Гаснет луч пурпурного заката - Олег Агранянц
— Сегодня меня не будет. Появлюсь только завтра.
Счастливая супружеская жизнь Бориса продолжалась недолго. Всего один день.
16. Путь на волю
53. Рыжая дама и Констанция Бонасье
Рыжая дама, с которой Борис познакомился в бассейне, появилась на следующий день утром.
— Не ждал?
— Не ждал. Как ты меня нашла?
— Мне донесли, что ты живешь в квартире Вильмы. А этот адресок мне известен. Посещала.
— Рад тебя видеть. После нашего знакомства в бассейне…
— Я приходила в бассейн на следующий день. Потом мне сказали, что ты осел на вилле у вдовы художника. А там прочно обосновалась Вильма. Всё — поняла, — место занято, эта удержит всеми частями тела. Но теперь она сочеталась браком. А я про тебя не забыла. Как я в одетом виде?
Её полупрозрачная телесного цвета блузка и мало чем отличающиеся от плавок штанишки представляли собой следующий этап от купального костюма к повседневной одежде.
— Впечатляюще.
— Я обрадовалась, что тебя не посадили.
— Сижу под подпиской о невыезде.
— Когда я узнала, что ты эту свинью шпагой…
— Не я.
— А кто? Ты актер. Шпагой владеешь. Ты играл д’Артаньяна?
— Нет.
— Жалко. Это так романтично. Шпагой. Я себе представляю, ты — д’Артаньян, а я эта, как её…
— Констанция Бонасье.
— Правильно. В кино ее играла простушка с вихляющим задом.
— Перетт Прадье! — удивился Борис, но потом решил, что Перетт Прадье далеко, а рыжая дама — в переделах досягаемости, посему защищать французскую актрису не стал.
— Твоя правда.
Миранда вынула из сумки пакет:
— Что они там искали, эти мушкетёры? Вроде бы подвески королевы?
— Было такое.
— Так вот я достала кое-что поважнее подвесок. По крайней мере для тебя.
— Заинтриговала.
— Не разочарую. Но сначала так. Вас учили целовать дам по-мушкетерски?
— Нет, но я попробую.
— Попробуй. А я решу отдавать тебе подвески или нет.
И в этот неподходящей момент раздался звонок.
— Сегодня с гостями перебор, — Борис сосредоточился на поцелуе и открывать дверь не пошел.
Миранда поцелуй оценила.
— Констанция осталось бы довольна. Бери пакет и удивляйся.
Всё мог предположить Борис, но то, что он достал из пакета… Там были его документы. Те, что украли. Все. Паспорт, диплом, военный билет.
— Спасибо! Но как ты их достала?
— А вот это спрашивать не надо. Нашла у мужа в столе.
— Не знаю, как тебя благодарить.
— Догадайся. У тебя здесь очень жарко. В этой квартире почему-то всегда было жарко. Вильма вообще голой ходила. Если бы рядом был д’Артаньян, то эта Констанция… Помоги расстегнуть блузку.
Борис шустро исполнил просьбу и потом, не теряя темпа, блузку снял:
— У тебя красивый бюстгальтер.
Бюстгальтер был обыкновенный, но Борис по опыту знал, что подобные комплименты не остаются незамеченными:
— В Сан-Тропе на пляже дамы ходят без бюстгальтеров.
— Убедил.
И сняла бюстгальтер.
— И даже «нон-слип», — продолжал Борис.
— Опять убедил.
Она быстро сняла ненужное, продефилировала к окну, положила руку на подоконник:
— Оцени.
Но оценить Борис не успел. Дверь на кухню неожиданно распахнулась и пред изумленным взором Бориса и Миранды предстала… Лимона:
— Я принесла обед.
54. Без метлы, но с макаронами
Миранда замерла как в финальной сцене «Ревизора», только в отличие от героев Гоголя, она была, как бы сказал великий русский поэт, «в убогой наготе»:
— Борис, кто это?
— Это Лимона.
— Как она сюда попала!
Борис повернулся к Лимоне:
— И действительно, как ты сюда попала?
— Так через окно?
— А почему не через дверь? Обычно люди заходят через дверь.
— Я звонила, а вы не открываете. А у меня котлеты с макаронами остыть могут. Я помню, вы, Борис, не любите остывших котлет.
Миранда стояла как статуя в парке и хлопала глазами:
— Ну ты как ведьма! Тебе бы еще метлу.
— Почему как ведьма. Я по пожарной лесенке. Еще есть карниз, а внизу ступенька. Мадам Ада сказала, что вам, Борис, для здоровья обязательно нужно есть морковку.
— Нужно, — согласился Борис — И где она, эта морковка?
— Так за дверью. Сейчас принесу.
Она вышла на лестничную клетку, вернулась с двумя пакетами:
— Тут еще кисель. И хлеб.
Миранда, одевшись, пришла в себя:
— Многих дур видала, но такую, как ты…
— Да ты не волнуйся. Я никому не скажу.
— А тебе никто не поверит.
Она заспешила к двери.
— Остаться, — начал её уговаривать Борис.
— Нет, уж хватит. Впечатления у меня на целый год хватит. Внукам расскажу.
И она ушла.
* * *
— Ну я пойду — заторопилась Лимона. — Мне еще в гастроном.
— Ты и в прошлый раз по лестнице?
— По лестнице.
— И пошла в трусах по улице?
— А что делать!
— Тузуз-Лотрек! И как прохожие?
— Никто не обращал на меня внимания. Даже обиделась.
— Просто дни сейчас такие. А ты ловко по лестнице лазаешь.
— У меня был второй разряд по гимнастике. И третий по легкой атлетике, по копью.
— А разряда по шахматам у тебя не было?
— Не было, а играть я умею. Но плохо. Я заберу свою юбку.
— Можешь прохватить еще, что хочешь.
— Прихвачу.
55. Карету мне, карету
Лимона ушла. Борис еще раз проверил документы. Все на месте. Теперь можно уезжать. Только куда? Он вспомнил номер телефона своей партнерши по театру Юли Недобитовой и набрал междугороднюю.
Через час раздался звонок. Он снял трубку и услышал знакомый веселый голос:
— Слушаю вас.
— Здравствуй, Юленька! Это я, Борис.
— Борис! Живой!
— Живой. Как у вас дела?
— У нас? У нас всё как обычно. Худрук болеет. Сам понимаешь, что за болезнь.
— Понимаю. Кто у руля?
— Никто. «Три сестры» вчера играли без Тузенбаха?
— Совсем без Тузенбаха?
— Совсем.
— Ну ладно без одной сестры, тут бы и никто и не заметил, а то без Тузенбаха.
— Тут у нас такое творится! Приезжай.
— Я бы приехал. Но после того, что было…
— А ничего не было. То, что мы с тобой делали, теперь очень даже в почете. Смольников — в Москве. Поставил «Кармен». Так там в последнем акте Тореадор душит Кармен. Я была на спектакле. Очень впечатляет. Прямо мороз по коже. Спрашивает: «Молилась ли ты на ночь, Кармен?» и душит. Газеты писали, что это его очередной шедевр после «Ромео и Джульетты».
— Это после наших «Ромео и Джульетты»?
— После наших. А ты боишься приезжать. Теперь такой прогресс в искусстве, страшно подумать. Его «Кармен» признан лучшим спектаклем года.
— Я рад за него.
— Теперь он в Большом «Онегина» ставит. Представляешь, у него Ленский убивает Онегина.
— Очень
