Марина Серова - За что боролись…

Под аккомпанемент моего монолога мы доехали до «Братиславы». Было без пяти полдень.

Ровно в двенадцать к гостинице подъехал черный «Лексус», сопровождаемый вишневым «Опелем». Из «Лексуса» вышел мужчина в светло-сером костюме и зашагал по направлению к входу в «Братиславу». До мужчины в сером костюме от нас было довольно далеко, но я сразу поняла, что это Тимофеев. По-видимому, Кузнецов тоже узнал его, потому что нервно поскреб небритый подбородок и пробурчал:

— А вот и наш боец невидимого фронта… Щас и америкашка должен выплыть.

— Блэкмор! — сказала я, когда через две минуты Тимофеев вышел из гостиницы в сопровождении двух мужчин — одного маленького и толстого, другого длинного и худого.

— Который из них Блэкмор? — спросил Кирсанов.

— Тот, что пониже да пожирнее.

— А второй, стало быть, этот поляк Ставицкий?

— Да, вероятно.

— Поляк? — буркнул Кузнецов. — Тоже мне пся крев!..

— Чего, чего?

— Да это я так.

— Они садятся в черную машину, — произнес капитан. — Уезжают…

— Товарищ капитан, — довольно почтительно обратился Казаков, — а ваша машина сможет ехать вровень с ними? Там «Лексус»…

Я укоризненно глянула на него, а Кирсанов рассмеялся, похлопав ладонью по рулю своего подержанного «БМВ».

— Ничего, успеем, — ответил он. — Ну что, поехали, братцы?

— С богом! — выдохнула я.

Я оказалась совершенно права в своих предположениях: «Лексус» и «Опель» ехали на нефтеперерабатывающий завод. Мы довели их до самых ворот, через которые шла дорога в лабораторию, и, убедившись, что обе машины заехали внутрь, проследовали мимо и завернули за угол близлежащего дома.

— Ну, что будем делать? — спросила я у Кирсанова.

— Сейчас вызову СОБР, — ответил он, заметно волнуясь и барабаня пальцами по рулю. — Думаю, санкция прокурора уже получена, тем более что дело серьезное.

— Но приехали ли туда Анкутдинов и Лейсман? — задалась вопросом я.

— Только что, — прозвучал у меня над ухом знакомый мелодичный голос с великолепными ироническими интонациями завзятого насмешника.

Я резко повернула голову: прямо на меня через приспущенное стекло дверцы нашей машины смотрело улыбающееся лицо Тимофеева.

— Наверно, вы рано поднялись сегодня, госпожа Иванова? — спросил он тоном искреннего участия и соболезнования, будто бы нехотя проводя по стеклу дулом пистолета, извлеченного из-под пиджака.

Кирсанов оглянулся: в трех метрах от нас стоял вишневый «Опель», тот самый, которого наряду с «Лексусом» мы вели от самой гостиницы. Рядом с ним переминались трое людей характерной внешности. В одном из них я узнала Новаченко.

По знаку Тимофеева двое бугаев выволокли из машины Кузнецова и Казакова, а на заднее сиденье, все также мило улыбаясь, сел Тимофеев.

— Ну что, капитан, поехали к нам в гости, что ли, — произнес он.

— Здрасте, Тимофей Леонидыч, — сказал Кузнецов, хмуро глядя на Новаченко. — Вот и свиделись.

— А, Костя? — улыбнувшись, прогрохотал тот. — Слыхал я, ты мой подарочек на моих хлопцах обновил?

— Какой подарочек? А, ствол, что ли? Хорошая штука, Тимофей Леонидыч. Честно скажу, из такого и убитым быть не жалко.

— Тимофей, вот этот мудозвон Лехе плечо продырявил в шараге пидорской, — хмуро сказал один из амбалов.

— А Жареному все яйца отбил, — злобно добавил второй.

— Прикрой базар! — рявкнул Новаченко и повернулся к Кузнецову: — Говоришь, не жалко и перекинуться от такой штуки? Хорошо, Костик, договорились. Отбирать у тебя «пушку» неловко как-то, все-таки подарок, я ее на время возьму. — Новаченко повертел в руках только что изъятый у Кузнецова пистолет. — Не волнуйся, с возвратом. Я тебе ее обязательно в «ящик» положу, как память. Нэ журысь, хлопче! — осклабился Новаченко, подталкивая обоих Константинов к «Опелю». — Мы тебя не больно убьем — чик, и все. Как говорил Горбатый Володе Шарапову, а?

— Новаченко, хорош разводить демагогию, поехали! — крикнул Тимофеев. — Трогай, капитан, — приказал он Кирсанову.

— Как вы нас вычислили? — спросила я.

