Марина Серова - За что боролись…
Мистер Дональд Блэкмор любопытственно оскалился, и в руке Анатолия Антоновича металлически блеснул иглой наполненный препаратом шприц…
Глава 11
Я вспоминала болезненный бред Романовского о действии перцептина на человека. Я вспомнила слова: «…разница между обычным восприятием мира и „светлячковым“ — это так, как если бы ты вошел в полутемную комнату с черными наплывами и выступами стен… и вдруг обрушился свет, нет, словно плавно источился из всех точек пространства, и ты увидел, что выступы стен вовсе не выступы, что это стол, зеркало, бра, картина, что потолок белый, а обои желтые в цветочек…» Или как-то наподобие, но смысл — смысл тот же.
Теперь я поняла, что Романовский и Светлов говорили чистую правду. Я и раньше в этом не сомневалась, но тогда комната была темной, а сейчас…
Перцептин ввели поочередно Кузнецову и Казакову. Странно было видеть, как менялись их опухшие от безудержного в последние три дня пьянства лица. Лица светлели, как-то сразу осмыслялся взгляд. Всесокрушающий, мощный интеллект светился в нем.
Мир поменялся. Достаточно сказать, что я зримо ощущала траектории движения всех находящихся в комнате секунды на четыре вперед.
— Действие разовьется до максимума через пять минут, — сказал Анкутдинов, — возвратимся в ту комнату, господа. Тимофеев, свяжи их, кроме Ивановой, она первая пройдет тест. А то они сейчас изобретательные…
И Анкутдинов двинулся в дверной проем и тут же больно ударился головой о косяк. Да нет же, он не двигался!..
Тьфу ты, подумала я, что делает этот перцептин. Наверно, название от латинского «perceptio» — «воспринимаю». Как это раньше мне в голову не пришло?..
А Анкутдинов все еще стоял в лаборатории, затем сделал два шага вперед и ударился головой о косяк. На самом деле…
— О господи! — пробормотала я, и при слове «господи» мой мозг наполнился мыслями о пяти доказательствах существования бога и прочей заумной дребеденью. Почему-то вертелось слово «Ахурамазда», без моей воли образуя родственные.
Тьфу ты, я и слов таких не знаю!
…Тест наполнился глубочайшим содержанием. При ответе на вопрос: «Поезд идет с востока на запад, самолет летит с запада на восток. Кто движется быстрее?» — я задумалась о том, что и Земля вращается по вектору движения поезда, а потому, пожалуй…
— Ну что ж, — сказал Лейсман. — Ваш IQ около 210 баллов. Людей с таким показателем на планете можно пересчитать по пальцам.
И Лейсман ткнул в изуродованную старой раной левую руку Новаченко, на которой не было безымянного пальца и не хватало верхней фаланги мизинца.
— Вы говорили, что значительно улучшается память, — произнес Ставицкий. — Можно, я назову мисс Ивановой ряд слов на английском, польском и русском языках, и она воспроизведет их в том же порядке.
— Пожалуйста, — кивнул Анкутдинов.
Ставицкий выпалил мне с полсотни слов, которые почему-то сразу выстраивались в столбик перед моим мысленным взглядом.
Я спокойно прочитала слова по столбику, абсолютно не реагируя на то, как расплывались в оловянные плошки от изумления маленькие глазки господина Блэкмора.
— Incredible! — воскликнул американец после того, как я закончила.
Помучив меня еще некоторое время (причем больше мучился он, мне мои интеллектуальные выверты доставляли немало удовольствия, причем почти сексуального характера), он задал мне последний вопрос: сколько ему будет стоить перевод двадцати миллионов двадцати семи тысяч пятисот долларов из Нью-Йорка на счета фирмы «Атлант-Росс», если банк берет такой-то процент… из расчета… при… пятьдесят процентов льгот… еще что-то…
Пока он говорил, Лейсман набирал все на компьютере, и когда я назвала число и Блэкмор записал его в блокнот, он кивнул Лейсману. Тот вывел на большой экран результаты компьютерных расчетов, и американец посмотрел сначала на стереоэкран, потом на листок в своей книжке. Челюсть его отпала, и он, придерживая рукой непослушный подбородок, сказал:
— Вы ошиблись, мисс Иванова. — Он снова посмотрел в книжечку и добавил неподражаемым тоном: — На двадцать семь центов.
* * *Американец тут же позвонил своему агенту в Нью-Йорк и приказал произвести только что просчитанную мною операцию. При этом Лейсман нагло улыбался и смотрел на Тимофеева, а Новаченко тупо пинал кресло, в котором сидел Анкутдинов.
Таким образом, я избавила от аналогичных опытов Кузнецова и Казакова.
— Пока деньги не поступят на ваши счета, я побуду в вашем городе, — сказал американец. — Это дело времени, причем очень скорого. Где дискета?
