Линда Фэйрстайн - Заживо погребенные
– Я хорошо знаю отцов-основателей, которые были воинами, а не политиками…
– Расслабься, Майк. Мерсер, ты?
Он вытащил банкноту из кошелька и положил на стол.
– Ты лишаешь меня последнего куска, Атекс. Громоотвод, двухфокусные очки, библиотечный абонемент. Я знаю по этому поводу только то, что проходят в школе…
Требек зачитал вопрос:
– Этот роман стал первым печатным произведением, вышедшим в Америке. Он был отпечатан на станке Франклина в 1744-м.
Майк кинул в экран комок бумаги.
– Ну и подстава. Литература под маской истории, как ты выражаешься. Тогда никто не писал романов. Все были заняты подготовкой к революции или воевали с индейцами и французами.
– Покажи мне деньги.
– Зарплата в следующую пятницу. Ты все думаешь, Мерсер?
Тот показал на экран. У двоих участников ответные листы были пусты.
– Я знаю столько же, сколько они, – пробурчал Мерсер.
– К сожалению, Джош, ответ неверный, – сказал Требек владельцу школы по дрессировке собак.
– Ты, должно быть, хреново играешь в покер, Куп. Тебя выдает эта мерзкая самодовольная улыбочка, – снова сказал Майк, направляясь к двери. – Хитрость не твой конек. Так что там…
– «Памела», – сказала я. – Сэмюел Ричардсон. Напечатана в Англии в 1740 году и переиздана Франклином. Второе название – «Вознагражденная добродетель». Героиня уклоняется от распутных посягательств человека, у которого служит.
Я положила в кошелек деньги, которые поставил Мерсер.
– Ладно. Добавь на мой счет двадцатку, и пошли займемся Эмили Апшоу. Если б ты меньше сидела уткнувшись носом в книги и больше общалась с людьми, то смогла бы удержать мужика, который однажды окажется в твоей спальне.
– Думаешь, я их на этом этапе упускаю?
– Скорее всего, блондинка моя. Ты делаешь что-то не так.
Мерсер обнял меня. Майк шагал впереди по темному коридору.
– Тогда мне нужно брать уроки у тебя, Майк. По рукам? Как это я раньше не додумалась. Начнем сегодня вечером?
Майк остановился. Обернулся к нам и запустил пальцы в густую черную шевелюру. Несмотря на тусклый свет, я разглядела у него на лице смущенное выражение.
– Мерсер, ты слышал? – спросил он.
– Да. Но мне кажется, наш юрист блефует.
– Я готов, как и ты, – сказал Майк. – Подожди, вот обзаведусь супругой, и, когда она уедет из города, ты попробуешь соблазнить меня. А сейчас, извини, ничего не выйдет.
– Почему ты все время треплешь волосы? Нервничаешь?
Майк сунул руки в карманы и пошел к лифту.
– Все и так уверены, что мы с тобой давно переспали. На мою репутацию это может влиять и так и сяк – в зависимости от того, какого мнения люди о тебе. Но у меня нет никакого желания лично убеждаться в том, что ты держишь под подушкой искусственную челюсть с острыми зубами.
– Ты паразит, Чэпмен, – сказал Мерсер.
– Не мешай ей. Она строит на меня планы, а ты ее удерживаешь.
– Значит, так. Либо ты идешь со мной домой, либо ты раз навсегда прекращаешь трепаться про мою сексуальную жизнь.
– Я беспокоюсь насчет Дня святого Валентина. Тебе будет холодно и одиноко.
– Я уже занята. Можешь расслабиться.
– И кто же этот бедолага, которого угораздило так вляпаться?
Открылись двери лифта.
– Молчи, Алекс, – сказал Мерсер.
Майк приставал ко мне все время, пока мы спускались и потом шли к его машине. Только когда мы подъезжали к моргу, мне удалось привести его в чувство и переключиться на тему смерти Эмили Апшоу.
Доктор Чет Киршнер, главный патологоанатом, передал, что с сестрой Эмили можно поговорить в его кабинете. Служаший открыл дверь, и мы увидели ее. Она сидела там одна, с закрытыми глазами, наклонив голову и держа в руках измятый платок.
Мы представились и объяснили, что занимаемся расследованием убийства. Сэлли Брендон было около пятидесяти. Она казалась выше и стройнее младшей сестры. Только что видела тело и теперь пыталась взять себя в руки. Потом стала расспрашивать нас о случившемся.
Майк и Мерсер ответили на большинство ее вопросов. Потом Мерсер взял инициативу в свои руки. В ходе работы ему не раз приходилось общаться с жертвами и их родственниками. Он говорил твердо и в то же время с состраданием, людям это нравилось. Майк же любил заниматься расследованием убийств не в последнюю очередь именно потому, что ненавидел устанавливать подобные эмоциональные отношения. Ему казалось, что это только замедляет работу.
