Ги Декар - Зверь

—      Ничто не мешало вам, мадам,— сказал председа­тель,— забрать сына после первого же приезда в Санак, если его воспитание показалось вам опасным.

—     Все мне мешало... Прежде всего успехи, явные ус­пехи в умственном развитии Жака: я всегда считала и буду считать, что члены братства Святого Гавриила ис­пользуют превосходные методы в работе с несчастными. Мне не нравится только нравственное влияние, которое оказал на Жака мсье Роделек, посчитавший, что он лично должен заниматься с ним. Я должна была дать возможность сыну закончить трудную и необычную его учебу. После этого у меня было намерение его забрать. Таким образом, я тогда пожертвовала материнской лю­бовью ради интересов своего ребенка. Еще раз я пове­рила в мсье Роделека, который сказал при моем отъез­де в Париж: «Дайте мне его убедить, мадам. Когда вы вернетесь сюда в следующий раз, вы увидите, что сын полюбит вас. Это очень чувствительная душа, потрясен­ная первым непосредственным контактом с матерью, о которой я ему столько рассказывал и которую он ждал с волнением, смешанным со страхом. В Париже он не выделял вас из окружавших его людей, он даже не знал такого понятия — «мать». Теперь он знает. Он, должно быть, плачет сейчас в своем углу. После вашего отъезда я постараюсь его утешить. Обещаю вам, что он не заснет сегодня, не помолившись за вас».

Я поверила этим словам и уехала немного успокоен­ная. Время шло. Регулярно, каждый год, я приезжала к Жаку посмотреть на его успехи. Хотя он и не издавал своего ужасного крика при моем появлении, но раз от разу встречал меня со все большей холодностью. Ка­жется, мое посещение не доставляло ему никакой ра­дости, несмотря на обещания мсье Роделека. Эти сви­дания в приемной стали для меня сущей пыткой, путе­шествие в Санак — мучением. Я была в отчаянии. Жак между тем освоил различные способы общения с нор­мальными людьми — он мог бы воспользоваться обыч­ным английским письмом, чтобы спросить меня о чем- нибудь, поверить свои мысли, которые естественно дол­жны были приходить ему в голову в присутствии мате­ри. Я сама, без помощи переводчика, читала бы напи­санное им. Тут же могла бы составлять и ответы из этих больших рельефных букв, которых было много по все­му институту,— он читал бы эти ответы на ощупь. По крайней мере, основное мы могли бы сказать друг дру­гу. К несчастью, Жак ни разу не захотел воспользо­ваться этим способом для разговора со мной. Как и сейчас, он предпочитал пользоваться алфавитом Брайля, а это предполагает присутствие третьего лица в каче­стве переводчика. В Санаке я ни разу не оставалась на­едине со своим сыном — мсье Роделек, вечный мсье Роделек всегда был между нами!

Чем больше Жак взрослел и развивался, тем больше он сознательно не хотел говорить со мной. Что я могла сделать? Ничего... Я чувствовала себя бессильной пе­ред этим притворным волевым воспитателем, который делал вид, что смиренно подчиняется рефлексам несча­стного ребенка. Всякий раз, когда Жак был неласков со мной, встревал мсье Роделек и лицемерно распекал его своим сладким голосом: «Послушай, Жак! Это не­хорошо!» Затем он поворачивался ко мне и говорил: «Как все очень умные люди, Жак — личность, которую почти невозможно усмирить и к которой я должен при­спосабливаться... Это не всегда легко!» Вечно мой бед­ный мальчик был виноват в своем поведении и никог­да — мсье Роделек! Не имея больше сил выносить это, я велела спросить у Жака, когда он сдал второй экза­мен на бакалавра — ему было тогда девятнадцать лет,— хочет ли он вернуться домой. Он категорически отказал­ся. Мсье Роделек дал мне понять, что Жаку лучше бы оставаться еще какое-то время в Санаке, где можно со­средоточиться и обдумать книгу, которую он мечтал на­писать и публикация которой могла бы стать трампли­ном для его необыкновенной карьеры. Имела ли я право помешать этой карьере? Я уступила в последний раз, с беспокойством ожидая публикации этой книги, которая наконец появилась спустя три года.

—      Что вы думаете об этом произведении, мадам? — спросил председатель.

—      «Одинокий» — хороший роман, который растро­гал меня. Я гордилась своим сыном, когда видела его имя в витринах книжных лавок.

—      Вас не шокировал тот факт,— спросил генераль­ный адвокат,— что семья главного героя, страдающего тем же недугом, что и ваш сын, описана в романе весь­ма нелестно?

—      Ничуть. Я всегда относилась к этому произведе­нию только как к роману.

—        Поскольку господин генеральный адвокат еще раз напомнил об этом «Одиноком», позволю себе обра­тить внимание суда и господ присяжных на тот факт, что автор в своей книге ни разу не упоминает о матери героя,— сказал Виктор Дельо.

