Фридрих Незнанский - Глаза зверя
Асет представила, как люди в камуфляжной одежде врываются в их дом и начинают бить маму прикладами по голове (Асет видела, как русские били автоматами соседку Зарему, потому что думали, что она была снайпером). Асет стало страшно.
— Не хочу, — прошептала Асет побелевшими губами.
— И что ты должна сделать, чтобы этого не произошло?
— Я должна бороться, — послушно сказала Асет.
— С кем?
— С русскими.
— Молодец, — одобрил Шамиль, посмотрел на мать Асет и улыбнулся: — Хорошая у тебя дочка. Родилась бы мужчиной, много бы русских отправила в ад. — Он вновь повернулся к Асет: — Ты смелая девочка, но ты ничего не умеешь. Как ты будешь бороться с русскими? Посмотри, какие слабые у тебя руки. Может, ты умеешь стрелять из этого? — Он показал Асет автомат.
Асет покачала головой:
— Нет.
— А может, умеешь управляться с этим?
Басаев достал из кожаных ножен охотничий нож, клинок которого ярко блеснул, отразив свет лампы, и повертел им у себя перед лицом.
Асет испуганно посмотрела. на нож и покрутила головой:
— Нет, не умею.
— Вот видишь, — усмехнулся Шамиль. Он убрал нож и сказал: — Но ты можешь всему этому научиться, девочка. Ты можешь научиться мстить неверным. Ты можешь драться с ними как настоящий мужчина, даже еще лучше. Ты бы этого хотела?
И вновь Асет кивнула:
— Да.
— Даже не думай! — строго сказала Асет мать.
— Ц! — цокнул на нее Шамиль. — Молчи, женщина! Теперь я понимаю, почему твой сын стал трусом. Это не его вина, это ты сделала его слабым своими глупыми словами!
Мать Асет пристыженно замолчала.
— Ты можешь бороться с неверными, — вновь заговорил Шамиль, обращаясь к Асет. — За это ты попадешь в рай. И если ты погибнешь, ты тоже попадешь в рай, как попадают туда все погибшие воины Аллаха. И может быть, тогда ты попросишь Аллаха, чтобы он простил твоего брата. Как знать, возможно, Аллах смилостивится над ним.
Длинные ресницы Асет дрогнули.
— Простит? — прошептала она и взволнованно прижала руки к груди.
— Да, — кивнул Шамиль. — Если ты будешь хорошо воевать с русскими, то он простит Магомета. Я в этом уверен. Но для этого ты должна убить много русских. Ты готова бороться с ними за свой народ?
— Да! Готова!
— Молодец, девочка. Сегодня я переночую у вас, а завтра мы отправимся в дорогу. Я, ты и мои бойцы.
Так Асет стала на путь мести.
Асет поднялась с камня, на котором сидела, и пошла к учебной палатке. Однако, заметив неподалеку лежащую в траве Тамусю, остановилась и, поразмыслив несколько секунд, направилась к ней.
Тамуся даже не посмотрела на Асет. Она лежала в траве и глядела в небо.
— Тамуся… — тихо позвала Асет.
Тамуся, закутанная в черный платок до самых бровей, повернулась. Глаза у нее были серые и какие-то дымчатые, словно подернутые туманом.
— Что, Асет? — отозвалась Тамуся безразличным, хрипловатым голосом.
— Давно хотела тебя спросить… А почему ты здесь?
— Где? — не поняла Тамуся. — В лагере?
Асет кивнула:,
— Да.
Тамуся приподняла черную бровь:
— А разве ты не знаешь? Моего парня убили.
Асет помолчала немного, ожидая, не скажет ли подруга еще что-нибудь, но, поскольку та молчала, тихо и робко спросила:
— Кто убил? Русские?
Тамуся покачала головой:
— Нет, чеченцы.
— Как это? — не поняла Асет.
— А так. Продались русским. Перешли на их сторону. А потом пришли в деревню и убили его.
Асет опять помолчала, но любопытство в конце концов взяло свое.
— А за что? — спросила она, краснея из-за опасения, что подруга может рассердиться.
— За то, что он сказал им все, что о них думал, — ответила Тамуся. Подумала и добавила: — Он был смелым. Настоящий мужчина! Он хотел убить их. Пришел к ним в казарму с автоматом, взял их на прицел и сказал им, какие они шакалы. Они бы не ушли от него, но сзади подкрался неверный. Подкрался и ударил его прикладом по голове. Потом те, которые сидели на кроватях, вскочили и стали пинать его ногами. Пинали, пока у него изо рта не потекла кровь, только тогда и перестали. Заперли его в сарае, там он и умер. — Тамуся стиснула зубы и процедила: — Мрази! Грязные шакалы!
Асет протянула руку и погладила Тамусю ладошкой по плечу:
— Не расстраивайся, Тамуся. Он попал в рай, ему там хорошо. А ты за него отомстишь.
