Рафаэль Кардетти - Парадокс Вазалиса
Они оба представляли собой квинтэссенцию эффективности французской образовательной системы. Элита нации в смешанной парной версии. Годы упорной учебы, тысячи евро, полученных в виде различных стипендий и субсидий, десятки преподавателей, пытавшихся вложить в их бурлящие мозги лучшее из своих знаний, — и все это для того, чтобы голубки проводили время в постели вместо того, чтобы думать о будущем нации.
Полнейшая бесхозяйственность и пустая трата денег.
Вскоре Анна выложила Давиду причину, из-за которой пригласила его в гости.
— У меня хорошая новость… — начала она. — Мы с Полем решили пожениться.
Влюбленные, по всей видимости, рассчитывали получить согласие Давида или, по крайней мере, вызвать у него какую-нибудь реакцию. Головы их качнулись одна к другой, на лицах проступило то заговорщическое выражение, какое бывает у достигших полного взаимопонимания любовников.
Давиду едва не сделалось тошно.
Вместо ответа он глупо улыбнулся и без особого нетерпения стал ждать продолжения. Зная Анну, можно было не сомневаться, что она не удовольствуется одним лишь объявлением о свадьбе. Любое событие исторгало из нее фонтан скороспелых комментариев; мыслительную же деятельность она всегда оставляла на потом. А поскольку гормонам Анна всегда давала большую автономию, нежели нейтронам, то и сожалеть о собственной импульсивности ей приходилось весьма нередко.
И, конечно, она была не из тех, кто признает свои ошибки, даже когда становится слишком поздно.
— Я очень хочу, чтобы Поль стал отцом моих детей, — продолжала Анна, награждая соседа бесконечно нежным взглядом.
Фраза была столь прогнозируемой, что чувство омерзения у Давида лишь усилилось. Хотя Поль был по меньшей мере четвертой «любовью на всю жизнь — отцом моих детей», каких представляла ему Анна, он никак не мог смириться с мыслью, что она будет счастлива, в то время как самого его постигнет полнейшее душевное отчаяние.
— Великолепно, — вежливо отозвался он. — Дату уже выбрали?
— Анна настаивает, что мы обязательно должны расписаться еще до первой годовщины нашей встречи, — подал голос Поль. — Ты же ее знаешь. Горячая и страстная…
«Вот именно, осел, — горячая и страстная! Она бросит тебя накануне свадьбы, когда все приглашенные уже приедут, а ты подаришь ей бриллиант размером с мячик для гольфа… — мысленно добавил Давид. — Потом она, вся в слезах, прибежит ко мне, и все твои друзья будут смеяться над тобой до конца жизни. А так оно наверняка и будет».
Резюме этих глубоких мыслей уложилось в нескольких словах:
— Уверен, вы будете очень счастливы.
Он произнес эту фразу характерным для себя тоном, лицемерно искренним и теплым, но с едва уловимым оттенком снисходительного презрения. После того, что случилось с ним в последние годы, Давид едва ли был склонен верить даже в саму возможность некоего высшего земного счастья, поэтому то, что такой чуме, как Анна, удастся к чему-то подобному приблизиться, казалось ему верхом несправедливости.
— Ты действительно так считаешь? — спросила Анна, от которой этот едва заметный нюанс не ускользнул.
— Ни секунды в этом не сомневаюсь. Вы созданы друг для друга, это бросается в глаза.
Давид бесстыдно лгал, и Анна это знала. Она обожала подобные ситуации. Видя, как он барахтается в джунглях собственных чувств, она испытывала ни с чем не сравнимую радость.
За словами Давида последовало долгое молчание. Анна и Поль воспользовались им для страстного поцелуя, чем вызвали у гостя новый приступ отвращения.
Поль почувствовал себя обязанным проявить интерес к гостю, вероятно, для того, чтобы подчеркнуть полноту своего счастья на фоне эмоциональных и профессиональных невзгод гостя.
— Ну, а ты, Давид, чем сейчас занимаешься?
— По правде сказать, ничем особенным.
Со следующим вопросом вышла небольшая заминка. Блестящий молодой ученый, Поль еще мог понять ту праздность, которую превозносил Цицерон или какой-нибудь тупица, умерший, по меньшей мере, две тысячи лет назад. В те благословенные времена otium [16] все еще являлся признаком благовоспитанности. Но мысль о том, что и в наши дни можно бессовестно предаваться этой «деятельности», была ему омерзительна.
Приняв оскорбленный вид — Давид видел нечто подобное в исполнении героя одного из старых, восьмидесятых годов выпуска сериалов, — он спросил:
— Как это?
