Владимиp Югов - Человек в круге
Железновский вспомнил это, взгляд его, теперь удивленный, пополз по мне, по стойке, где я ел московскую отбивную, с зажаренной насмерть картошкой и сморщенным соленым огурчиком, который добрые люди стыдятся даже показывать гостям. Он толкнул локтем стоявшего с ним рядом такого же высокого, как сам, "мальчика" и что-то шепнул ему. Тот кивнул головой, и Железновский неспешно, обходя посетителей этого обжорного ряда, двинулся ко мне. Я внимательно наблюдал за ним, доедая отбивную.
- Привет, - протянул мне руку Железновский. - Как ты сюда попал?
- Не боись, - ответил я спокойно, вытирая салфеткой рот, - не по твою душу. Дела, Игорь. Личные.
- Врешь, поди. Как всегда.
- Нет, в этот раз не вру. Ты имеешь в виду "врешь" - в газетах?
- Вроде ты только в газетах врешь. Ты врешь и в писульках, которые все идут. Ты уже не можешь угомониться?
- А что мне угомоняться? Ты же знаешь, Игорь, сколько бывших пограничников хлебают ни за что тюремную баланду. Справедливо ли это?
- Я считаю, что справедливо. Ты считаешь, что нет. И что из этого?
- Ты считаешь, что и железнодорожники по делу Зудько тоже справедливо осуждены?
- Опять двадцать пять! Что, - сказал и он, - я виноват?
- Не знаю кто, но мне-то от этого не легче.
- Ты получаешь зарплату, вырос до старшего лейтенанта. Что тебе еще надо? Хочешь туда, за теми своими сержантами?
- Ты такой всесильный, что так пугаешь? У тебя новое звание?
- Учти, у разведчика самое высокое и стабильное звание - капитан. А я - полковник.
- Но ты же в разведке не работаешь...
- Хочешь сказать: я работаю в охранке?
- Это ты сам говоришь. А я этого не говорил и не скажу. У каждого своя работа, и я всякую работу уважаю. Я помню, как при своей работе ты был человеком, когда нас Шмаринов в последнюю минуту от горя нашего остановил...
- Ох какой! На все у него правильный ответ... Между прочим не все о работе всякой так думают. Я был у Мещерских недавно. Они не считают, что ты всегда правильно поступаешь как работник печати.
Я пожал плечами:
- Чем я провинился перед ними? Лишь тем, что после того, как поехал от тебя, - чего ты тогда вызверился, что я тебе на хвост наступил, что ли? - позвонил и опять мне даже не показали Елену? Они сами за нее все мне растолковали. И я, конечно, не со всем соглашался.
- Они тебе рассказали одно, а ты написал, упомянув их фамилии, о другом.
- Ты считаешь, что когда люди хлебают чужую похлебку, хлебают незаконно, есть какие-то правила тона? Шугов преследовался любовниками Елены, сбежал. Мещерские живут, живут прекрасно. А в то время... Я говорю об этом в сотый раз... В то время пограничники идут по этапам. А кое-кто из них, кто не подписал, не согласился... У того на могиле не горит даже звездочка. Ты считаешь это справедливым?
Железновский стал барабанить по столу пальцами, они были у него ухоженные и симпатичные.
- Черт с тобой, живи!
Повернулся и попер к своим.
Я вышел из харчевни, набрал номер телефона, который помнил и днем, и ночью. Трубку опять взяла мать Елены Мещерской. Я поздоровался и представился. Она заплаканным голосом переспросила:
- Кто-кто говорит?
Я повторил, кто с ней изволит говорить.
- Ах, это вы! - в голосе прозвучало разочарование. - И что вам еще от нас нужно? Вы разве позабыли, как поставили в неловкость моего мужа после того, как мы приняли вас по-человечески?
Я возразил:
- Никого в неловкость не ставил.
- Ну вот еще! Лишь только вы уехали, то сразу же мужа стали вызывать по вашим новым письмам в ЦК. Разве это порядочно? Мы же от чистого сердца рассказали вам о Шугове...
Кто-то там на нее, видимо, закричал, но она в трубку сказала:
- Зиновий, ну чего ты всегда боишься? И чего я должна вилять хвостом перед человеком, который, пользуясь нашей добротой, предал нас? Вы слышите меня? - без паузы добавила она.
- Да, слышу. Вы имели в виду меня, когда говорили о предательстве?
- Кого же еще? Вы больший предатель, чем Шугов. Он явный предатель. А вы - замаскированный шпион. Вынюхиваете, а затем пишете о вынюханном. Знайте, мы ни о чем с вами не говорили! Тем более о Шугове! Мы знать не хотим о нем. И знать не хотим ни о каких пограничниках, пострадавших из-за него. Это не наши заботы!..
