — Денисов заглянул в блокнот. — Проверь научно-исследовательский институт Краснова… Там лечится Вайнтрауб. Если нет, надо связаться с поликлиникой по месту жительства в Риге. Возможно, там дали направление в Москву на консультацию…
Денисов положил трубку, вернулся к разговору с Антоном.
— Связи наши в Информационном Центре МВД СССР сохранились?
— Какие ты имеешь в виду? — спросил Сабодаш.
— Те самые…
Однажды в их дежурство постовые доставили в нетрезвом виде сотрудника Информационного Центра, капитана внутренней службы. Капитану грозило изгнание, позор, он терял очередь на квартиру, хотя никому не помешал, не бузотерил — просто попал во время очередного рейда по борьбе с пьянством. Посоветовавшись, Антон отправил его домой и никому об этом случае не сообщил.
Денисов продолжил:
— Как ты считаешь, мы можем на него рассчитывать?
— Надеюсь! Если люди еще не перестали платить добром за добро, — авторитетно подтвердил Сабодаш. — Тебе требуется выкрасть картотеку прежних судимостей?
— Не моих.
— Проще простого…
— Это не все! Надо, чтобы заглянули в архив.
— Такой человек, слава богу, у нас есть! Заполняй требования…
— Иначе это растянется на неделю…
Как положено, печатными буквами Денисов принялся заполнять карточки-требования на проверку:
«Хойна… Коэн… Маргулис…»
— Я сам туда махну! — У Антона поднялось настроение. -И если мне откажут, считай, что мир погряз в пороке и неблагодарности… Ты посидишь здесь?
— Можешь спокойно ехать…
— Я, пожалуй, сначала позвоню. На месте ли он… -Сабодаш набрал номер. — Привет! Знаешь, кто звонит? В жизни не догадаешься. С Павелецкого… Да… Он самый… Есть дело. Иду к тебе. Никуда не уходишь? Все! Одна нога здесь, другая там!
Вернулся Антон быстро, не глядя по сторонам, сразу прошел в комнату дежурного наряда. Денисов услышал оттуда его командирский грозный рык: в коридоре валялся окурок, комната для наряда оказалась непроветренной… Пыль…
«Что-то не сработало в Информационном Центре или сработало не так, как нужно, — подумал Денисов. — А может, мир и впрямь стал хуже…»
Он подождал, глядя на экраны телевизоров. Черно-серый непрекращающийся поток на экранах продолжал переливаться из зала в зал. И только два монитора передавали статичные картинки — блокированный вход в камеры, где содержались задержанные, и дальний пустовавший тупик автоматической камеры хранения.
«Из пяти человек, связанных близким родством, встретившихся случайно без предварительной договоренности в Риге на пляже… — Он ощутил внезапно чувство озарения. — Трое уже погибли…»
— Я к вам… — В дежурку вошел Карл Коэн. — Вы просили зайти…
Они вышли из дежурки, так и не дождавшись Антона.
Вид у наездника был удрученный, не спасали даже его моложавые — подковой — усы и белоснежный в верхнем кармане платок.
— Такова человеческая жизнь… — Маленькие глазки тоскливо смотрели из-подо лба.
Денисов спросил:
— Вы были с женой в Москве на похоронах Сусанны Маргулис?
— Маргулис? — удивился он. — Кто это?
— Сестра Вайнтрауба.
— Мы вообще не слыхали, что она умерла…
— Она не умерла… Ее убили! Как вашу жену, как ее сестру…
— Боже мой! — На лице Коэна изобразилось полное недоумение. — Я ничего не знал.
— Как относились друг к другу ваша жена и ее старшая сестра?
— Юдит? — Наездник силился что-нибудь сказать. — Как сестры. То звонят по нескольку раз в день, то неделями не разговаривают… А что еще? Я не знаю. — Карл помолчал. -Мы плохо жили. Я уходил от нее… И сейчас у меня тоже другая семья. Златка знала… Во всяком случае, догадывалась.
Денисов вернулся к себе.
На столе лежала папка с документами — «МВД Латвийской ССР». Денисов понял,что приходил Ламбертс, заглянул внутрь. Наверху лежала выписка из протокола осмотра места убийства Юдит:
«…Квартира расположена на первом этаже дома, который находится во дворе. На дверях, ведущих в нее, следов взлома не имеется. Справа от входных дверей, в кухне, находится плита, на которой стоит кастрюля с водой. У плиты разбросана поленница дров…»
Примерно так же выглядела картина совершения преступления в штэтле — в квартире Сусанны Маргулис.
«Интересно, осматривали ли следователи состояние постельного белья, убранного в шкафы, на полках. Были ли там простыни и наволочки, на которых уже спали?
На белье в изоляторе кто-то определенно ночевал…»
Он на минуту отвлекся, достал акт. Срочно проведенная экспертиза замка в квартире Сусанны Маргулис с распилом цилиндра и микроскопическим исследованием стенок и концов штифта подтвердила — замок был открыт без использования подобранных ключей или отмычек.
Оба преступления не требовали особо тщательной подготовки, убийца свободно ориентировался на месте и действовал в самой что ни есть будничной семейной обстановке.
«…Рядом со стулом, у стены, стол, на котором электрическая плитка, посуда, стеклянные банки из-под майонеза, пузырьки, полулитровая бутылка с молоком (неполная), булочка белого хлеба. Рядом со столом кухонный столик, на котором посуда, кастрюля горохового супа, яблочный джем…»
На фотографиях — снова мрачные, до самого верха, до высоченных, по-московским меркам, потолков, несвежие обои, тарелки с остатками еды, лампа, вывернутая из торшера. Чайник. И труп, завернутый в одеяло, спиной к двери…
Как чувствовал себя убийца среди этих завалов — несданной молочной посуды, немытых тарелок, не выброшенных в свое время старых бесполезных вещей? Рассчитывал ли что-то найти в пропахшей нафталином одежде? На полочках, под высохшими пожелтевшими газетами?