Когда Сэлли немного рассказала о себе, детективы стали задавать ей вопросы о сестре.
– Она была самой младшей, мистер Уоллес. Я старше на семь лет. Еще есть средняя сестра. Мы росли в дружной семье. Но в восемнадцать лет я поступила в колледж, Эмили было всего одиннадцать…
– Когда вы стали взрослыми, какие у вас были отношения?
Сэлли мяла в руках носовой платок.
– Мы не общались. После колледжа я сразу же вышла замуж, у меня появились дети. Эмили переехала в Нью-Йорк. После этого жизнь родителей сделалась просто невыносимой.
– Почему?
Сэлли вздохнула.
– Я до сих пор не могу простить ей этих ее выходок. Я понимаю, сейчас это звучит ужасно…
– Расскажите подробнее.
– Эмили оказалась совсем не такая, как мы с Бетси, средней сестрой. Родители были очень серьезными и набожными людьми. Пресвитерианцы. И мы с Бетси не доставили им ни минуты беспокойства. А Эмили – стоило ей немножко подрасти, она сделалась просто неуправляемой. Водилась с ребятами старше себя и стала выпивать еще в средней школе.
– А наркотики? – спросил Мерсер.
– Об этом тогда никто не знал. В семье просто представить не могли такое. Я все время была на занятиях и не замечала у нее никаких странностей. Мама не хотела ни о чем слышать, а отец был уверен, что все беды можно победить молитвой. Никто это не обсуждал.
– Но она продолжала учиться в школе?
– Это было единственное, что ее удерживало. Эмили нравилась школа, ей нравилось учиться. Она писала, это всегда было для нее отдушиной. – Сэлли оставила платок в покое и взглянула на меня. – Понятия не имею, как ей это удавалось, но она сдавала все экзамены и получала хорошие оценки, даже когда была в запое.
– Она лечилась, когда жила с родителями?
Сэлли покачала головой.
– Они не хотели признавать, что ей надо лечиться.
– Они вообще ничего не хотели замечать?
– Нет, это не так, мистер Уоллес. Невозможно было ничего не замечать, когда она была на шестом месяце беременности.
– Когда это случилось?
– В выпускном классе. Не то что этого никто не ожидал… Но маму с папой это просто подкосило. Они не смогли…
Ей снова пришлось замолчать. Успокоившись, она продолжала:
– В то время в городке с населением в тысячу восемьсот человек невозможно было помыслить… Они отправили ее рожать ко мне.
– И она родила?
Сэлли Брендон кивнула. По ее лицу опять побежали слезы.
– Да, она родила девочку.
– Что с ней стало? Она отдала ее для удочерения?
– Нет, мисс Купер. Я согласилась воспитать ребенка как своего. В то время у меня уже было двое мальчиков. Я приняла девочку при условии, что Эмили навсегда забудет к нам дорогу.
Жестокое решение.
– Она согласилась?
– Мне показалось, это устроило ее во всех отношениях, – сказала Брендон. Она сидела прямо, глядя мне в глаза. – За месяц до родов Эмили мы пошли к соседям на обед. Оставили ее с детьми. Она выпила две бутылки вина и уснула на диване с сигаретой в руке. Сигарета упала, чехлы на диване загорелись. Благодарение богу, наши дети и Эмили остались невредимы. Но ее я видеть не могла после этого.
– Понятно, – сказал Мерсер, наливая Сэлли воды из-под крана.
– Эмили закончила школу. Получила стипендию для учебы в Нью-Йоркском университете. А дочку с радостью оставила мне. Она презирала нас с нашими семейными радостями. Мечтала уехать, потому что нравы маленького городка стесняли ее свободу.
– Она соблюдала договор?
– Добросовестно. Ее дочь была зачата в пьяном угаре и дыму марихуаны. Это была случайная связь. Муж считает, что это случилось, когда она впервые поехала в Нью-Йорк – для собеседования и зачисления. Действительно, она родила через девять месяцев после этого. Ребенок был для нее неудобством. Зато она сделала его героем романа, который тогда писала. Ей было наплевать на материнство. В семье для нее никто ничего не значил. Все было только материалом для ее книги.
– Значит, вы почти ничего не знали о ней после того, как расстались?
– До меня доходили слухи. Мы с мамой часто о ней говорили. Для мамы ее бегство стало страшной трагедией. Она могла выплакать свое горе только мне и средней сестре. К тому времени она поняла, что Эмили нуждается в помощи, что она стала алкоголичкой и наркоманкой. Но было поздно. Эмили жила в Нью-Йорке и не хотела ничего слышать о своей прошлой жизни. Я поддерживала эти разговоры только для того, чтобы знать, что Эмили не собирается возвращаться.
– И она не вернулась?
