Элли Гриффитс - Переправа
— Можно я их примерю?
— Моя очередь!
Нельсон торжественно вынимает из кармана наручники, надевает их на руки одному из мальчиков. Рут неприятно видеть их на костлявых запястьях, но мальчишкам это явно нравится.
— Моя очередь! Дай мне!
— Они были у меня всего секунду. Меньше секунды.
Рут снова поворачивается к Делиле и с изумлением видит, что та кормит Океану грудью. Рут часто подписывала петиции за право женщины кормить детей грудью на людях, однако находит это весьма неловким. Тем более что Океана уже в состоянии сбегать на угол в лавку за чипсами.
Она отводит глаза, и взгляд ее падает на пробковую доску над кухонным столом, покрытую разноцветными приглашениями на вечеринки, оторванными специальными предложениями, детскими рисунками, фотографиями. Видит фотографии Скарлетт, держащей маленькую Океану, и близнецов с футбольным призом. Потом еще одну. Это выцветший моментальный снимок Делилы и Алана у вертикального камня — возможно, возле Стонхенджа или в Эйвбери. Но внимание Рут привлекает не камень, а еще один человек на снимке. В джинсах, в майке, с короткими волосами, но это определенно Катбад.
Глава тринадцатая
— Вы уверены, что это Катбад?
— Уверена. Там у него короткие волосы, обычная одежда, но это, вне всякого сомнения, он.
— Мерзавец! Я знал, он скрывает что-то.
— Может быть, совершенно невинное.
— Тогда почему не сказал об этом, когда я его допрашивал? Вел себя так, будто не слышал фамилии Хендерсон.
Рут с Нельсоном сидят за поздним обедом в баре неподалеку от гавани. Рут удивило предложение Нельсона пообедать еще и потому, что, когда они наконец ушли от Хендерсонов, было уже три часа. Но никто не откажется обслужить полицейского, и вот они сидят в почти безлюдном баре, глядя на пристань. Время прилива, и лебеди беззвучно пролетают мимо их окна, странно зловещие в угасающем свете.
Рут, слегка смущенная собственным аппетитом, уплетает за обе щеки обильный обед. Нельсон ест сосиски с картофельным пюре, словно не замечая, что кладет в рот. Он настоял, что заплатит за обоих. Рут пьет диетколу — не хочет, чтобы ее задержали за вождение в нетрезвом виде, — а Нельсон выбирает калорийную.
— Жена заставляет меня пить диетические напитки, — говорит он. — Считает, что я располнел.
— Это так, — сухо соглашается Рут. Она уже замечала, что худощавые люди не пьют диетколу.
Нельсон задумчиво жует несколько минут, потом спрашивает:
— Как думаете, давно был сделан этот снимок?
— Трудно сказать. На фотографии у Катбада волосы темные, а сейчас совершенно седые.
— Больше десяти лет назад? До того как вы с ним познакомились?
— Возможно. Десять лет назад волосы у него были длинные, но он всегда мог подстричься. Делила выглядит юной.
— Она и сейчас одета как подросток.
— Она очень красивая.
Нельсон хмыкает, но ничего не говорит.
— Она считает, что у вас сильная аура, — поддразнивает его Рут.
Нельсон беззвучно произносит слово «чушь», а вслух спрашивает:
— Что вы думаете об Алане? Он ей не совсем пара, вам не кажется? При том что она красавица и все такое.
Рут вспоминает Алана с острым крысиным лицом и бегающими глазами. Он кажется неподходящим мужем для Делилы, которая даже в горе не теряла своей необычности. Но с другой стороны, у них четверо детей, так что, видимо, это дружная семья.
— Старшая девочка, Мадди, не его, — говорит Рут. — Может быть, Делила вышла за Алана, разочаровавшись в прежней любви.
— Откуда вы это знаете?
— Она мне рассказала.
Нельсон улыбается:
— Я так и думал, что с вами она разговорится.
— Потому и вынудили их пригласить нас на чай?
— Я не вынуждал. Они сами предложили.
— И вы приняли предложение. За нас обоих.
Нельсон усмехается:
— Прошу прощения. Нам нужно было установить контакт с ними. Ведь мы провели там все утро, рылись в саду на глазах у соседей. Они, должно быть, чувствовали себя подозреваемыми. Я подумал, что им будет приятен дружеский разговор. И что Делила может открыться вам.
— Открыться? В чем?
— Не знаю, — отвечает Нельсон с деланной небрежностью. — Самые неожиданные вещи могут оказаться полезными.
Рут задается вопросом, сказала ли ей Делила что-то «полезное». Главным образом невыносимо печальное.
— Просто ужасно видеть, как они страдают, — говорит наконец Рут, — и не иметь возможности как-то им помочь.
Нельсон кивает с серьезным видом.
— Это ужасно, — соглашается он. — В таких случаях я особенно ненавижу свою работу.
