Рафаэль Кардетти - Парадокс Вазалиса
За те десять лет, что Хьюго Вермеер занимался незаконной торговлей произведениями искусства, это была его первая ошибка, но и ее оказалось достаточно.
Вермееру светил долгий срок. Для такого человека, как он, это было наименьшее зло. Уж лучше провести несколько лет в тюремной камере, чем целую вечность под мраморной плитой.
Перспектива, конечно же, прискорбная и определенно крайне неприятная, но, выйдя на свободу, он еще смог бы несколько лет наслаждаться жизнью.
Но, к немалому удивлению Вермеера, следователь, занимавшийся его делом, почему-то решил все свои усилия сосредоточить на заказчике кражи и даже готов был идти на значительные уступки, лишь бы добраться до него. Вопреки всем ожиданиям, в конце концов он предложил Вермееру следующее: в обмен на имя посредника, который должен был координировать операцию, он отпускает голландца и отзывает все предъявленные обвинения.
Похоже, комиссар полагал, что у него еще будет возможность прижать спекулянта, что рано или поздно один из его сообщников согласится сотрудничать со следователями и преподнесет им его голову на блюдечке. Все, что от комиссара требовалось, лишь немного подождать. И даже если — что представлялось маловероятным — Вермееру удастся ускользнуть, когда-нибудь один из конкурентов пристрелит голландца ради его части прибыли. Вермеер хотел играть в высшей лиге. Тем хуже для него.
Полицейский понял свою ошибку двумя сутками позже, когда его люди обнаружили труп посредника. Тело нашли километрах в пятидесяти от Парижа, в заброшенном подвале, с двумя пулями во лбу. Никто из обитателей дома, как обычно, ничего не видел, а никаких следов — ни гильз, ни отпечатков пальцев — убийца не оставил.
Так испарилась единственная зацепка полиции, а с ней — и вся надежда на раскрытие дела. Больше ловить комиссару было нечего. Все свои материалы по делу он мог теперь спокойно пустить на оригами, если не хотел чувствовать себя совсем уж бесполезным.
Хьюго Вермеер был его последним шансом спасти расследование. Комиссар детально изучил все его счета в банке и в художественной галерее, но ничего компрометирующего не обнаружил. За неимением лучшего он притащил в полицию всех знакомых Вермеера в надежде на то, что хоть от одного из них удастся узнать нечто интересное.
Напрасно старался. Все без исключения опрошенные отзывались о Вермеере как о человеке, конечно же, немного странном и даже эксцентричном, но признавали его честным и компетентным галеристом. Пределом этого безобразия стал допрос женщины-реставратора из Лувра, за ходом которого комиссар наблюдал через одностороннее зеркало. Когда следователи сообщили, в чем подозревается Вермеер, ее едва удар не хватил. Оказывается, безмерно доверяя другу, она несколько раз передавала ему для конечной экспертизы ценные предметы и картины. Как бы то ни было, Вермеер все вернул в музей, в том числе и серию этюдов Пуссена, которые он объявил подлинными и оценил примерно в полтора миллиона евро.
Стоя за односторонним зеркалом, комиссар понимал, что присутствует при катастрофе, но ничего не мог с этим поделать. Это последнее показание подвело окончательную черту под его расследованием. Вермеер вышел сухим из воды. Больше у правосудия на него ничего не было.
Столь чудесная развязка сильно изменила голландца гораздо больше, чем он сам мог предположить. Покинув отделение полиции на своих двоих, Вермеер вдруг ощутил безмерную усталость. Он понял, что больше не хочет придумывать невероятные увертки, с помощью которых ему удавалось ускользать из-под наблюдения сил правопорядка, не хочет заглядывать каждое утро под машину, чтобы удостовериться, что никто не прикрепил ночью к двигателю какое-нибудь взрывное устройство.
Риск долгое время служил ему допингом, более того, всегда был главным источником мотивации. По сути, он с рождения имел столько денег, что спокойно мог прожить в достатке целую дюжину жизней, и лишь жажда адреналина подталкивала его к преступному бизнесу.
Он мог бы выбрать автогонки, прыжки с «тарзанки», даже алкоголь или наркотики. Торговлей произведениями искусства он занялся из чистого снобизма потому, что, в силу некого старого семейного атавизма, полагал все прочие виды деятельности слишком вульгарными, недостойными человека его положения. Любой психоаналитик понял бы это уже через секунду, но комиссар не заметил, и то была его главная ошибка.