Тамуся вытерла ладонью сухие глаза. Слез у нее тоже не было, так же как у матери Асет. Щеки, подбородок, лоб Тамуси были белыми и сухими, кожа на них была похожа на кожу старухи. Тамуся убрала руку от глаз, повернулась к Асет и спросила:
— А что случилось с твоим братом? Я слышала, что он тоже погиб.
Асет опустила голову.
— Да, — промямлила она. — Его убили.
— Кто? Федералы?
Со стороны учебной палатки послышался звонкий голос преподавательницы.
— Нас зовут, — сказала Асет, радуясь в душе, что ей не придется рассказывать о Магомете. — Пойдем, Тамуся!
Тетя Хава — так звали девушки воспитательницу-психолога, еще совсем молодую женщину с седыми волосами, которая раз в два-три дня разучивала с ними новые пьесы. Пьесы тетя Фатима писала сама.
— Так, Асет, — сказала тетя Хава, — ты будешь играть роль Ахлам Тамими.
— Я? — Асет была довольна и не скрывала радости.
Играть саму Ахлам Тамими, студентку из Рамаллаха, которая участвовала в операции против неверных в израильской пиццерии! Это было чудесно!
— Ты читала пьесу? — спросила тетя Хава.
Асет закивала:
— Да, тетя Хава. Я даже знаю все слова Ахлам наизусть!
— Вот и хорошо. Ты должна изображать журналистку. Вот тебе фотокамера. — Тетя Хава протянула Асет брусок дерева. — Покажи, как ты будешь играть журналистку.
Асет много раз представляла себя на месте знаменитой Ахлам, поэтому быстро вошла в образ. Она взяла «камеру», изобразила на лице нагловатую улыбку и сказала:
— Мэй ай ток виз ю, плизз? Айм фром ньюспейпа. Май нейм ис Джули.
Затем она уставилась на тетю Хаву в воображаемый глазок фотокамеры, не забывая жевать воображаемую резинку. Сделав несколько «снимков», Асет подмигнула тете Хаве и сказала:
— Сэнк ю, мэм. Ай вое вери глэд ту си ю. — И помахала тете Хаве рукой.
Стоявшие рядом девушки засмеялись и зааплодировали.
— Сэнк ю! — поблагодарила их Асет. — Затем опустила брусок и, слегка порозовев от смущения, посмотрела на воспитательницу. — Ну как? — спросила она.
— Неплохо, — ответила тетя Хава. — Правда, Ахлам была искуснее тебя. Ты помнишь, что она сделала?
— Конечно! — с горячностью сказала Асет. — Она прикрывала мужчину-бойца, который взорвал пиццерию! Погибло пятнадцать неверных!
— Правильно. Но мало жевать резинку, чтобы выглядеть журналисткой. Ты держалась слишком развязно, слишком наигранно. А я вас учила, что главное для вас — естественность. Ты же больше была похожа на проститутку.
Асет покраснела еще больше. Девушки захихикали, но тетя Хава метнула в них взгляд-молнию, и они замолчали.
— Давай попробуем еще раз. Только будь естественней. Не забывай, что у журналисток высшее образование. Они умные и не станут кривляться перед израильскими солдатами как обезьяны, вызывая у них подозрение.
— Хорошо, тетя Хава, — покорно сказала Асет и вновь подняла «камеру».
…После репетиции девушки смотрели телевизор. Асет сидела в первом ряду, рядом с Тамусей и тетей Хавой. На экране царили кровь и разруха. Одна мрачная картинка сменяла другую.
— Как известно, число желающих стать «живыми бомбами» особенно выросло за последнее время, бубнил закадровый голос. — Следовательно, человечество стоит на пороге новой «столетней» войны.
На экране возникло изображение какого-то полуразрушенного, дымящегося здания, перед которым бегали кричащие люди.
— Уникальность ситуации в том, — продолжил голос, — что мир впервые столкнулся с врагом, который не ставит конкретных политических задач, выполнив которые можно добиться спокойствия и процветания.
На экране появились бородатые люди в темных очках и с автоматами на плечах, спускающиеся по горной тропинке.
— Мир имеет дело с идеологией современных нигилистов, — сказал закадровый голос, — цель которых — всеобщее разрушение. А средство для достижения победы — физическое уничтожение всех сторонников существующей христианской цивилизации.
Тетя Хава нажала на «стоп». Затем встала и повернулась к девушкам:
— Так нас изображают кяфиры. Они заставляют всех думать, что у нас нет ни цели, ни веры, потому что так им удобнее уничтожать нас, наших родителей и наших братьев. — Тетя Хава улыбнулась. — Фашисты тоже заставляли всех думать, что у людей, которых они убивают, нет ни цели, ни веры, ни смысла жизни. Они выставляли их безмозглыми животными, как русские выставляют сейчас нас. Животных убивать легко, потому что за это никто не осудит. Они не успокоятся, пока не перебьют всех нас. Потому что их души съел Иблис.
