Гансйорг Мартин - Кордес не умрет
— Он сидит в зале. Идет слушание дела. Но я не забыла — и все ему передам. Он вам непременно позвонит в перерыве или после заседания.
— А как вы думаете, сколько времени это может продлиться?
— Бог знает… — Она мнется. — В девять — начали… возможно, до одиннадцати, двенадцати, а то и позднее — смотря по обстоятельствам.
— Спасибо, — в отчаянии говорю я. Никого не удается сразу вызвать.
Ожидание.
На моем столике, там, где я завтракала, еще лежит газета, раскрытая на том месте, где сфотографирована вилла Кордеса.
Я слишком много курю.
Тереза все еще возится с тряпкой, наверное, не теряет надежды еще немного со мной поболтать. Картины, висящие по обе стороны двери, она протирает уже в третий раз. Я разочаровываю бедняжку.
Мне худо. И вообще мне не до болтовни на отвлеченные темы. Если Кордес прочитал газету — а он, конечно, это сделал, — последние новости ему вряд ли понравились. Он, в качестве живого мертвеца, был совершенно уверен, что я арестована. Или я переоцениваю его предусмотрительность и все прочее?..
— Прошу вас, фроляйн Тереза, принесите мне коньяк, — обращаюсь я наконец к девушке.
— Да, сейчас… конечно… почтенная фрау. — Она рада выполнить любое мое поручение, только бы остаться здесь, рядом. Четвертая сигарета. И с утра коньяк… Скверно! Неле наверняка заворчала бы.
Неле! Что она сейчас делает? Надеюсь, ее нога не сломана..
Тереза несет коньяк. Она с низким поклоном подает наполненную до краев рюмку. Затем ее в конце концов прорывает:
— Извините, почтенная фрау… Не будете ли вы так любезны передать от меня привет дядюшке и всем прочим, если вы будете как-нибудь обедать в Путцванге?
— Да. Обязательно, Тереза, — говорю я и беру коньяк. Девушка, должно быть, решила, что я алкоголичка, так лихо я опрокидываю в рот полную рюмку.
— Спасибо, большое спасибо! — говорит она, приседая. — И скажите всем, что у меня здесь отличное и выгодное место. Окажите любезность!
— Да-да, скажу, само собой разумеется, — обещаю я.
Мне необходимо убедиться, не улизнул ли Кордес из дома… Во всяком случае, надо сделать это днем.
Но как я должна себя вести, если он… А если его уже там нет?.. Но сидеть здесь, непонятно чего ожидая, — тоже невыносимо!
— А дядя, — продолжает Тереза, — пусть скажет маме, чтобы она приехала и посмотрела, как хорошо живет ее дочь, в каком прекрасном месте она служит…
— Как только вернусь домой… — бормочу я.
Тереза сияет. Румянец заливает ее полные щеки. Я прошу принести мне пальто и встаю из-за стола. Она хватает меня за руку:
— Вы прекрасный человек!
Девушка, растроганно шмыгая носом и рассыпаясь в благодарностях, в конце концов удаляется. Белый фартучек туго обтягивает ее филейную часть; чем-то она напоминает упитанную молодую утку.
Вскоре Тереза спускается сверху с моим пальто.
— Если будут звонить, — обращаюсь я к ней, в то время как она помогает мне одеться, — скажите, что я отправилась на прогулку. Скажите так: «Фрау Этьен пошла еще раз взглянуть на виллу Кордеса». Ясно? На виллу Кордеса… вернется через час. Подождите! — Я вынимаю из сумочки визитную карточку и пишу на обороте:
Курт Куртес вчера попался мне навстречу в ресторане аэровокзала. Я не смогла вас своевременно известить, так как не застала на месте. Сейчас я попытаюсь убедиться, не произошло ли здесь ошибки. Убедительно прошу — ждите моего звонка.
— Итак, если позвонит герр доктор Деган или будет меня спрашивать герр Фекельди… Запомнишь имена, Тереза? — Тереза утвердительно кивает. — Тогда прочтешь вот это, да?
Я передаю ей карточку:
— Сумеешь это прочесть?
— Да, конечно, — отвечает она.
— Прекрасно. Я вернусь к обеду.
Я вышла через резные двери. Лицо окунулось в туман, словно кто-то провел по нему мокрой тряпкой.
Я прошла несколько метров в том направлении, откуда вчера приехала на такси, и спросила попавшегося мне навстречу пожилого господина, который прогуливал свою таксу, как пройти на улицу, где расположена вилла Кордеса.
Он дружелюбно и обстоятельно объяснил мне, куда идти.
Оказалось, что это всего в десяти минутах ходьбы. Пешком этот путь был значительно короче, чем в авто. Видимо, тропинки, проложенные пешеходами, и узкие лесенки приходилось довольно долго объезжать по шоссе.
