Марина Крамер - Привилегия женщин (сборник)
— Да ты что? Это же штамповка, такие вкладыши всегда в рамках бывают — где-то животные, где-то девушки красивые, а где-то вот такие ребятишки.
Влад почему-то ощутимо расслабился, выдохнул и проговорил с каким-то странным облегчением:
— Надо же, не знал… Мы вообще на стены никаких картинок не вешаем, Наташа не любит этого, считает мещанством. Но, похоже, у твоей подруги вкус менее изысканный.
Мне стало почему-то обидно за Ангелину — ну да, не всем даны такие таланты, как Наташке. Возможно, в Гелькиной спальне было слишком много розового, слишком вычурные шторы с золотыми кистями, излишне «державная» мебель с позолотой — но, в конце концов, именно Ангелина предоставляла нам возможность быть вместе.
— Хорошо, что у меня вообще есть такая подруга, пусть и не с изысканным вкусом, — с обидой проговорила я, садясь в постели. — Иначе нам приходилось бы встречаться в машине.
Влад не был глуп и намек понял.
— Люсенька, я не хотел задеть твою подругу, — примирительно проговорил он, целуя меня в плечо. — Это очень хорошо, что она дает тебе ключи, я ей благодарен за возможность видеть тебя такой… красивой… желанной… — голос Влада стал глуше, поцелуи — чаще, и вскоре мы уже совершенно забыли о неприятном разговоре.
К этой картинке я неожиданно вернулась в разговоре с Ангелиной. Не знаю, по какой причине, но буквально через три дня, когда мы пили кофе в ее офисе, я вдруг спросила:
— Гель, а почему ты в спальне в рамку не вставишь какую-нибудь фотографию? У тебя ведь много красивых снимков из разных путешествий.
Ангелина почему-то разозлилась, покраснела, как будто я застала ее за чем-то неприличным, и процедила:
— Не твое дело, ясно? И вообще — ты туда зачем ходишь, по сторонам башкой вертеть? Или Владик не настолько хорош в постели, что у тебя есть время стенки да картинки рассматривать?
Я обиделась и умолкла, сосредоточилась на допивании кофе. В самом деле — что я вцепилась в эту рамку, какое мне дело, что там в ней, какая картинка?
С какого-то момента Стрыгин вдруг начал избегать меня. Мог отменить свидание, сославшись на усталость или просто желание полежать дома на диване — как будто я не работала и не уставала. Мог не позвонить и не проявляться дня два-три. Отчуждение все нарастало, я никак не могла понять причины, чтобы как-то все исправить.
Сколько раз я пыталась поговорить с Владом об этом, но он только отшучивался, заявляя, что жениться на мне и сразу-то не предлагал, а уж теперь…
И в конце концов однажды он просто не приехал в назначенное время. Я прождала его весь вечер — мама как раз была с сиделкой Леной в санатории, и мы могли спокойно встречаться в моей квартире, где я успела сделать хороший и недешевый ремонт. Всю ночь я проревела за накрытым столом, чувствуя себя последней дурой.
В слезах наутро я кинулась к Ангелине — а к кому еще. Она выслушала мои сбивчивые рыдания и жалобы, периодически протягивая очередной бумажный платок, выкурила пару сигарет и вдруг улыбнулась.
— Не расстраивайся, Люсек. Он еще пожалеет.
Это меня мало утешило, и я прорыдала уже дома до самого вечера, то и дело посматривая на упрямо молчавший телефон.
Влад так и не позвонил…
А потом случился этот клятый вечер встречи выпускников…
Я до сих пор не могла понять, откуда мог взяться пистолет в сумке, которую я не выпускала из поля зрения практически ни на секунду. В жизни никогда не держала оружия в руках, понятия не имею, как им пользуются, куда там вставляется патрон — или как это правильно-то сказать? Какая из меня убийца — с такими познаниями?
Утром меня вызвали к следователю. Сказать честно, я вообще ничего не соображала, будучи абсолютно разбита и морально уничтожена событиями прошлого вечера, арестом и бессонной ночью в камере наедине с воспоминаниями.
Следователь оказался молодой, с нахальным взглядом и твердой уверенностью в моей виновности. За полчаса он смог запутать меня вопросами так, что я под конец уже сама сомневалась — а вдруг на самом деле застрелила Влада?
Ужаснее всего было другое — реакция мамы. Приехать ко мне сама она, понятное дело, не могла, а потому отправила Лену, и та по телефону через стекло в комнате свиданий в красках рассказала мне о том, как маму едва не хватил удар. В квартире был обыск, но ничего компрометирующего не нашли.
— Лена, позвоните, пожалуйста, Ангелине Васильевне, — твердила я, цепляясь за Гельку как за последнюю возможность спастись. — Позвоните ей, пусть она приедет…
— А она приезжала сегодня утром, — огорошила меня Лена. — Привезла вашу зарплату, но мы не открывали конверт. И сказала, что уезжает в Америку — мол, это давно решено.