— Пытаюсь побить рекорд длительности написания докторской. Надеюсь закончить к сорокалетию. Хотя теперь, после смерти моего научного руководителя, есть шанс дотянуть до шестидесяти.
Соболезнующая улыбка Поля подвигла Давида продолжить игру в роли асоциально-депрессивного элемента. К несчастью, эта роль подходила ему как нельзя лучше, и он почти не выходил из нее.
— А так как женщины не одаривают меня знаками благосклонности уже лет сто, — продолжал он, — то жизнь моя воистину несчастна. Еще вопросы будут? Или я могу пойти домой готовиться к суициду?
Давид достиг цели. Поль неуклюже заерзал, как будто сидел на доске с гвоздями.
— Не хотел тебя обидеть, — пробормотал он.
— Не волнуйся, — успокоила его Анна. — Давид шутит. Он обожает ставить людей в неловкое положение.
По правде говоря, Давид хотел лишь, чтобы его оставили в покое, но то было не во вкусе Анны.
— Ты ведь шутишь, не так ли? — настаивала она. — Давай скажи ему…
— Ну да, шучу… — с тем же невозмутимым видом ответил Давид. — Дурака валяю. О суициде и речи быть не может, пока не пересплю со всем агентством «Элит», включая секретарш и уборщиц.
Давид забыл, что одно из главных качеств Анны заключалось в ее способности повергнуть человека в самые глубокие бездны отчаяния с помощью двух-трех фраз.
Она немедленно ему об этом напомнила.
— Хватит изображать из себя подростка-недоумка, Давид… И не переживай: с первой же волной разводов у тебя тоже появится шанс создать семью…
В воображении Давида возникла картина: ангельское личико Анны, обрамленное ореолом гемоглобина. Он добавил немного печали глазам, придал страдальческого выражения губам — все, готово. Неплохо… Более реалистично не вышло бы и у Мантеньи [17].
Словно прочтя его мысли, Анна изобразила притворное смущение:
— О, извини! Не хотела тебя огорчить…
Разумеется, она с превеликим удовольствием загнала бы его в пучину депрессии и радовалась бы каждый раз при виде его помрачневшего лица.
В последний Давид наблюдал эту довольную улыбку восемью годами ранее, Анна ушла от него без какого-либо предварительного уведомления. Шло к этому давно, но он, глупец, ничего не замечал. Тогда ему хотелось ее убить, он и сейчас не знал, как сумел не поддаться искушению.
Но самое худшее заключалось в том, что Анна, вероятно, и не была так уж виновата. Пять лет денно и нощно работал Давид над докторской по философии, но так и не пришел в своих исследованиях к какому-то значительному результату. Его научный руководитель выбросился из окна. Декан, то есть самый могущественный человек Сорбонны, ненавидел его и грозил раздавить, как букашку.
Изображать из себя оптимиста у него не было ни малейших оснований. Его краткосрочные профессиональные перспективы колебались в промежутке от туманных до ничтожных. Если ему вдруг удастся закончить диссертацию — чудеса порой случаются, — его ждет блестящее будущее ученого, живущего на пособие по безработице.
А пока, в ожидании этой многообещающей участи, он главным образом выживал благодаря одной небольшой подработке, которая состояла главным образом в ходьбе по бесконечным коридорам, поиске книг на запыленных полках и выслушивании наставлений сварливых начальничков, получивших возможность отыграться на нем за тридцать лет профессиональной скуки. Зарплату — если это вообще можно было назвать зарплатой — Давид получал столь маленькую, что ему каждую неделю звонили из банка, требуя покрыть недостающую сумму задолженности.
По принципу системы сообщающихся сосудов Давид обращался тогда к родителям. Периодически они играли в одну и ту же игру: Давид звонил матери с мольбами о помощи, та изображала колебания, заявляла, что нужно переговорить с отцом, и вешала трубку, сетуя на гнусного отпрыска, посланного ей Богом.
На следующее утро по почте приходил чек, и Давид, униженный и пристыженный — ему, наверное, было бы легче пользоваться деньгами, полученными от наркотрафика, — торопился с ним в банк. Он считал для себя долгом чести забывать поблагодарить спасителей до последнего дня следующего месяца, когда очередной ультиматум банка вынуждал его вновь набирать их номер.
Давид размышлял о трудностях интеграции в безжалостное общество потребления суперквалифицированных тридцатилетних мужчин, когда Поль предложил пойти выпить аперитива. Они переместились за стол гостиной, на котором уже стояли стаканы, полупустая бутылка «мартини» и тарелка с быстрозамороженными закусками. Воспользовавшись паузой, Анна вновь ринулась в атаку:
