Евгений Сухов - Валютная могила
– Как же нам сможет помочь Главное следственное управление? – спросил я, придав голосу нотки удивления и разочарования. – Ведь это вы были рядом с Лакшиным в последние дни его жизни, а не Главное следственное управление. Что, не можете нам ответить, чем занимался капитан Лакшин в последние дни, каково было его настроение, планы и надежды? Или это все составляет государственную тайну, охраняемую законом? А может, это коммерческая тайна, а?
– Рад бы, да ничем не могу вам помочь, – развел руками исполняющий обязанности старшего участкового уполномоченного Воронцов, уже не пряча ухмылку.
– «Отказ в предоставлении запрашиваемой информации возможен, только если она содержит сведения, составляющие государственную, коммерческую или специально охраняемую законом тайну», – процитировал я кусочек статьи Закона о СМИ. Но это не возымело никакого воздействия на старшего лейтенанта полиции. Тогда я велел Степе включить камеру и, взяв в руки микрофон, сказал, глядя прямо в объектив:
– Увы, исполняющий обязанности старшего участкового уполномоченного старший лейтенант полиции Алексей Юрьевич Воронцов отказался отвечать на наши вопросы, сославшись на то, что не уполномочен на это своим руководством. Похоже, все, что связано с деятельностью убитого капитана полиции старшего участкового уполномоченного Александра Александровича Лакшина в последние часы его жизни является тайной. Но не тайной следствия, а иной тайной, о которой не хотят распространяться служители закона…
Воронцов приподнялся со своего места, но ничего не сказал. Да и что ему было говорить, шестеренке… нет, винтику в огромном механизме власти, иногда жестокой, а иногда беспомощной, как в случае с вагоном, полным евро…
А вот бабушки во дворе оказались более словоохотливыми. Одна, представившись тетей Грушей, рассказала, что в последний день своей жизни их старший участковый уполномоченный был очень озабочен. Сначала он привел в участковый пункт каких-то бомжей, бабу и мужика. Потом ходил куда-то, после чего как раз и стал задумчивым и озабоченным. А поздним вечером его видели уже в штатском костюме, чего за ним никогда прежде не водилось: капитан полиции Лакшин всегда ходил в форме. Мало того, что он был в штатском, так еще нес два больших баула, очень тяжелых и набитых под завязку.
– Он, милок, едва их тащил, – сказала тетя Груша, назвав меня «милком». – Тоже ведь уже не шибко молод был.
– А что в них было, вы не знаете? – спросил я.
– Почем же мне знать, милок, – ответила тетя Груша. – Но баулы у него были битком полны.
– А когда его убили, эти баулы при нем были?
– Чего не знаю, того не знаю. Его ведь поздно порешили, почитай, во дворе ночь уже стояла. Потом милиция, тьфу ты, как ее нынче-то… полиция понаехала, оцепили все кругом, не подступишься, даже хотя бы одним глазком глянуть…
– Ясно, – сказал я. – Спасибо большое…
Баба Маня, которая тоже видела капитана Лакшина, приведшего в свой пункт бомжа и бомжиху, поведала нам, что «Сан Саныч был человек хороший и отзывчивый, только уставал сильно на работе, оттого и грустил».
– Не то что этот, новый. Воронцов ему фамилия, – добавила она. – Теперь у нас будет такой же участковый, как и у всех: хрен его когда увидишь, – заключила баба Маня и смачно сплюнула на щербатый асфальт.
Одним словом, во дворе мы со Степой узнали об убитом участковом капитане полиции Лакшине намного больше, нежели в самом участковом пункте. Похоже, Сан Саныч в микрорайоне был человеком уважаемым и занимал свое место по праву. Возлагаемые обязанности отнимали у него много сил. Может, в какой-то момент ему захотелось все как-то поменять, вот отсюда и штатская одежда…
Но что же с ним все-таки произошло?
Пора было звонить Володьке Коробову. И напомнить про должок. Только перед этим самому взглянуть на этот вагон с евро…
Я снова бомж. Правда, в кармане у меня телефон, который пока выключен. Не ровен час, кто-нибудь позвонит, и вся моя конспирация и принятый образ полетят к чертовой матери. На телефон я намерен снять сам вагон и его содержимое.
В среде бомжей я уже свой. Никто не обращает на меня внимания. Главное, чтобы я не промышлял на чужой территории, а ходить… Кто ж запретит ходить вольному человеку там, где ему вздумается?
Время уже далеко за полдень. Навстречу мне попадается не так уж и много бомжей. Большинство из них сейчас обедает и пьет водку. Вернее, уже отобедали, выпили и теперь либо играют в карты, либо просто дремлют в своих закутках или наслаждаются беспечной жизнью и майским солнцем, улегшись где-нибудь на травке.
