Илья Штемлер - Признание
Ситао-сан достал несколько книг.
— Очень хорошие и нужные работы. Вообще я считаюсь одним из ведущих специалистов в своей области, — нисколько не смущаясь, говорил о себе господин Хасигава. И это звучало не назойливо, а, наоборот, с достоинством и уверенностью в себе. — В этих статьях решается ряд коренных вопросов, связанных с…
Митико запнулась, подбирая нужное слово. Но термин был узкотехнический. Митико виновато смотрела на хозяина кабинета.
Глеб попросил найти страницы, где печаталась статья. Ситао-сан с достоинством перелистал журнал. Глеб просмотрел схему, достал русско-японский технический словарь, нашел нужное определение и показал переводчице.
— О’кей! — воскликнул довольный Ситао-сан. — Вы хороший специалист, Глеб-сан.
— Я люблю свою работу. — Глеб был доволен этим эпизодом.
— Нет, нет. Вы хороший специалист, — настаивал Ситао-сан, — Скромность не всегда полезна для дела. Вы должны твердо знать, какой вы специалист, и трезво рассчитывать свои возможности. Это важно для дела… Надо ценить себя. И беречь. Вы должны себя беречь, Глеб-сап. От этого польза не только вам, но и обществу…
Глеб сдержанно кивнул. Он поднял чашку и отхлебнул глоток. Затем задал несколько специальных вопросов. Ситао-сан ответил и сам задал вопрос. Глеб ответил. Ситао-сан достал ручку и начертал в книге несколько иероглифов. Придвинул Глебу подарок.
— Спасибо! — Глеб был очень доволен подарком. Наметанный его глаз успел уловить в книге несколько любопытных схем. Он опустил книгу в сумку и нащупал прихваченные с завтрака фрукты.
— Хотите?! — Глеб достал грушу и протянул господину Хасигаве.
Тот какое-то мгновение с удивлением взирал на великолепную желтую грушу. И даже растерялся. Его глаза за толстыми роговыми очками куда-то уплыли, растворились…
— Берите, берите! У меня еще есть.
Глеб достал и банан. Протянул его Митико. Та с благодарностью взяла банан и положила на стол. «Чего это они вдруг сгруппировались? — подумал Глеб. — Может, что-то не так, не по этикету?»
Но в следующую секунду Ситао-сан громко рассмеялся.
— Груша?! Спасибо! Вы знаете, это мой самый любимый фрукт. С детства. И особенно этот сорт.
И он свирепо впился зубами в грушу.
— А вы почему не едите грушу? О, это была ваша последняя груша? — Ситао-сан взял тонкий костяной нож и точным движением разрезал свою грушу пополам.
Они ели молча, подставляя ладони под стекающий сок.
Митико напомнила, что их, вероятно, уже ждут в заводском музее, где назначен общий сбор делегации.
Глеб поднялся. Следом поднялся и Ситао Хасигава.
Автоматические двери плавно распахнулись и выпустили их из кабинета. Два молодых японца разом покинули свои кресла и поклонились. В руках они держали стандартные папки с грифом «Сони».
— Извините. Я вас задержал? — Глеб обернулся к господину Хасигаве. — У вас совещание?
— Совещание назначено на час, — ответил Ситао-сан.
Электропное табло над дверью кабинета показывало ровно час.
Заводской музей размещался в двух смежных залах, соединенных узким коридором. По замыслу, это символизировало единение двух эпох радиоэлектроники — ламповой и полупроводниковой…
Первый зал небольшой. На стендах под прозрачными колпаками покоились «мастодонты» — детекторные и ламповые аппараты. Макет сарая, в котором зарождался ныне всемирно известный концерн. Развалины того же сарая после налета американской авиации. В углу — искусно подсвеченная фотография летчика в лихо сдвинутой пилотке с двумя буквами— «US». Под фотографией фамилия летчика — Клод Изерли. Он принимал участив в бомбардировке Хиросимы. Кто-то из делегации спросил, за что же ему такая честь: отдельная рамка и специальное освещение!
— Он единственный, кто покаялся в том, что совершил! — ответил гид. — О’кей? Пройдем в следующий зал!