Я лишилась дара речи… Гелька ни словом ни разу не обмолвилась о том, что уезжает… Последняя надежда рухнула.
Я плохо помнила потом следствие и суд. Меня признали виновной в предумышленном убийстве и осудили на восемь лет.
С этого момента все слилось в один сплошной бесконечный серый день. СИЗО, этап, женская зона под Саранском, бараки, утренняя поверка, завтрак, швейный цех, обед, снова цех, ужин, немного свободного времени, которое я заполняла чтением. Ничего нового, каждый следующий день похож на предыдущий как брат-близнец. Мама присылала посылки, но приехать на свидание не могла — куда ей, в инвалидном-то кресле…
Вышла я через четыре года по УДО — условно-досрочному за примерное поведение. Вышла — и растерялась. Куда идти, что делать? Мама к этому времени умерла, и я осталась абсолютно одна. Нужно было начинать жизнь заново, как-то устраиваться, что-то делать, на что-то жить.
Хорошо еще, что квартира была, хотя бы с жильем не возникало проблем. Около месяца я приходила в себя, отлеживалась, привыкала к жизни без утренних поверок, конвоя и вышек с колючей проволокой, без ежедневного хождения в огромный швейный цех, где стрекотало множество машинок, напоминая стаю взбесившихся кузнечиков. Не было лежащих вокруг куч брезентовых рукавиц, форменных камуфляжных курток и брюк… Зато было одиночество и страшная, давящая пустота — как будто я осталась одна во всем мире. Я пробовала позвонить Наталье, но та отказалась разговаривать, велев навсегда забыть ее номер телефона и адрес. Ну, что ж…
Я устроилась работать в кафе официанткой, и то с большим трудом — с судимостью брали неохотно. Старалась работать без нареканий, не брала чаевых и всегда отказывалась от своей доли из «общего котла» — так называли все чаевые за смену, которые потом делились поровну на всех. Девчонки считали меня «блаженной» и сторонились — ну а как иначе, ведь я была намного старше их всех, к тому же — судима за убийство. И вот однажды…
Я, как всегда, металась между столов, наводя порядок — близилось время ланча. То тут поправить скатерть, то там разложить столовые приборы, заменить солонку, добавить салфеток, передвинуть пепельницу… И вдруг… Впервые я разбила что-то за время работы — стеклянная пепельница выпала из рук и разлетелась на осколки. За столиком у окна сидела Ангелина. Она подурнела, лоск куда-то исчез, но взгляд был по-прежнему ее — прямой, дерзкий, даже хамоватый.
— Что смотришь, не признала? — хмыкнула Ангелина, придавив бычок в пепельнице. — Да-а, не на пользу тебе пошел тамошний климат, ишь, бледная какая.
— Я не на курорте была, — буркнула я, не трогаясь с места.
Меня вдруг захлестнула обида и злость на Гельку. Подруга, называется — бросила меня в таком дерьме и умотала в Америку, даже не удосужилась узнать, что со мной вообще! И теперь является сюда как ни в чем не бывало и позволяет себе комментировать мой цвет лица! А Гелька как-то неопределенно хмыкнула:
— Да уж… Ну, как ты?
— Как я? А ты как думаешь? Я отсидела за то, чего не совершала, а мне никто не верит. И ты не веришь — раз смоталась в Америку и даже не приехала перед этим ко мне, — в моем голосе было столько упрека и отчаяния, что Ангелина опустила голову.
— А может, как раз я-то и знаю лучше других, что ты этого не делала? — тихо произнесла она, не глядя на меня, и я благодарно посмотрела на нее:
— Конечно. Ты ведь моя подруга. Но твой отъезд так сильно меня подкосил… Я очень надеялась, что ты поможешь мне хоть чем-то, хотя бы адвоката посоветуешь — я ведь совершенно одна, мама не в состоянии была этим заниматься. Так и умерла, бедная, в одиночестве, не дождалась…
Гелька переменила позу, закинула ногу на ногу и подняла на меня глаза:
— А ведь я приехала сюда специально.
— Из Америки? Чтобы меня повидать? Как узнала-то, что я освободилась? — не поверила я.
— Узнала вот, — уклонилась от прямого ответа она.
— Гель… Я ведь понимаю — если бы не отъезд, ты помогла бы мне…
— Да не помогла бы я тебе! — рявкнула вдруг Ангелина, ударив кулаком по столу так, что бармен Илья вышел из-за стойки и направился было к нам, но я жестом дала понять, что все в порядке, и он повернул обратно. — Не помогла — как ты не понимаешь?! Неужели ты такая наивная дура, Люська, что веришь в то, что мы с тобой действительно дружили?! Да на фиг бы ты мне сдалась?! И сюда-то я просто так забрела — не знала, что ты тут работаешь! Ишь — «из Америки — чтобы меня повидать!» — передразнила она. — Дел нету других — с тобой «видаться»!