Я забираю на запад. Вагоны, пути, вагоны… Опять вагоны… Вот и длиннющая сцепка товарных вагонов на первой линии. Я пролезаю под одним из вагонов и вижу на второй линии несколько пассажирских вагонов, ободранных и проржавевших. Им уже никогда больше не возить пассажиров, но почему-то их не торопятся отправлять на переплавку. Трудоемкое это дело. Затратное. Поэтому и никому не нужное… А может, по бумагам уже давно и отправили, и распилили, и переплавили, а выделенные деньги уже давно поделили.
Кто разберет эту привокзальную бухгалтерию?
Заглядываю внутрь одного из вагонов с вынутыми или выбитыми рамами. Это бывший плацкартный вагон, что можно понять по остаткам сидений у окон. Из вагона вынесено все, что хоть как-то могло пригодиться. Поэтому никто из бомжей и не облюбовал их в качестве жилища: в таком вагоне скорее замерзнешь и окочуришься, нежели на улице.
Я обхожу последний вагон и вижу на третьей линии четыре сцепленных между собой товарных вагона. Они не то чтобы новые, но какие-то… добротные, что ли. В голову закрадывается мысль: если в одном из четырех вагонов лежат евро, то не лежат ли евро и в остальных трех? Мысль быстро улетучивается, поскольку мой мозг отказывается представить картинку с таким количеством евро, а знаний математики явно не хватает, чтобы даже попытаться подсчитать, сколько евро может поместиться в четырех вагонах. Поэтому я оперирую пока одним вагоном. Вот и он, кстати. С дверью, замотанной проволокой.
Я замираю, потом внимательно оглядываюсь. Как будто бы никого. Разматываю проволоку, отодвигаю дверь и заглядываю внутрь. Мама родная! Огромные блоки с пачками евро и правда преспокойненько стоят на пластиковых поддонах. Сколько же тут денег? Миллиард евро? Наверное, больше… Возможно, три или даже пять миллиардов. Это сколько же на рубли? Сосчитать у меня не получается, и для себя я останавливаюсь на таком определении: в вагоне находится фантастически огромная сумма денег.
«А сколько евро может быть во всех четырех вагонах»? – опять закрадывается бьющая наповал мысль. Сколько же получится всего денег? И чьи они, эти бесчисленные евро? Почему они стоят тут, на запасных путях, без всякой охраны? Сколько времени они тут уже стоят? Почему их никто не забирает? Есть ли на этот «товар» какие-нибудь сопроводительные документы? Где эти документы, накладные? Откуда вагоны прибыли? Кто их послал? Кому? С какими целями?!
И тут я вспоминаю свой первый день работы после майских праздников. От нечего делать и с прицелом на будущее я отсматривал и вычитывал разные материалы в Интернете, могущие (и неспособные) пригодиться мне в моей репортерской работе. Среди прочей информации я, помнится, вычитал и такую, что в Лондоне, в аэропорту Хитроу уже полтора года стоит грузовой «Боинг». Этот «Боинг» самый вместительный и мощный из всех существующих «Боингов», и он под самую завязку набит паллетами с евро. 140 тонн денег, как сообщалось в той информации! Как там было еще написано?
«По самым скромным подсчетам, в «Боинге» находится не менее 20 млрд. евро. Самолет прилетел из Франкфурта в Лондон в декабре 2011 года и с тех пор стоит на стоянке грузовых самолетов, поскольку истинный хозяин денег так и не объявился, хотя услуга за стоянку самолета и хранения «европаллет» своевременно оплачивается, причем самыми разными лицами».
Я еще подумал, что эта информация очень интересна, но мне вряд ли пригодится. И вот – пригодилась… И если принять предположение, что не один, а все четыре вагона забиты пачками евро, то получится даже больше, нежели лондонские сто сорок тонн.
А сколько эти вагоны тут уже стоят? Клим, кажется, говорил, что месяца три.
А если больше?
А если их просто время от времени перетаскивают с одного места на другое, чтобы не шибко отсвечивали, и стоят они тут тоже столько времени, сколько стоит тот «Боинг» в Хитроу?
Кстати, стоянка этих четырех вагонов тоже кем-то оплачивается. И тот, кто принимает эти деньги, знает этого плательщика (или плательщиков), ведь и у нас они наверняка меняются, чтоб труднее было найти концы, кому эти деньги принадлежат.
И все же – кому?
А что, если и эти вагоны и правда стоят на станции уже полтора года? Даже если и меньше, то все равно между этими вагонами и «Боингом» в Лондоне прослеживается какая-то связь.