На темной бархатной подставке — первый в мире карманный транзисторный приемник. Портативный транзисторный телевизор — экран с коробку из-под сигарет. Рядом — домашний видеотайп. Магнитофоны всех размеров и на любой вкус. Видеотелефон. Диктофоны. Стимуляторы сердца. Лазерная техника. Компьютеры…
Глеб медленно шел мимо экспонатов, тускнеющих холодным хромом и никелем. Он ничему не удивлялся. Он работал. Он досконально знал, что лежит в основе чуда, какие законы электроники и механики приводят в движение, вливают жизнь во все эти аппараты… И в то же время им владело чувство причастности ко всему, что он тут видит. Многое изведано, испробовано. Даже при беглом знакомстве с характеристиками всех этих макетов. Вот исполнение, ничего не скажешь, превосходное. Высший класс! Он отмечал, что в музее пока нет аппаратов, основанных на том, чем Глеб занимался в своем бюро… А любезный господин Хасигава, настоятельно советовавший беречь себя во имя прогресса, и не предполагал, как далеко зашла лаборатория КБ в своих экспериментах. И значительную роль в этом играл его, Глеба Казарцева, труд…
Да, надо возвращаться домой. И работать. Иногда до физической боли ощущается это желание работы. Точно жажда, точно голод…
Глеб покидал музей одним из последних.
Он шел к выходу. Высокий, в темном спортивном костюме, с небрежно перекинутой через плечо сумкой. Решительный, уверенный.
В малом зале уже выключили освещение. И где-то в неясном ряду тихих экспонатов размылись печальные черты летчика стратегической авиации.
— Тебе хочется попасть в Хиросиму?
— Если будет продолжаться в том же духе, я предпочел бы Нару или Киото. — Глеб размешивал соломинкой коктейль в высоком бокале. — В общем-то, мы пока почти и не видели Японии.
— Не туристами же мы приехали. И на том спасибо — сколько нам показали! — Олсуфьев в который раз с надеждой оборачивался к экрану информатора службы движения аэропорта. — Видимо, на Хиросиме опять что-то произошло.
Они сидели в баре второго этажа токийского аэропорта в ожидании рейса на Хиросиму. А рейс все откладывался по метеоусловиям. Сейчас они допьют свой коктейль и спустятся вниз. Досадно. Шесть часов проторчать в аэропорту, да еще днем…
За соседним столиком расположилась компания, очевидно молодожены — девушки в белых длинных платьях, молодые люди в черных костюмах. Глеб давно обратил на них внимание. Тогда они вели оживленный разговор, хохотали. А теперь приуныли, видно, их рейс тоже задерживался… Глеб вспомнил, что уговаривался с Мариной съездить после свадьбы в Прибалтику, они никогда не были в Таллине. Только вот свадьбы-то и не было. Так, какая-то торопливая, испуганная процедура записи в районном загсе…
Вдруг за соседним столиком дружно закричали: «Банзай!» Потом один из японцев, пожилой мужчина, что-то громко проговорил. Все вновь закричали: «Банзай!» Молодые люди вышли из-за стола, низко-низко поклонились и побежали, ловко лавируя между столами.
— Послушай, может, это и наш рейс, а? — спохватился Олсуфьев и обернулся к экрану информатора. — Нет, — вздохнул он разочарованно. — На Саппоро… Видно, и впрямь накроется Хиросима.
— Далась вам Хиросима! — воскликнул Глеб.
— Позволь, — растерялся Олсуфьев. — Но… память.
— А те молодожены отправились в Саппоро! На лыжах кататься, а не в Хиросиму.
Они расплатились, вышли из кафе и спустились по эскалатору вниз, на первый этаж.
Несмотря на дневное время, весь аэровокзал был залит электрическим светом. Многочисленные магазинчики торговали сувенирами, фруктами, сладостями, журналами, одеждой… Глеб остановился у киоска и купил яркую игрушку. Он давно собирался ее купить. Удивительная игрушка. Обычный красочный мешочек. Но стоило его помять, как в мешочке что-то начинало дико хохотать. Громко и долго. И ничем не остановить…
— Вот и вся память, — усмехнулся Глеб, глядя на Олсуфьева. — Послушайте, Петр Петрович… Допустим, та бомба убила бы всего лишь одного человека, какого-нибудь древнего старца. Ну не разорвалась бомба, бывает такое… И в то же время она послужила началом невиданного прогресса человечества…
Олсуфьев вплотную приблизился к Глебу:
— Не вижу принципиальной разницы между гибелью вашего старца и сотни тысяч жертв Хиросимы.
— Вздор! — Глеб заложил ладонь за ремень своей сумки и стал похож на солдата. — А если бы тот старик, допустим… утонул, замерз в снегу, — Тон Глеба был снисходительно-иронический. Как у человека, который все решил для себя. И твердо.
— У природы нет нравственных критериев. Да! Природа бывает несправедлива. Но не аморальна! — ответил Олсуфьев. — И то древние наказывали море палками, когда гибли люди.
— И в то же время разбивали друг другу черепа. Теми же палками… Лучше взгляните, какой пожар показывают по телевизору.
Глеб сел в глубокое кресло и вытянул ноги. На экране телевизора горело какое-то здание. Шел репортаж прямо с места пожара. Здание горело скучно, вяло. Скорее, оно тлело ленивыми редкими жгутами дыма, словно шевелило усами. Люди проходили мимо телевизора равнодушно…