Из оживленной, людной части этого района я прошла в тихий уголок, поднялась, следуя указанию старого человека, вверх по лестнице, насчитав более сотни ступенек. Справа шла кирпичная стена, слева был обрыв, ведущий к реке.
Лестница упирается в некое подобие лесной дороги, которая ведет вправо меж высоких разросшихся кустов. Кирпичная стена кончается, и я вижу железную кованую ограду и за решеткой — огромный парк.
Дорога делает крутой поворот и примерно через сто метров упирается в знакомые мне большие старые ворота. Я проходила в них позавчера, когда отыскивала Кордеса. Ступени, на которых я его встретила, шли влево и вверх. Сейчас же я нахожусь на противоположной стороне и ниже того места.
На какой-то момент я теряюсь и не знаю, куда идти дальше. Должно быть, половина одиннадцатого. Туманно, сыро и холодно. Я стою перед воротами, укрепленными в стене из старого, выкрошившегося кирпича, за которой находится дом, а в нем — может быть — живет человек, вдовой которого я была и в убийстве которого меня обвинили… Кордес.
Мне нельзя здесь стоять.
Я поднимаюсь по ступенькам на шоссе. Вижу черный «мерседес», за которым я вчера вечером следовала на такси с молодым шофером. Вероятность, что Кордес еще здесь, возросла.
Если бы здесь сейчас был Деган или хотя бы Фекельди, мы бы прошли через ворота, подошли к дому, в котором находится Кордес, без церемоний позвонили и спросили, здесь ли он… Но я одна!
Собственно, я не боюсь, просто не могу ни на что решиться.
Конечно, это безумие — подойти одной к дому и позвонить в дверь. Но мне очень хочется внести ясность, определенность во все это дело, выяснить, не ошиблась ли я вчера вечером.
Я снова спускаюсь по лестнице к воротам, не имея ни малейшего представления, что я буду делать дальше. И в этот момент сверху доносятся шаги. Оборачиваюсь. В тумане ничего не видно, я только слышу, что шаги приближаются… Мне некуда деться, чтобы уступить дорогу… Возможно, это Кордес…
Я бегу вниз по лестнице, стараясь не шуметь. Сначала я думаю, взяв вправо, свернуть на лесную дорогу и скрыться в чаще, но потом решаю, что меня могут заметить на голом месте. Не лучше ли проникнуть за ворота? Внутри сооружения — калитка, она оказалась открытой. Войдя в парк, я пересекаю площадку между воротами и домом; пробежав десяток шагов и оказавшись в гуще рододендронов слева от дома, я останавливаюсь. Я стою неподвижно, тяжело дыша, и чувствую, как где-то возле самого горла сильно бьется сердце.
Серо-коричневый гравий зашуршал: послышались шаги. Я увидела маленького старого азиата. Он шел к дому и нес большой пластиковый мешок, из которого торчал конец длинного батона. Старик нажал кнопку звонка под медной дощечкой с названием фирмы. Открылось одно из окон в глубине здания. Азиат подал сигнал: дзинь-дзи-и-нь, дзинь-дзинь-дзи-и-нь (короткий-длинный, короткий-короткий-длинный).
Почему у него нет ключа?
Через минуту дверь отворяется…
Кордес.
На нем больше нет темных очков, как вчера вечером. Сейчас я его вижу совершенно отчетливо и не сомневаюсь, что это именно он.
Старик что-то сказал квакающим голосом. За его словами последовала, как мне показалось, мгновенная реакция Кордеса он всматривается в кусты рододендрона. Как раз туда, где я прячусь. Возможно, мне это только кажется, да и увидеть меня в тумане невозможно: рододендроны стоят сплошной стеной.
Маленький старичок исчезает в доме. Дверь захлопнулась. Мне вдруг подумалось, что именно здесь, на том самом месте, где я сейчас стою, нашли труп… Мороз пробегает по коже. Я выхожу из кустов и направляюсь к воротам. Когда я их достигаю и оборачиваюсь, мне чудится, что дверь в доме снова открылась. Меня охватывает страх. Я захлопываю и запираю за собой калитку, а затем быстро бегу вправо по лесной дороге. Не переводя дыхания, скатываюсь по лестнице вниз.
Но за мной уже слышатся торопливые шаги. Быстрые тяжелые шаги…
— Помогите! — кричу я и бегу, не разбирая дороги. Споткнувшись о корни деревьев, падаю и вижу над собой человека.
— Заткнись!
Я узнаю парня с крысиной мордой и хочу опять закричать, но он закрывает мне лицо пропитанной чем-то материей. Я ощущаю сладкий запах… Он напоминает…
Я бьюсь в его руках, царапаюсь, кусаюсь, но при этом все больше погружаюсь в красно-коричневую тьму.
* * *Когда я прихожу в себя — а это происходит совсем по-иному, чем после долгого сна или после обморока, — когда я прихожу в себя, мне плохо, так плохо, что я не могу повернуть головы. Я только открыла глаза — и сразу же их закрыла.
