Марина Серова - С корабля на бал
Глава 12 Сокращение штата
Мы недолго копались. Выстрелом из пистолета — на пистолете, естественно, был глушитель — сбили замок со второго катера, не такого мощного, как только что ушедший «Амур», но тем не менее вполне приличного, и на веслах отгребли подальше от берега. На веслах — это для того, чтобы не взбаламутить оставшихся в пансионате, а, судя по свету в окнах, таковых было не так уж и мало: по крайней мере, человек десять-пятнадцать как минимум. Кто поручился бы за то, что, услышав мотор отходящего катера, из пансионата не позвонили бы на сотовый Астрову и не сказали бы ему, что от пристани отчалил второй катер и поехал за ними?
Когда мы отошли от берега метров на двести, было уже около половины десятого вечера. Тусклый свет луны был слишком слаб для того, чтобы разогнать опустившуюся на Волгу ночную темень. Хорошо, что там, на Белой Банке, горели огни.
Впрочем, Паша ручался, что и в темноте, хоть с закрытыми глазами, доведет нас до лагеря.
Заведя мотор, мы за четверть часа преодолели нужное расстояние и уже ближе к берегу, за полкилометра до него, подгребали на веслах. Впрочем, это оказалось не хлопотно, потому что греб Василий, который, как выяснилось, в свое время был знатным гребцом и даже имел звание мастера спорта.
Нос суденышка мягко ткнулся в песчаный берег, и мы, выпрыгнув из катера, подтянули его из реки.
— Так, — проговорил Василий. — У этой топливожорки кончился бензин. Возвращаться нам придется на другом катере. Или на веслах.
— Тем лучше, — глухо сказала я.
Паша взглянул на небо и сказал:
— Лагерь там. На севере. Я точно знаю, потому что мы тут часто ориентирование на местности отрабатывали.
Мы двинулись в путь. Каждый шаг отдавался в висках и в груди отчаянным всплеском крови. Сердце билось, как птичка в кулаке. Вероятно, я никогда еще так не волновалась, идя на боевую операцию… даже в ту пору, когда только начинала набирать опыт.
— Это недалеко, — бормотал Паша. — Недалеко. Вот… вот, уже почти пришли. Осторожнее, тут обрыв.
Мы выглянули из кустов: да, мы пришли. Перед нами и в самом деле было что-то похожее на туристический лагерь: несколько больших палаток, волейбольная площадка, костер, возле которого сидели дети.
А неподалеку, у берега, привязанный за бетонный столб, с потушенными огнями стоял тот самый «Амур» — он прибыл сюда получасом раньше нас.
— Папа там, — сказал Паша, протягивая руку и указывая на трехэтажный дом, похожий на коттедж зажиточного дачника. — Он живет там, когда мы стоим тут лагерем.
Василий встал, чтобы рассмотреть получше, но в этот момент вдруг сдавленно вскрикнул и, выронив из рук «узи», медленно и потрясенно обернулся.
На него из темноты смотрели чьи-то блестящие глаза. Потом вперед шагнула гибкая полудетская фигура в обтягивающем свитере. Девочка. Девочка Леночка. Которая живет с Папой.
— Папа не там, Папа здесь, — сказала она и, подняв на нас «АКМ», дала короткую очередь. Василий, который, по всей видимости, боролся с жуткой болью и тянул руку за плечо, как это делают, когда свербит меж лопатками, — Василий не успел уклониться от этой очереди. На его джемпере появились темные пятна, они пожирали поверхность ткани, сливаясь воедино, в одно огромное кровавое пятно… и он, взмахнув руками, открыл рот в беззвучном крике боли и досады — «попасться так глупо!» — полетел вниз, под откос. Туда, где в пяти метрах под нами переплетались узловатые корни деревьев.
Я и Паша оказались счастливее. Мы не попали под автоматную очередь. Мы были вынуждены сигануть с обрыва вслед за Василием.
Я тяжело упала возле него и, несколько раз перевернувшись через голову, чтобы смягчить инерцию, бросила:
— Вася?!
Он лежал на переплетении корней, нелепо подогнув под себя ногу. То ли вывернул, то ли сломал. Но, возможно, он даже не почувствовал этой травмы. Ко всему прочему в его спине торчал нож. И не какой-нибудь, а прекрасно сбалансированный и специально предназначенный для метания спецназовский нож «Оса».
— Вася-а-а?!
— Иди-те… — выговорил он, с трудом поднимая голову, и на его губах запузырилась кровавая пена, а потом изо рта хлынула кровь. — Меня… все…
— Значит, ФСБ гоняет ночью на катерах, — раздался насмешливый голос. И я вскинула глаза на обрыв.
Астров стоял, приобняв девочку за плечи и выставив ее впереди себя. Невысокий, он почти полностью был скрыт стройным телом девочки.
Так что захоти я снять его — пистолет-то был в руке, — я должна была убить и девочку.