— Да я «хвост» за километр чую, а тут еще товарищ капитан подсуетился, — ухмыльнулся Тимофеев. — Мне тут недавно один мой хороший знакомый… А, да вы ж его знаете, — Жаринов, хвастался, что, мол, сбагрил он свою «бэху», да не кому-нибудь, а капитану ОБНОНа Кирсанову Владимиру Сергеевичу! А тут смотрю — жариновский «БМВ» в зеркалах заднего вида так и мелькает, так и мелькает!

Кирсанов от досады выругался и плюнул себе под ноги.

— Да вы не огорчайтесь так, товарищ капитан, — проговорил Тимофеев, — вы бы и на «запоре» ехали, я все равно след раскусил бы.

— Спасибо, утешил, — проворчал Кирсанов.

— Ну вот и приехали. Выходите.

Мы с Кирсановым покорно вылезли из машины, вслед за нами вышел и Тимофеев. «Опель» с остальными еще не подошел.

— Где застрял этот ублюдок Новаченко? — проворчал Тимофеев себе под нос.

В ту же секунду Кирсанов замахнулся для удара сзади по голове на повернувшегося к нам спиной конвоира… Я широко раскрыла глаза и резко прянула на Тимофеева, но руки Кирсанова тут же были перехвачены, и бедный капитан полетел вверх тормашками на грязный асфальт.

— Киря, нет! — крикнула я, видя, что капитан, хищно оскалившись, поднимается и идет на безоружного Тимофеева, пистолет которого валялся на земле — в двух шагах от меня.

Тимофеев встретил Кирсанова мощнейшим и молниеносным ударом левой ноги в голову. Тот отлетел, как котенок, метра на три и, ударившись головой о бордюр, застыл недвижим. Струйка крови сбежала по асфальту в огромную грязную лужу.

Я сделала великолепный акробатический прыжок и, схватив пистолет, вытянула руки для выстрела, но белой вспышкой сверкнул передо мной звериный оскал Тимофеева, и я не успела нажать на курок, потому что страшная тяжесть обрушилась на мой лоб, и я почувствовала, как мир медленно расплывается, и с надсадным, нарастающим бормотанием провалилась во тьму.

Чемпион мира по самбо в категории до девяноста килограммов, обладатель черного пояса карате и мастер спорта по боксу подтвердил свои высокие титулы…

— Але, гараж, очнись! — Кто-то определенно хотел привести меня в чувство посредством поколачивания по щекам и усиленного поливания холодной водой.

— Я тебе что, клумба? — с трудом выговорила я, пытаясь разлепить тяжелые веки.

— Вроде жива, — произнес очень знакомый голос. Голос Тимура Анкутдинова. — Новаченко, убери ты свою бадью, она очухалась вроде.

Я открыла глаза и увидела, что сижу в удобном кресле — удобном для того, чтобы к нему покрепче привязать. Что и было со мною проделано.

Я находилась в большой, ярко освещенной комнате совершенно без окон, со стенами, отделанными белым пластиком, и такими же потолком и полом. Из мебели в комнате были три кресла и маленький столик, заваленный бумагами и видеокассетами, а также огромный стереоэкран «Sony» чуть поодаль, у противоположной стены, и великолепный, последней модели — я почему-то поняла это сразу — компьютер в ближнем углу. За компьютером на небольшом белом табурете сидел человек. Я узнала его по лысине и узкой, почти женской спине и покатым плечам — это был Лейсман. В двух креслах сидели Анкутдинов и Блэкмор. Прямо напротив нас стоял кожаный диван, на котором развалился Ставицкий, в самом углу дивана съежились Кузнецов и Казаков. Оба были со связанными за спиной руками.

Возле меня, опершись рукой на спинку кресла, стоял с большим стеклянным графином Новаченко. Очевидно, именно этот графин послужил тем источником, от которого я насквозь промокла.

Возле стереоэкрана стоял Тимофеев. Бесстрастно, неподвижно, со скрещенными на груди руками: прямо в позе Наполеона при Аустерлицком сражении.

— Мне очень жаль, Таня, что все сложилось именно так, — произнес Анкутдинов. — Не нужно было тебе ставить этот злополучный «жучок».

— Так вы все-таки нашли его? — слабым голосом спросила я. — Кто? Ты сам?

— Ну какое это имеет значение? — сказал президент «Атланта-Росс». — Допустим, Тимофеев. Но это не суть важно.

— Напротив, теперь я знаю, сколь многим обязана Александру Ивановичу.

— Нет смысла уже скрывать от тебя все происходящее, — продолжал Анкутдинов, не обратив внимания на мою претендующую на язвительность фразу. — Тем более что ты зачем-то до всего или почти до всего докопалась сама. Не без помощи присутствующих здесь молодых людей и их друзей, некоторые из коих уже с честью отжили отпущенный им свыше срок.

— А вот это уж не без твоей помощи, — заметила я.

— Я по натуре человек миролюбивый и гуманный и оказывать по мере моих сил помощь ближнему почитаю за долг, — отпарировал Тимур.

— Ближе к делу, господин президент, — не выдержал молчаливо сидящий за компьютером Лейсман.