Евгений Аллард - Найти бесогона
– Он говорил что-то о ранней смерти мужчин в их роду.
В папке лежали газетные вырезки, пожелтевшие фотографии, письма, выписки. Мне стало неудобно вот так копаться в чужих тайнах. Хотел уже закрыть папку, но на глаза попалась старая фотография с заломленными кончиками, покрытая трещинками, пожелтевшая, побуревшая в нескольких местах. На ней стояли в обнимку двое парней.
– Гриша говорил, это его дед и брат деда.
У меня по спине пробежал холодок.
– А кто именно дед Северцева здесь?
– Вот этот – Павел Николаевич Коломийцев. А это его младший брат Фёдор. Что с тобой, Олег? Тебе плохо?
– Милана, вот этот мужчина – мой дед, Фёдор Николаевич. Но я никогда не слышал, чтобы у него был старший брат. Дед ничего об этом не рассказывал. Никогда. Если ты не ошиблась…
– Значит, Гриша твой троюродный брат? – подняв брови, произнесла Милана. – Поэтому ты так похож на него.
– Нет-нет, так не бывает. Приехать в занюханный городок и найти тело своего убитого брата, пусть троюродного. Это невозможно. Как в бразильских сериалах. Глупость полная. Ты что носишь эту папку с собой?
– Я давно хотела тебе отдать. Ты так интересовался смертью Гриши. Я решила, ты сможешь отыскать убийцу, – пояснила она.
Я вздрогнул от грохота. Резко обернувшись, заметил, как в потолке открылся люк, выпрыгнул здоровенный мужик в синем комбинезоне с обрезком водопроводной трубы в руке. Он развернулся к нам и его небритая, сине-багровая рожа исказилась в гримасе безумия. Я резво вскочил, схватил деревянный стул и приложил ублюдка по башке. Хрясь! Стул разлетелся на куски, а мужик присел, буркнув: «Твою мать!». Но мгновенно поднялся и, матерно выругавшись, размахнулся волосатым кулаком. Я еле успел отскочить. Схватив другой стул, шмякнул противника по спине. Тот охнул и свалился на пол. Я обернулся к Милане и крикнул:
– Быстро уходи!
Мужик присел на полу, изумлённо разглядывая меня.
– Ты что очертенел? – спросил он вполне внятным человеческим языком. – Я тебя трогал?
Милана рассыпалась в звонком, серебристом смехе. Нас окружили посетители бара, с интересом рассматривая побоище.
– Олег, это же Боря, наш осветитель. За что ты его так? – сказала Милана, отсмеявшись. – Боря, извини, пожалуйста, Олег нервничает перед съёмкой.
Тем временем осветитель Боря поднялся во весь свой двухметровый рост и погрозил мне кулаком:
– Идиот хренов. Попадись мне ещё!
Подняв разводной ключ, который я принял за обрезок трубы, он поплёлся к выходу, бормоча матерные ругательства. У меня запылали от стыда щеки, как бывало в детстве, когда попадался на какой-то проказе. Милана села рядом, приобняла:
– Не переживай, Олежек. Ну что ты. Пойдём, я тебя полечу.
Я не обратил внимания в пылу борьбы, что громиле Боре удалось все-таки расквасить мне нос.
– Не надо, так пройдёт, – проворчал я, размазывая кровь.
– Нет-нет, пойдём. Нос распухнет, а Дима будет ругаться.
Я поплёлся за ней. Она распахнула дверь, и я оказался в уютной комнатке с большим трёхстворчатым зеркалом, кожаным диваном у стены, высоким гардеробом и маленьким холодильником. Мягко уложив меня на спину, она достала из морозилки кубики льда и, завернув в полотенце, приложила к моему носу. Перед глазами я увидел выпуклые прелести, и, напрочь забыв про разбитый нос, схватил Милану в охапку, стал лихорадочно расстёгивать её блузку.
– Олег, ну ты что?! – она смущённо, но мягко попыталась высвободиться. – Нас же могут увидеть!
Когда я с неохотой отпустил её, она вскочила. Быстро заперла дверь на два оборота ключа и вернулась ко мне, на ходу сбрасывая одежду. Оставшись в маленьких шёлковых трусиках, которые я с огромным удовольствием стащил с неё. Я разделся, и мы слились в любовном порыве. Я жадно тискал её грудь, затвердевшие соски, покрывал поцелуями её плечи, наслаждаясь каждым прикосновением.
Милана выгнулась, глухо простонала, когда я овладел ею. Начала двигаться в такт моим движениям, распаляя меня все сильнее.
Я не успел вернуться на грешную землю, как Милана высвободилась из моих объятий и убежала, бросив полотенце: «Убери всё, пожалуйста». Через пару минут я услышал журчанье воды, будто ей не терпелось смыть мои ласки. Это меня покоробило. Она вернулась, вытираясь на ходу, быстро натянула трусики, бриджи, кружевную блузку и села у трюмо. Я обнял её, ощутив дурманящий запах её влажного тела, впился в шею.