— Было очень печально слышать, как Делила говорила о Скарлетт в настоящем времени, но мы не знаем, жива девочка или нет.
Нельсон снова кивает.
— Для всех родителей это жуткий кошмар. Страшнее быть не может. Когда у тебя есть дети, мир внезапно кажется ужасным. Каждая палка, камень, машина, каждое животное, даже человек, начинают представлять собой реальную угрозу. И ты готов сделать все, что угодно, ради их безопасности: украсть, солгать, убить. Но иногда абсолютно бессилен. И это самое страшное.
Он умолкает и отпивает большой глоток кока-колы, словно смущенный своей откровенностью. Рут наблюдает за ним с некоторым удивлением. Она могла понять чувства Делилы Хендерсон, потерявшей такого красивого ребенка, как Скарлетт, но мысль, что Нельсон испытывает то же самое из-за двух надменных девиц, с которыми она видела его в торговом центре, кажется почти невероятной. Он неотрывно смотрит в стакан, и Рут, взглянув на его лицо, верит этому.
Дома, вяло пытаясь подготовиться к первой лекции на следующей неделе, Рут думает о детях. «У вас есть дети?» — спросила ее Делила. Смысл был такой: «Если нет, то вам не понять». Нельсон понимал. Пусть он консервативный полицейский с севера, но у него есть дети, и это дает ему доступ во внутреннее святилище. Он понимал громадную силу родительской любви.
У Рут нет детей, и она ни разу не беременела. Теперь ей почти сорок, и при мысли, что, возможно, у нее никогда не будет ребенка, вся эта внутренняя механика, вызывающая ежемесячные кровотечения, делающая ее угрюмой, надутой, жаждущей шоколада, представляется неиспользованной. Вся эта система ни к чему. Шона по крайней мере беременела дважды — сделала два мучительных аборта — хотя бы знает, как все это действует. У Рут нет никаких свидетельств того, что она способна забеременеть. Может быть, и нет, и все эти многолетние стремления к зачатию напрасны. Она помнит, как однажды у Питера порвался презерватив и они не сумели остановиться. Она помнит, как наутро проснулась с мыслью, что, возможно, это случилось. «Возможно, я беременна». И одна только сила этой мысли оказалась живительной. Знать, что ты тайно носишь в себе нечто. Это меняло абсолютно все. Но разумеется, ничего не случилось. Она не забеременела, и теперь, видимо, никогда не забеременеет.
У Питера есть ребенок. Он поймет чувства, описанные Нельсоном. Пошел бы Питер на убийство ради сына? У Эрика трое детей, все уже взрослые. Рут помнит, как Эрик однажды сказал, что самый большой дар, который ты способен дать ребенку, — это освободить его. Дети Эрика, живущие в Лондоне, Нью-Йорке и Токио, несомненно, свободны, но свободны ли от них Эрик и Магда? Если у вас появился ребенок, можно ли вновь стать прежними?
Рут встает, чтобы заварить чай. Чувствует она себя неважно. Она сказала Эрику, что не боится остаться одна в доме, но невольно думает о Спарки, о ее жестокой, жуткой смерти. Человек железного века оставлял тела как сообщения богам. Не оставил ли убийца Спарки ее тело как сообщение Рут? Не обозначило ли тело кошки некую границу? «Не преступай черту, иначе я тебя убью, как убил Скарлетт и Люси». Она содрогается.
Флинт протискивается в откидную дверцу, Рут поднимает его и крепко прижимает с себе. Флинт терпит ее объятия, с надеждой глядя на пол. «Замена ребенку», — думает Рут. Что ж, по крайней мере одна у нее есть.
Забросив работу, Рут садится перед телевизором. Идет программа «У меня есть для вас новости», но ее не увлекают ни остроумие Иэна Хислопа, ни сюрреалистический блеск Пола Мертона. Она все думает о родителях Скарлетт Хендерсон, ждущих ее в этом неухоженном доме. Делила мучительно жаждет снова обнять свою дочь; может, хотела бы снова упрятать ее в своем теле, где она будет по крайней мере в безопасности.
Убрав руки от лица, Рут осознает, что плачет.
По ночам появляется новый звук. Он раздается снова и снова. Три крика подряд, очень тихих, разносящихся эхом. Третий всегда самый долгий и самый пугающий. Она привыкла к другим ночным звукам, к свисту и шелесту, к завываниям ветра, громким, негодующим возгласам. Иногда ей кажется, что ветер с ревом ворвется в люк и поднимет ее холодным, гневным дыханием. Она представляет себе, как взлетит высоко в небо, поплывет среди туч, глядя сверху на дома и людей. Странно, но она точно знает, что увидит. Там есть маленький белый дом, квадратный, с качелями в заднем саду. Девочка на качелях со смехом взлетает в воздух. Если закрыть глаза, она все еще видит этот дом, и трудно поверить, что она не плыла среди туч, глядя на девочку, качели и аккуратные ряды ярких цветов.