Он прекрасно это сознавал, равно как и понимал, что я этого не сделаю.
— Кажется, вас зовут Юля? — спросил он. — Так вот, Юля, бросьте пистолет. Вот так. Умничка. А Пашу вы, кажется, не удосужились снабдить оружием после того, как он хотел отработать вас. Правда, он вместо вас завалил Шикина… ну так это дело вкуса. Да, Пашенька?
Мальчик поднялся на ноги и, отряхнув с брюк песок и глину, поднял на «благодетеля» горящий ненавистью взгляд и ответил:
— Жалко, что это был не ты…
— Я всегда подозревал, что любовь — пограничное состояние, — проговорил Астров. — Что она легко перетекает в ненависть. В чем я лишний раз убедился на примере этого достойного молодого человека. Паши Иванова. Да, берите их.
Я повернулась и увидела, что нас окружают вооруженные люди. Правда, большинству из этих людей не было и одиннадцати-двенадцати лет, но тем не менее они не колеблясь пустили бы в ход оружие, которым располагали.
Взять хотя бы Лену, которая только что засадила «Осу» промеж лопаток Василия, а потом прошила его очередью из «АКМ». Непонятно, как Василий еще оставался жив после таких ранений…
Из полукруга «кактусов» выступил Миша и широко осклабился, узрев Пашу:
— А, здорово! Я вижу, Павел, твои дела резко пошли на убыль с тех пор, как ты укокошил Шикина?
— Да иди ты, жирный козел! — обреченно ответил тот и шмыгнул носом.
— Ершист, ершист! Ну ничего… это поправимо. Как там сказано в Евангелии: «Возлюбивый отрока да сокрушит ему ребра», так, Леонид Георгич?
— Бери их, — вместо ответа бросил Астров.
— И этого? — Миша кивнул на Василия.
— Нет, этого не надо. Не тревожь человека. Видишь, как ему больно.
— А, ну да, — каким-то странным тоном отозвался Михаил и, мгновенным движением вытащив из кобуры пистолет, выстрелил Василию в затылок. — И никакой терапии не надо!
Я содрогнулась от ярости и — ужаса…
— Как говорится: с корабля на бал, — индифферентно подытожил Астров.
* * *Я лежала, туго перетянутая веревками по рукам и ногам, у самого костра. Блики огня ложились на лица малолетних киллеров — их было тут человек двадцать. Странные это были лица — вроде бы и детские, еще припухлые и неоформившиеся… но диковатые глаза — с холодным решительным блеском, а рука — вон того, беленького, — уверенно лежит на пистолете.
Все-таки, я думаю, их оружие заряжено холостыми. После прецедента с Пашей, да и вообще, не станет Папа так рисковать — давать воспитанникам полностью изготовленное к стрельбе боевое оружие. Лена — исключение. Вероятно, он доверяет ей больше, чем другим, да еще и держит под неослабным контролем. Недаром он стоял за ее спиной, когда она убивала Василия…
Василий! Это имя обожгло меня, словно к телу приложили уголек из этого жаркого костра.
— Вы неправильно повели себя с самого начала, Юля, — меж тем говорил Папа. — Вы не поняли, что все, что делают эти дети, делается не по принуждению, а совершенно добровольно. Вы думаете, им здесь плохо. Плохо. Пусть они сами скажут. Кому тут плохо?
— Мне хорошо… и мне! и мне! — загалдели они, ну совершенно как в третьем классе школы, в котором им и надлежало учиться по возрасту.
Мне чуть не стало дурно. По крайней мере, тошнота давно подкатывала к моему горлу.
— Вот видите, Юля, — с удовлетворением констатировал Астров. — Вы думаете, что я тут издеваюсь над ними и чуть ли не шашлык из нежного детского мяса жарю. Ан нет. Я вовсе не такой людоед, как вы себе представляете. Я, между прочим, вообще вегетарианец.
— Это я вижу. Цветочки любите. Одуванчики-лютики. Кактусики.
— Совершенно верно, — сказал Леонид Георгиевич. — Цветы. Я люблю цветы и детей. Дети — цветы жизни. К сожалению, это было верно только до определенного момента. Из детей сделали цветы смерти. Вы не заметили, как часто стали они умирать. На улицах, в подворотнях, от голода, от страха…
— …в колбах, в пробирках, в крестике прицела — с вашей легкой руки, Леонид Георгиевич, — продолжила я, не обращая внимания на то, что губы и язык распухли и было трудно говорить.
Он улыбнулся:
— Михаил Васильевич, уведите ребят. Им пора спать, — повернулся он к толстому Мише. — Лена может остаться… ну и Паша, конечно.
И его спокойный взгляд коснулся валявшегося на земле Паши — так же, как и я, связанного, но еще избитого, исцарапанного, даже искусанного: Паша усиленно сопротивлялся, и только пятерым «кактусикам» удалось наконец скрутить того, кто еще недавно жил с ними под одной крышей.