Тем не менее нож гильотины прошел слишком близко от его шеи, чтобы Вермеер не внял предупреждению.
Из этого могла получиться занятная история, достойная падкого до сенсаций журнала: прогнивший до мозга костей торгаш, который находит путь истинный благодаря старинному изображению Преисподней, присланному неведомым незнакомцем. Некоторые получали беатификацию и за гораздо меньшее. Святой Вермеер, преобразившийся на Дамасской дороге. А что, звучит неплохо.
Голландец много во что верил, в том числе и в неотвратимость инопланетного нашествия, но любая форма религиозности была ему абсолютно чужда, не говоря уж о том, что само понятие искупления по определению распространялось лишь на тех, кто обладал хотя бы малой толикой нравственного сознания, которое у него отсутствовало напрочь.
Вермеер выбрал путь законности, а отнюдь не честности. Нюанс значительный. Сам Хьюго находил это различие даже принципиальным. Естественно, ему хотелось прослыть этаким ангелочком в глазах общества, но он не имел ни малейшего намерения умереть со скуки.
Заплутав в собственных мыслях, он машинально поднес большой палец ко рту и откусил крошечный кусочек сломавшегося ногтя.
Хьюго в последний раз пробежал глазами текст, отображенный на экране компьютера. Эти несколько строчек стоили ему доброй половины ночи; он тщательно взвешивал каждое слово, каждую запятую. Итоговый результат показался ему в полной мере соответствовавшим тому, что сидело в мозгу перед тем, как он приступил к редактированию.
Он готовился к последнему шагу. Как только передаст эти несколько строк, возврата уже не будет.
Если что и беспокоило Хьюго, то лишь реакция Валентины. Вероятно, она придет в ярость и будет иметь на то все основания. Но, в конце концов, пережила же их дружба разоблачение его скандального прошлого. И не только пережила, но даже окрепла. Валентина поймет. Она умная. Достаточно будет лишь объяснить ей ситуацию.
В любом случае отступать было поздно. Нужно действовать. Он и так ждал слишком долго. Он еще не знал, какими будут последствия этого решения, но чувствовал, что сможет с ними справиться.
Легкая дрожь пробежала по его лицу, когда он нажал на клавишу «отправить».
12
Как и обещала Нора, к тому моменту, когда лимузин доставил Валентину к особняку Элиаса Штерна, все уже было готово. На сей раз старик на крыльцо не вышел, предоставив право встретить гостью своей помощнице.
После разговора, состоявшегося между ними накануне, Валентина ожидала, что Нора будет более общительной, но ассистентка Фонда, напротив, сыграла свою роль с таким профессионализмом и сдержанностью, словно ничего особенного между ними не произошло.
Не теряя времени, она предложила Валентине проследовать за ней в библиотеку. На этот раз все двери первого этажа были закрыты, и ни один другой сотрудник Фонда на глаза Валентине не попался.
В доме стояла глухая тишина, нарушаемая лишь шумом шагов молодых женщин по мраморным плитам ведшего к лестнице длинного коридора.
— Еще никто не приехал? — поинтересовалась Валентина, как только они ступили на монументальную лестницу.
— Виржини и Изабель получили несколько выходных. Мсье Штерн пожелал, чтобы вы работали в более спокойной обстановке. Кроме меня и охранников, в доме больше никого нет.
— Сожалею, что вам пришлось остаться со мной в качестве сопровождающей.
— Пустяки. Мне нравится моя работа. Отдыхать у меня как-то не очень получается.
Валентина тотчас же перевела это признание на понятный язык: ассистентка Элиаса Штерна не имеет личной жизни, и стоило ей оказаться за воротами величественного особняка, как она тотчас же начинает умирать со скуки.
С подобной проблемой — невозможностью отыскать в социуме себе подобных — сталкиваются все мономаны-библиофилы, приближающиеся к тридцатилетнему возрасту, но Нору, похоже, это не сильно беспокоило.
Подойдя к библиотеке, она открыла дверь и жестом предложила Валентине войти.
Кодекс лежал на установленном на столе аналое, напоминавшем тот, что находился в мастерской Валентины.
— Вы принесли все то, что может понадобиться? — спросила Нора.
Валентина приподняла внушительных размеров медицинский чемоданчик, который держала в руке.
— Все здесь. Если чего-то будет недоставать, завтра заеду в мастерскую.
— Отлично. Я буду вынуждена вас здесь запереть, Валентина. Из соображений безопасности. Надеюсь, вы понимаете?
