Екатерина Гринева - Сердцеед, или Тысяча и одно наслаждение
Мы так и не помирились. А через месяц он сыграл свадьбу с Динкой, моей лучшей подругой. На свадьбу я не пришла и с Динкой долго не общалась. До того самого момента, когда он бросил ее, и она, обезумев от боли, примчалась ко мне за помощью.
Я простила ее, потому что понимала – она была влюблена, а он играл. Ею. Мной. Мы обе стали его жертвами.
Быстро раздевшись, я нырнула под одеяло и вытянулась. В голове был сплошной сумбур. Я даже еще не решила про себя, говорить ли мне Динке о том, что ее бывший вернулся. Я-то помнила, как Динка болезненно реагировала на Игоря. Стоит ли бередить ее раны?
Еще до того, как я уснула, мне вдруг привиделось, что Игорь стоит рядом. Я резко повернула голову, настолько это видение было осязаемо-живым. Но никого в комнате не было, и я накрыла голову подушкой: мне хотелось отгородиться от всего мира, хотя бы на время.
Меня разбудил телефонный звонок. Я зарылась в подушку еще глубже, но голос Ромки Белякова прорезал тишину, и я вскочила с кровати, бросившись к телефону. Стул, возникший на моем пути, со стуком упал на пол, но я не стала его поднимать, а кинулась на кухню. Телефонная трубка лежала в коридоре, но мне было недосуг ее искать. Я боялась, что не успею, и Ромка повесит трубку, надиктовав сообщение на автоответчик.
– Ром! – я сорвала трубку. – Доброе утро.
– Привет! – он замолчал, а потом кашлянул. – У меня для тебя невеселые новости.
– Да? – упавшим голосом сказала я. – Ну, выкладывай.
– В «Эдеме» новое убийство.
– И кто?
– Людмила Писарева.
– Люда? – растерянно переспросила я. – Такая светленькая с кудряшками? Над губой – родинка?
– Ты знаешь ее? – взревел Беляков.
– Немного.
– Тогда нам точно необходимо встретиться.
– Ром! Когда и где?
– Через полтора часа около моей работы.
Я быстро позавтракала и поехала к Белякову.
Он уже сидел в кафе напротив своей работы и хмуро глядел по сторонам.
Ромка выглядел неважно. Под глазами мешки, на лбу – вертикальная складка.
– Времени у меня полчаса, – постучал он пальцем по часам. – А может и того меньше. Когда ты мне про «Эдем» рассказывала, я думал – бабские байки… А убийство Ермолаевой могло быть и не связано с клубом. Но теперь… – Он кашлянул и уставился в чашку с кофе… – Что ты обо всем этом знаешь?
– Немногим больше тебя. И с Людой я общалась всего один раз. Нет, два, – подумав, сказала я. – Я встретилась с ней в клубе. Мы, слово за слово, разговорились. Она предложила поехать к ней домой и там продолжить наше душевное общение. Так как я хотела побольше разузнать о клубе, а заодно и спросить, видела ли она там Михаила Кочкина, на неформальный контакт я согласилась. Но… – я качнула головой. – Сначала она вроде бы готова была поддерживать разговор, то потом замкнулась и, как я ее ни пытала, ничего не сказала. Мол, память плохая и никого из посетителей она не запоминает особо. Хотя до этого утверждала обратное.
– И когда она стала утверждать обратное?
– Когда я стала ее настойчиво пытать насчет Мишки и сообщила об убийстве Ермолаевой.
– У тебя не сложилось впечатления, что она что-то знала об этом убийстве?
– У меня сложилось впечатление, что она испугалась. Но чего? Может, она просто не хотела быть завязанной в этом деле? Ведь она работала в клубе, и это был ее единственный источник дохода.
– Как видишь, она все-таки завязла. Раз ее убрали.
– Как она умерла?
– Докладывать я тебе, как ты понимаешь, не имею никакого права. Но в рамках нашей конфеденциальной беседы могу сообщить, что ее убили выстрелом в сердце недалеко от дома. И в квартире у нее нашли сорок тысяч долларов.
Я сидела и смотрела в чашку с кофе.
– Ладно! – Беляков посмотрел на часы. – Я пошел. Если что-то всплывет – сразу сообщай мне. В кошки-мышки больше не играй. Понятно?
– Понятно.
Официантка возникла передо мной.
– Еще что-нибудь будете?
– Нет, – буркнула я. – Можно счет, пожалуйста.
Расплатившись за чашку кофе, я поехала домой, размышляя о том, откуда у Людочки взялись такие деньги, если, по ее словам, она бедствовала и копила на будущую счастливую жизнь – в другом городе с хорошей работой. С балконом, на котором можно разводить цветы. Деньги для будущей жизни у нее скопились вполне приличные, только вот переезжать она никуда не спешила, несмотря на то что, по ее словам, работой своей в «Эдеме» тяготилась. Где здесь правда-то?
Я стиснула зубы. Людочка не производила впечатления прожженной лгуньи, но что я понимаю в людях?
Я ехала в машине и смотрела на дорогу. В такие минуты, когда я была раздражена на весь белый свет, а больше всего на саму себя, любимую, я старалась ехать аккуратно, не торопясь и не давая волю своему гневу, чтобы, не дай бог, не случилось ДТП с моим участием и по моей вине. День был бело-серым, без малейших проблесков солнца, и это сильно давило на психику. Вот уже который год зима не балует солнечными деньками, когда снег блестит как сахар-рафинад, от чего глазам даже больно…
Около квартиры меня ждал Игорь с шикарным букетом роз. От неожиданности я попятилась назад.