— Прошу вас, мистер Блэкмор, — сказал Лейсман, вручая поистине драгоценную покупку американцу. — Я надеюсь, вы понимаете, какого рода акт купли-продажи только что состоялся?
— О, разумеется, — хитро ухмыльнулся Блэкмор. — Об этом вслух не говорят, но я рад, что совершил взаимовыгодную сделку с русской мафией.
— По-английски более допустимо говорить так, чем по-русски, — довольно туманно выразился Тимофеев.
— Мистер Блэкмор, подпишите вот эти документы, и Новаченко отвезет вас обратно в гостиницу, — произнес Лейсман.
— О’кей, — ответил американский мафиози и поставил пару закорючек, означающих у него подпись.
Новаченко взглянул на Тимофеева, и тот еле заметно кивнул. И я в ту же секунду почувствовала, что песенка кого-то из этих людей, присутствующих здесь, спета. Как странно чувствовать мозгом!..
* * *— Ну, вот мы и остались одни, — сказал Лейсман, когда Новаченко, Блэкмор и Ставицкий уехали. — Конечно, госпожа Иванова, ваш IQ сейчас едва ли не больше, чем у меня, Тимура Ильича и Тимофеева, вместе взятых. Но ум — это не только компьютерные баллы. И доказательством будет то, что мы получим огромные деньги, а вы с вашими друзьями умрете здесь.
— Вы знаете, Аркадий Иосифович, — ответила я, — не страшно умирать богом. Смерть — как какая-то ничтожная незадача, маленький препончик на пути к запредельному бытию, и… Ладно, вам все равно не понять моих ощущений, ведь я почти бог, а вы человек.
— Ну-ну… — усмехнулся Лейсман. — Любимая песенка Вишневского. Особенно когда я ему вкатил такую дозу, от которой самый тупой баран в отаре стал бы на миг Эйнштейном, а потом рассыпался бы на молекулы. Он тоже говорил, что видит меня насквозь, что…
Тимофеев коротко глянул, как обжег, — и Лейсман поперхнулся на полуслове.
— Что я разговариваю тут с тобой? — заговорил он, наморщив лоб. — Продолжайте умничать в том же духе, только знайте: в стены этого милого домика вмонтирована взрывчатка, и взрывное устройство управляется компьютером. Вот я ставлю вам полчаса, — пальцы Лейсмана пробежали по клавиатуре. — Отключить его можно только через компьютер, и…
Раздалось два негромких хлопка, и монитор с клавиатурой разлетелись вдребезги.
— Ты слишком многословен, Аркаша, — произнес Тимофеев, приглаживая глушителем пистолета правый висок. — Вот и все, господа. Теперь даже мы, если захотим, не сможем отключить взрыватель.
Он повернулся ко мне.
— Помнишь, ты говорила: увидимся разве что в аду. Теперь мой черед сказать: увидимся в аду.
— Ну и артист ты, Тимофеев, — негромко бросил Анкутдинов. — Ну, прощайте, ребята. Я сожалею, что все так вышло, но вы сами выбрали.
Дверь хлопнула за Анкутдиновым, Лейсманом и Тимофеевым, и послышался звук запираемого замка.
— Этого следовало ожидать, — сказал Кузнецов.
— Что будем делать? — влез Казаков.
— Надо хотя бы освободить руки. Тань, развяжи.
— Они мне опять связали, — откликнулась я. — Предусмотрительные.
— Как все ярко, — тоскливо пробормотал Казаков, — и как не хочется умирать, хотя я и отсюда вижу, что шансы наши равны нулю. Или около того.
— А где Кирсанов? — спросила я.
— Когда мы подъехали, и ты, и он валялись на дороге, — пояснил Кузнецов. — Тимофеев велел подобрать вас, лысые ублюдки притащили тебя сюда, а его — не знаю…
— Но они вносили его в дом… — рассеянно отметил Казаков. Я подозрительно посмотрела на него, но ничего не сказала.
— Все-таки шансы какие-то есть, — произнес Кузнецов.
— Тимофеев… — пробормотала я. — Да, шансы какие-то есть. Тимофеев… Что-то тут не то. Я видела их глаза… Его глаза…
— Вроде не передозняк, — пробормотал Кузнецов, — чего это она?..
— Идиоты! — взвыл Казаков. — Они же и доктора химических наук своего, Хоенцева отца то бишь, с нами заперли. Его-то за что?
— Умный больно, — проговорил Кузнецов, — не любят они умных. Анатолий Антоныч!!! — заорал он вдруг оглушительным протодьяконским басом. — Анатолий Антоныч!!!
— …Толий Тоныч! — гнусавым фальцетом пискнул Казаков.
Дверь отворилась, и вошел и. о. Светлячка в белом халате.
— А эти… где же все? — спросил он растерянно.