Мадам Вотье казалась смущенной. И пока Дельо садился, председатель спросил:

—      Скажите, мадам, вы виделись с сыном после пуб­ликации его книги?

—       Не сразу. Несмотря на свою материнскую гор­дость за сына, я была немного рассержена на него, по­тому что он ее мне даже не прислал. И все-таки я ему написала и поздравила его. Он мне не ответил. Очень удивленная, я решила еще раз поехать в Санак. Меня сопровождал один знакомый журналист, который хотел взять интервью у Жака и написать о нем для париж­ской газеты. На этот раз я вытерпела самое страшное для матери оскорбление: Жак не захотел меня видеть и в то же время согласился принять журналиста в своей комнате. Я была возмущена. Естественно, что в прием­ную явился не кто иной, как мсье Роделек, и сообщил мне об этом решении моего ребенка в выражениях, не оставлявших никаких сомнений. Едва выбирая слова, он дал мне понять, что нам с Жаком лучше больше ни­когда не встречаться, чтобы впредь избежать тяжких не­нужных сцен. Он добавил, что мой сын теперь совер­шеннолетний, имя его известно и он может летать на своих крыльях. Ему, Ивону Роделеку, удалось найти для Жака дивную подругу в лице Соланж Дюваль, кото­рая будет для Жака гораздо более надежной опорой, чем семья. Под конец он сказал, что его роль как вос­питателя закончена, что он совсем расстанется с Жа­ком, как только тот женится. Так я впервые услышала об этом предполагавшемся браке с дочерью моей быв­шей служанки.

—    Однако вы знали, что мсье Роделек устроил в Санаке Соланж Дюваль с матерью, когда превратности судьбы не позволили вам сохранить их у себя на служ­бе? — спросил председатель.

—      Да, и это решение директора института мне не понравилось.

—    Чго вы ответили мсье Роделеку по поводу брака?

—     Я ответила ему, что этот брак совершится без мо­его согласия. К сожалению, мое мнение мало значило: Жак был совершеннолетним. Я вернулась в Париж и только спустя полгода получила письмо от мсье Роделека, из которого узнала, что брачная церемония состоит­ся на следующей неделе. Сын даже не дал себе труда сообщить мне о своем решении. Я, впрочем, убеждена, чго он непременно сделал бы это, но ему помешали.

—    Кто?

—    Мсье Роделек и его будущая жена.

—   Свидетельница может нам сказать,— спросил ге­неральный адвокат,— ч го она думает о Соланж Вотье?

—        В подобных обстоятельствах трудно полагаться на мнение свекрови, — с живостью ответила Симона Вотье.— Поэтому я предпочитаю его не высказывать... Мне не хотелось бы дать повод подумать, будто я настро­ена против той, которая, хоть и наперекор моей воле, стала моей невесткой, из-за ее скромного происхождения. Соланж не лишена достоинств. Это хорошенькая жен­щина, тонкая, умная, доброжелательная, терпеливая. Терпение помогло ей ждать Жака с тринадцати лет до двадцати пяти, поскольку сын моложе ее на три года.

—     Может быть, это, мадам, скорее свидетельствует о любви? — мягко вставил Виктор Дельо.

—      О любви, которая знает, чего она хочет: выйти замуж. Соланж Дюваль с помощью мсье Роделека в Санаке сделала все для того, чтобы мой бедный сын за­был, что у него есть еще и мать, которая может его лелеять. Своим замужеством она доказала, что готова отречься даже от матери ради достижения собственных целей. Мелани, действительно добрая, очень простая женщина, благодаря своему народному здравому смыс­лу поняла тогда, что брак ее дочери с сыном бывших хозяев был ошибкой. Она приехала в Париж, чтобы мне это сказать. Несмотря на это, Соланж настояла на сво­ем, и брак был заключен в институтской часовне. Ни одной матери там не было.

Разумеется, излишне добавлять, что в течение пяти лет после свадьбы ни сын, ни невестка, ни даже мсье Роделек не написали мне ни одной строчки. Только со­вершенно случайно я узнала об отъезде молодых в Со­единенные Штаты. Материнское сердце жестоко стра­дало от того, что они уезжают не попрощавшись, но я подумала, что в конце концов этот мсье Роделек, может быть, и прав: мой сын нашел свое счастье. Я начинала привыкать к этой мысли, как вдруг — жестокий удар, страшная новость, однажды утром вычитанная из газе­ты: мой сын обвиняется в преступлении! Я думала, что упаду в обморок, но у меня достало сил, чтобы узнать, когда прибывает «Грасс», и поехать в Гавр, где мне не разрешили поговорить с сыном. Он прошел в несколь­ких метрах от меня сквозь онемевшую от ужаса толпу, не подозревая, что мать была там, на пристани, готовая всеми своими слабыми силами помочь ему в новой бе­де. Ведь он был один! Жена спряталась... Я видела, как мое дитя в наручниках усадили в полицейскую машину между двумя жандармами. Я увидела его тогда в пер­вый раз со времени моей предпоследней поездки в Санак шесть лет назад.