– Не ожидала? – он шагнул вперед и чмокнул в щечку.
– Не ожидала.
– Незваный гость хуже татарина? – он подмигнул мне и протянул цветы. – Это тебе.
– Спасибо.
Но цветы я не взяла и принялась нервно рыться в сумочке в поисках ключей. Черт! И куда они запропастились? Может, завалились за подкладку. Моя манера пихать в сумку все что ни попадя привела к тому, что подкладка в сумке в двух местах порвалась, и мелкие или острые предметы имели обыкновение за нее проваливаться. Каждый раз перед сном я давала себе обещание зашить подкладку, но почему-то забывала об этом, и вот уже три месяца эта сумка была у меня бездонным колодцем. Наконец я подцепила пальцем ключи, которые, как я и думала, завалились за подкладку, и достала их.
– Может, в квартиру пригласишь?
– Может, приглашу.
Он стоял рядом со мной, и я чувствовала запах его одеколона – древесная кора и еще какой-то приторно-сладкий аромат.
Я открыла дверь ключом и кивнула.
– Проходи.
Он вошел за мной, звонко, с отчаянием стуча ботинками, как будто бы собирался исполнить залихватскую кадриль, и остановился, привалившись к двери.
– Ты что-то невеселая.
Эту подачу из серии «мы же свои люди – сочтемся» я не приняла и вернула мячик обратно.
– Значит, есть причины.
– Не поделишься?
Когда мужчина так говорит, всегда есть соблазн припасть к крепкому мужскому плечу и разрыдаться или рассказать все в надежде, что с тебя снимут этот неподъемно-тяжелый груз и облегчат твою ношу. И сразу все станет легким и понятно-простым, как игра в крестики-нолики, где только и надо, что ставить крестик или нолик в пустые клетки.
– Не знаю, – честно сказала я. – Посмотрю.
– Возьми букет, – неожиданно рассердился Игорь. – Я что, так и буду с ним стоять?
Я кинула сумку на пол и взяла букет, почти выдернула из рук. Играть – так играть! Ему не терпится дать мне букет, мне не терпится воткнуть его поскорее в вазу и покончить с этими вежливыми формальностями.
Даже не сняв сапоги, я потопала на кухню, оставляя после себя темно-серые лужицы. Но сейчас мне на это было ровным счетом наплевать. Сзади меня раздался стук каблуков. Я метнула взгляд на его ноги. Так и есть! Нестерпимо красивые ботинки – кожаные, сидевшие на ногах почти идеально, выглядевшие как «мерс» последней марки. Такие вот идеально-правильные немецкие ботинки. Игорь всегда был щеголем, не изменил он себе и теперь.
– Ботинки бы снял, – заметила я.
– А я за тобой пошел. Пардонс, сейчас сниму.
И снова в моей голове зазвучала эта залихватская кадриль. Черт его принес с утра, когда нестерпимо хочется спать и в голове постепенно образуется настоящая каша из обрывков слов, мыслей, всплывает лицо Людочки и слова Белякова о ее смерти.
– Ты зачем пришел?
– Тебя повидать.
И тут я рассмеялась отчаянным, злым смехом.
– Прекрати истерику! – бросил мне Игорь.
Его идеальные немецкие ботинки находились в опасной близости от моих белых сапог, на которых серым налетом лежал подтаявший снег.
– Это ты прекрати вешать мне лапшу на уши.
– Я не вешаю, я говорю правду.
– И кто тебе поверит! Ты мне не звонил, не писал, ты исчез как… – я неопределенно мотнула головой, так как не могла сделать жест рукой, по вполне определенной причине – мои руки были заняты букетом.
– Я виноват. Но так сложились обстоятельства.
– Всегда легко свалить на обстоятельства. Легче легкого. Туманные обстоятельства, о которых никто никогда не знает.
– Ты думаешь, мне было легко… там?
– А кто просил тебя уезжать? Ты уехал и даже не интересовался, как твой ребенок. Чем он жил и дышал.
Я вспомнила, как мы с Динкой провожали Даньку в школу – первый раз в первый класс. Школьный рюкзачок за спиной, трогательно-тощая шея и упрямые темные глаза. Мы с Динкой дружно махали руками, чуть ли не подпрыгивали, при этом Динка размазывала слезы по щекам, а я крепилась изо всех сил и покусывала губы. А потом мы дружно пили кофе и курили в стеклянной забегаловке неподалеку от школы и рассуждали на тему: «Как бежит треклятое время. Не успеешь и глазом моргнуть». Кофе был жуткий, сигареты тоже – дешевые, отдававшие крепкой махоркой. Динка тогда переходила с одной работы на другую, Cенька был маленьким, Мишкины заработки, как всегда, – грошовыми, а я только-только пошла в гору, но сигареты по привычке покупала недорогие. Самое трудное было избавиться от привычки копить барахло, покупать дешевые вещи на распродажах, питаться сухомяткой и покупать духи исключительно по праздникам, чтобы побаловать себя, любимую. От всего этого ненужного морально-физического хлама я избавлялась довольно быстро: пришпоривая себя и ругая последними словами.