– Олежек, мне надо приготовиться.
– Я люблю тебя, – сказал я.
Она печально улыбнулась своему отражению.
– Это совершенно необязательно говорить.
– Милана, ну скажи, сколько раз в месяц ты занимаешься с ним сексом? Один? Или один раз в три месяца? Сколько ему? Шестьдесят три? Шестьдесят пять?
– Олег, мне тоже не двадцать пять. Успокойся, дорогой.
Я услышал осторожный стук в дверь, за которым последовал деликатный голос Лили:
– Милана Алексеевна, вас ждут на площадке.
Я плюхнулся на диван, взял папку и сделал вид, что с интересом просматриваю материалы. Милана присела рядом, обняла:
– Олег, уверена, ты быстро успокоишься, потеряешь интерес ко мне.
– Да, я понимаю, – хмуро буркнул я. – Конечно.
Милана встала, открыла дверь и осторожно выглянула в коридор. Потом села обратно и начала наводить марафет. В открытую дверь заглянул Лифшиц.
– Милана Алексеевна, вам уже передали? Сейчас будем снимать сцену в театре. Олег, это вас тоже касается, – добавил он уже грубее.
Милана кивнула, и Лифшиц исчез. Я почему-то представил, что Милана и Северцев занимались здесь любовью. Тут же в гримёрной, потом Милана открывала дверь, и все считали, что они лишь мило беседовали. Правда, верил ли в это Верхоланцев?
Вместе с Миланой мы прошли в другое крыло, спустились по ступенькам и оказались в зале оперного театра с рядами бордовых откидных кресел. Два яруса балконов с позолоченными лавровыми венками, огромная хрустальная люстра на потолке, украшенного позолоченной лепниной. Столько денег вбухали в постройку декораций! Ужас! Не проще было снять где-то на сцене настоящего оперного театра, а не выстроенного в павильоне? На сцене я увидел Мельгунова в окружении четырёх амбалов, Верхоланцева и Розенштейна. Верхоланцев, увидев нас, показал жестом, чтобы мы поднимались на сцену.
– Так, Олег, твоя задача, – обратился он ко мне, как только я оказался рядом. – Входишь, проходишь по проходу, доходишь до сцены и какое-то время наблюдаешь за репетицией. Поднимаешься на сцену, выясняешь отношения. Входит Милана, говорит свой текст. Ты уходишь. Все понятно?
Я кивнул, и, спрыгнув со сцены, направился к выходу. В зале суетилась куча народа, проверяли осветительные приборы, отражатели, камеры – я насчитал их целых три штуки. Одна в углу сцены, другая на балконе, третья – в дальнем углу зала.
Верхоланцев решил снять незамысловатую сцену с размахом. Я заметил, он вообще любил снимать помпезно, обожал панорамы, дальние планы. Впрочем, судя по отснятому материалу, который я уже увидел, получалось у него здорово. Крепкий профессионал, несмотря на скверный характер и привычку прикладываться к бутылке. Хотя на площадке я ни разу не видел его пьяным. Он умудрялся каким-то образом протрезветь именно к началу работы.
Я вошёл в зал, как сказал Верхоланцев. Мельгунов на сцене изображал репетицию – в окружении четырёх дюжих молодцов танцевал чечётку. Хотя нет, это слишком громко сказано – это походило скорее на прыжки гиппопотама, который едва отрывал ноги от пола.
«Не разогрелся», – услышал я странный шёпот, но не стал оглядываться и проследовал к сцене. Сложив руки на груди, я подождал, когда Мельгунов в небесно-голубых джинсах, которые обтягивали его толстые ноги, и белом развевающимся плаще, прыгнет на небольшую площадку перед сценой, закончив номер.
Легко взлетел на сцену и оказался рядом. Да уж, Игорь Евгеньевич вблизи выглядел, мягко говоря, паршиво. Обрюзгшее лицо, круглые оловянные глаза, второй подбородок. Он бросил на меня меланхоличный взгляд и на лице, будто разглаженным утюгом, не дрогнул ни один мускул. Хотя по сценарию он должен испугаться моего персонажа. Все-таки я играл главу группировки влиятельного чикагского клана.
– Винченто, когда ты, наконец, перестанешь волочиться за моей женой? – спросил я с угрозой.
– Женой? Насколько помню, Франко, за десять лет ты так и не удосужился жениться на Белле, – произнёс уныло свой текст Мельгунов.
– А знаешь почему? Потому что я – католик! И не могу жениться, потому что моя официальная жена жива, хоть находится в психиатрической клинике, – вдруг выпалил я, совершенно не по тексту. – Но Белла – моя жена перед Богом, потому что я люблю её. Клянусь Девой Марией!
Я схватил его за грудки, радостно ощутив, как он испугался, обмяк, тусклые глаза выкатились по-рачьи из орбит. Это не походило на игру, скорее на настоящий страх передо мной.
