Наваждение - Линкольн Чайлд
— Ничего удивительного. Я намерен написать о своей жене мемуары. Описание ее жизни — такое же короткое, как и сама жизнь. «Врачи на крыльях» — ее первое и единственное место работы после получения степени магистра биофармацевтики.
— Разве она не эпидемиолог?
— Биофармацевтика — ее первая специальность. — Пендергаст сделал паузу. — Я понял, как мало знал о работе Хелен в «ВНК»… Тут полностью моя вина, которую я теперь пытаюсь искупить.
При этих словах суровые черты Кендалл слегка смягчились.
— Рада слышать. Хелен была замечательной женщиной.
— Тогда расскажите мне, пожалуйста, о ее работе в «ВНК» И прошу вас, не нужно ничего ретушировать — недостатков у Хелен хватало. Я предпочитаю неприкрашенную правду.
Взгляд Кендалл переместился в какую-то точку позади Пендергаста, куда-то вдаль, словно она смотрела в прошлое.
— Как вы знаете, в «ВНК» мы занимались программами по обеспечению населения третьего мира санитарными условиями, питьевой водой, продовольствием. Помогали людям улучшить условия жизни и здоровье. А когда происходили катастрофы — как сейчас в Азербайджане, — мы мобилизовывали бригады врачей и работников здравоохранения и отправляли в районы бедствия.
— Это мне известно.
— Хелен… — Кендалл замялась.
— Продолжайте, — проговорил Пендергаст.
— Ваша жена была прекрасным сотрудником, с самого начала. И все же у меня часто возникало чувство, что в нашей работе ей больше всего нравятся приключения. Да, она месяцами терпела кабинетную работу, но больше всего ей хотелось попасть в эпицентр какой-нибудь катастрофы. Однажды… — Мириам Кендалл прервалась и с удивлением спросила: — Вы что, записывать не будете?
— У меня отличная память, профессор Кендалл. Продолжайте, прошу вас.
— Так вот, однажды в Руанде нас окружила толпа — человек пятьдесят, все пьяные, размахивают мачете… У Хелен в руках откуда ни возьмись появился двуствольный «Дерринджер», и она разогнала этот сброд. Велела им бросить оружие и проваливать. Они ее послушались, представляете! — Кендалл покачала головой. — Неужели она вам не рассказывала?
— Нет.
— Хелен очень умело обращалась с пистолетом. Она научилась стрелять в Африке?
— Да.
— Мне всегда это казалось немного странным.
— Что?
— Охота. Странное увлечение для биолога. Хотя каждый снимает стресс по-своему. Иногда, в экспедиции, бывает невыносимо тяжело: смерть, жестокость, дикость. — Кендалл умолкла, словно вспоминая что-то.
— Я надеялся посмотреть ее личное дело в «ВНК», но тщетно.
— Вы же себе представляете, с канцелярией им возиться некогда, да и некому. Так что документы они не хранят, тем более бумаги десятилетней давности. А папка с личным делом Хелен была бы самая тонкая.
— Почему?
— Она ведь работала на полставки.
— Это была… не основная ее работа?
— Ну, «полставки» — не совсем точно. То есть Хелен отрабатывала полных сорок часов в неделю, а в командировках — гораздо больше, но она часто уезжала, иногда сразу на несколько дней. Я всегда думала, что у нее есть и другая работа или она трудится над каким-то проектом, но раз вы говорите, что она больше нигде не работала… — Кендалл пожала плечами.
— Другой работы у нее не было. — Пендергаст помолчал и спросил: — А что вам запомнилось в характере Хелен?
— Она всегда поражала меня своей закрытостью, — нерешительно начала Кендалл. — Я даже не знала, что у нее есть брат — пока он однажды не пришел к нам в офис. Тоже очень красивый. И, припоминаю, тоже медик.
— Джадсон.
— Совершенно верно. Видно, медицина, — это у них семейное.
— Да. Врачом был и отец Хелен.
— Понятно.
— Она когда-нибудь говорила с вами об Одюбоне?
— О натуралисте? Нет, никогда. Забавно, что вы о нем упомянули.
— Почему же?
— Потому что это был один-единственный раз, когда она вышла из себя.
— Расскажите, пожалуйста, — заинтересованно попросил Пендергаст.
— Нас послали на Суматру, после катастрофического цунами. Жуткие разрушения…
— Ах да, помню ту поездку, всего через несколько месяцев после нашей свадьбы.
— Настоящий хаос, работали мы на износ. Как-то вечером я захожу в нашу палатку — мы жили с Хелен и еще с одной нашей сотрудницей. Хелен на складном стуле дремала с книгой, раскрытой на изображении какой-то птицы. Я решила потихоньку убрать книгу, но Хелен резко проснулась, вырвала у меня книгу и очень разволновалась. Потом как будто опомнилась, пыталась даже засмеяться. Сказала, что я ее напугала.
— А какая была птица?
— Маленькая, яркая такая. Название необычное… Там еще было название штата.
Пендергаст на миг задумался.
— Виргинский пастушок?
— Нет, это я бы запомнила.
— Калифорнийский бурый тауи?
— Нет, зеленая с желтым.
Последовало молчание.
— Каролинский попугай? — спросил наконец Пендергаст.
— Точно! Я еще тогда удивилась, не знала, что в Америке есть попугаи. А Хелен мои слова просто проигнорировала.
— Понятно. Спасибо, профессор Кендалл. — Пендергаст поднялся и протянул руку, прощаясь. — Благодарю вас за помощь.
— Мне хотелось бы получить экземпляр ваших мемуаров. Я очень любила Хелен.
— Непременно, как только их опубликуют, — с легким поклоном пообещал Пендергаст и вышел из кабинета.
Покинув здание, он в глубокой задумчивости побрел по улице.
18
Пендергаст пожелал Морису доброй ночи, взял початую за ужином бутылку «Романе-Конти» урожая 1964 года и отправился из большого зала в библиотеку.
С Мексиканского залива налетела буря; над домом выл ветер, бился в ставни, дергал деревья за голые ветви. Стучал по стеклам дождь, полную луну закрыли тяжелые разбухшие облака.
В застекленном книжном шкафу хранились самые ценные книги: второе издание шекспировского «Первого фолио»; двухтомный словарь Джонсона, изданный в 1755 году; выполненная в шестнадцатом веке копия «Великолепного часослова герцога Беррийского», иллюстрированного братьями Лимбург. Четыре тома первого издания «Птиц Америки» Одюбона располагались в отведенном для них отдельном ящике, в самом низу.
Облекши руки в белые хлопчатобумажные перчатки, Пендергаст вынул гигантские — размером три на четыре фута — фолианты и разложил их на длинном столе посреди комнаты. С исключительной осторожностью он раскрыл первый том на первой странице. Прекрасное изображение, словно только что отпечатанное, было как живое; казалось, самец дикой индейки вот-вот сойдет с листа. Этот экземпляр — один из двухсот — прапрадед Боэций получил по подписке от самого Одюбона. Экслибрис и подпись прапрадеда красовались на форзацах книг.
Самое дорогое издание за всю историю Нового Света — цена его теперь доходит до десяти миллионов долларов.
Пендергаст медленно перевертывал страницы. Желтоклювая кукушка, лимонный певун, пурпурный зяблик… Он внимательно разглядывал птиц одну за другой, пока не дошел до двадцать шестой страницы — каролинский попугай.
Пендергаст вынул из кармана листок со своими