Что-то, видимо, я сделал не так. Защищая сержантов, отбывающих в тюрьме срок незаслуженного ими наказания, защищая вдову Павликова, ее сирот-детей, защищая железнодорожников, загремевших по делу Зудько, я, кажется, не нашел правильных ходов. Я не смог понять многих. Не смог понять и Мещерских. Может, они в самом деле просто доверились мне, с болью рассказали то, что другим никогда бы не рассказали? Может, я словчил, когда составлял письма-жалобы в вышестоящие инстанции, пользуясь доверчивыми откровениями Мещерских? И с Железновским я был, наверное, неточен. Не зря же он обиделся! И не зря так говорят со мной Мещерские! Я уже им враг?
Мне страшно хотелось услышать голос Елены Мещерской. Не знаю, почему. Может, потому что у меня лежало ее то письмо, отправленное с артисткой.
Об этом письме спрашивал меня по междугороднему телефону некоторое время спустя Железновский. Нет ли о нем лично чего-нибудь в этом письме?
- Все о тебе, - со злостью сказал я. - Каждая строчка.
- Да? И я упоминаюсь полностью? С фамилией, именем?
- Ты боишься этого?
- Я ни в чем не виноват. Мне и бояться нечего. Но просто не хочется лишний раз оправдываться.
- Оправдываться придется. Особенно, когда пойдет речь о Соломии Яковлевне Зудько и ее муже, майоре интендантской службы Соловьеве.
- Чудак! - нервно засмеялся Железновский, и я представил, как он смеется: снисходительно, через губы - кривит их в усмешечке, издеваясь над собеседником. - Мы - исполнители. Только - исполнители.
- Слепые исполнители! Ах, прекрасно... Как молодцы - фашисты в прошлой войне!
- Ну ты, знаешь! Ты поосторожнее на поворотах! За это и ответить можно!
- Мне, как и другим, читали письмо о твоем шефе. Лично ты ему сапоги чистил? Лично ты свою любимую женщину водил к нему? Тогда, там? Водил?
- Дурачок! Да это был вовсе не он. Понимаешь, не он. Был двойник...
6
Личная встреча с генералом С.
Как "крутилось" дело сержантов заставы.
О причастности Шугова к похищению Боевого Устава.
Как любовь превращалась в трагедию.
Я был ранее неточен: Шаруйко рассказывает...
И вновь Железновский, но в новом качестве.
Кто довольно часто был в седле и поездил по байрам, адырам, видел барханы не в кино, а каждодневно, каждочасно, для кого после песчаных пустынь, идущих один за другим холмов, радостный глаз вырывает на краю оазиса вдруг веселый кусочек богары; кто наблюдал в течение многих лет, как вдали - или рядом - друг за другом, как говорят, хвост в хвост, идут кони, а на них люди в панамах и с винтовками, тот поймет их, как я. Это они так жили шесть лет. И это они потом шли рядом по этапам. Шугов, полковник Шугов - они ненавидели его. И я за них поначалу ненавидел тоже его. Но он, Шугов, вечно стоял перед глазами, и мне всегда казалось, когда я узнавал о новых и новых деталях, так стремительно приведших его к измене Родины, - у него есть что-то, что должно свидетельствовать о снисхождении к нему. Человек, конечно, и в системе, неимоверно коверкающей судьбу, должен оставаться человеком. И все же... Трагедия Шугова, сотканная из множества нитей, как покрывало, обволакивало его, и он все последние годы жил, чтобы она, эта трагедия, свершилась.
Вконец измотавшись с документами по поводу сержантского состава той заставы, где перешел границу Шугов, то и дело возвращающихся ко мне короткими или в пол-листика отписками, уже не веря в освобождение ребят, я было опустил руки. Тем более, я уже демобилизовался, работал теперь в большой газете Центрального Комитета, мне не хотелось отставать от других: одно дело - тематика военная, другое - гражданская; работы было много и работа, как казалось тогда, да и кажется теперь, была не бесполезной.
Я решил: не пробьешь стену.
Именно в тот период и получил я письмо от Дмитрия Васильевича Шмаринова. Как ни странно, жил он теперь в городе, в котором я родился и из которого был призван в армию. Оказывается, в нашем городе он работает теперь директором фабрики по изготовлению женской одежды. Все у него в порядке, - сообщал Шмаринов. - Демобилизация произошла сразу после смерти И.В.Сталина. Вышла с фронтовыми неплохая пенсия, но в райкоме партии сказали, что надо поднимать производство, и хотя он, Шмаринов, мало что смыслит в таком производстве, пошел и, смеет заверить теперь, через год, показатели выросли, на радость его, Шмаринова, и на радость тех, кто его рекомендовал.
"О чем я пишу тебе? - говорилось в конце письма. - Недавно, проездом, был в Москве. И хочу сказать несколько слов, утешительных слов, в наш общий адрес. Помнишь генерала С.? Я, по-моему, тебе как-то о нем обмолвился. Это тот самый С., который много виноват в деле известного нам обоим Шугова. Я понял по тем публикациям твоим, что в Москве ты бываешь часто. Вот и зашел бы к доступному нам теперь С. Он живет после демобилизации уединенно, стал прост, как все. Это он, если уж говорить о первопричине, сделал первый пробный выстрел в Шугова и в твою несравненную Даму - Елену Мещерскую. В общем, у С. кое-что узнаешь"...
