Анне Хольт - Чему не бывать, тому не бывать
К счастью, в последний раз она фотографировалась двенадцать лет назад. Тогда она была намного стройнее и у нее были длинные волосы. Она заставляла себя думать, что на фотографии, которая время от времени случайно попадалась ей на глаза, запечатлен другой человек. Теперь она носила очки и давно уже сделала короткую стрижку. Глядя в зеркало, она замечала, как безжалостно жизнь расправилась с тем, что когда-то было обычным лицом. Нос, который и тогда был невелик, теперь стал похож на пуговицу. Глаза, которые никогда не отличались выразительностью, зато были карими и потому не такими, как у всех, сейчас почти исчезли за очками и слишком длинной челкой.
Представление о человеческой уникальности оказалось обманом.
Все люди настолько треклято одинаковы!
Когда до нее дошла эта неприятная правда? Осознание приходило, конечно, постепенно, подумала она. Фактор повторяемости в работе сделал ее в конце концов нетерпеливой, однако она не понимала, что именно хочет изменить. Ведь каждый ее план был талантливым, каждое преступление — уникальным. Обстоятельства менялись, но жертвы — жертвы всегда были одинаковыми! Она тратила душевные силы, она никогда не халтурила в работе. И все-таки работа превратилась в изматывающий ряд повторений.
Ей больше нечем заняться.
Время идет само по себе.
До сих пор, подумала она и глубоко вдохнула.
Все такие чертовски одинаковые!
Время, которое люди так стремятся «заполнить», всего лишь бессодержательное понятие, необходимое лишь для того, чтобы придавать фальшивое значение бессмысленному занятию: стремлению «найти себя в жизни».
Женщина натянула шапку на лоб и начала медленно подниматься по зажатым между старыми каменными домами ступеням. В узких переулках было темно. Не исключено, что шторм вызвал сбои в подаче электричества.
Изучая человеческое поведение, она в какой-то момент поняла, что доброта, проявление заботы, солидарность — это лишь пустые выражения для востребованного поведения, попытка найти объяснение и оправдание заповедям на скрижалях, проповедям воинствующего араба, воображению философов или сказкам из уст еврея-мученика.
Зло — это человеческое изобретение, думала она.
Зло — это не создание дьявола, не коленопреклонение перед грехом, не результат материальной нужды и несправедливости. Никто не называет львицу злой, когда она бросает больных детенышей, хотя, лишая их материнской заботы, она обрекает их на ужасную смерть. В учебниках по зоологии без упрека говорится о самцах аллигаторов, которые пожирают собственных детенышей, повинуясь инстинкту, который подсказывает им, что корма на всех не хватит.
Она остановилась в переулке у неприметной двери церкви Святого Михаила. Немного помедлила, пытаясь отдышаться после подъема по ступенькам. Осторожно положила руку на щеколду, но потом пожала плечами и пошла дальше. Пора возвращаться домой. Опять начал сеяться мелкий дождик, окутывая кожу легкой влажностью.
Нет никакого смысла клеймить позором естественное поведение, подумала она. Поэтому животные свободны. Люди тоже хотели бы уничтожать друг друга без запретов, угроз и наказаний, и, может, было бы даже целесообразно хлопать Каинову печать на лоб тем, кто нарушал нормы и следовал своей природе. Но все-таки это не зло, подумала она, судорожно хватая ртом воздух на Plas de la Paix — Площади Мира.
Женщина остановилась перед витриной агентства по продаже недвижимости.
Бедра слабо, приятно ныли, хотя она одолела не больше пары сотен ступенек. Она слизнула пот с верхней губы. Левую пятку огнем жег волдырь. Она так давно не испытывала удовольствия от физических усилий! Слабая боль словно подтверждала ее присутствие в мире. Она подняла лицо к небу и почувствовала, как дождь попадает за воротник, стекает по ключицам вниз, в вырез платья, как твердеют соски.
Все изменилось. Даже жизнь стала реальной, обрела ту напряженную интенсивность, которой она никогда раньше не знала.
Наконец-то она стала уникальной.
7
Задача, которую она перед собой поставила, была слишком сложна.
Ингер Йоханне Вик сделала глоток чая и недовольно поморщилась. Чай простоял слишком долго и стал совсем горьким. Она выплюнула желто-коричневую жидкость обратно в чашку.
— Фу, — скривилась Ингер Йоханне, радуясь тому, что она одна, отодвинула от себя чашку и открыла холодильник.
Ей нужно было отказаться сразу. Эти два дела об убийстве достаточно сложны даже для команды профессиональных детективов, у которых есть доступ к современным технологиям, продвинутым компьютерным программам; в их распоряжении — результаты экспертиз, аналитические обзоры и, кроме того, время — побольше, чем у нее.
Ингер Йоханне не располагала ничем из перечисленного и боялась, что слишком много на себя взяла. Ее дни принадлежали детям. Иногда у нее возникало такое чувство, будто она живет на автопилоте: стирка, подготовка к урокам с Кристиане, приготовление еды и редкие мгновения покоя, когда она, сидя на диване, кормит ребенка грудью. Даже недели, которые старшая дочь проводит у отца, под завязку забиты делами.
Но долгие ночи принадлежали ей.
Время, которое она просиживала, склонившись над копиями материалов дела, которые Ингвар каждый вечер приносил домой в нарушение всех инструкций, ползло медленно, словно даже часы считали, что заслужили отдых после утомительного дня.
Она достала бутылку минеральной воды и отпила из нее.
— Perianal ruptur, — вполголоса сказала она, снова усевшись за стол и просматривая окончательный отчет о вскрытии в деле об убийстве Фионы Хелле.
Anal — это понятно. Ruptur — это что-то вроде трещины или царапины. С приставкой peri дело обстояло хуже.
— Перископ, — бормотала она, покусывая карандаш. — Периферия. Пери...
Она стукнула себя по лбу. К счастью, ей не придется ни у кого спрашивать. Позор, конечно, что взрослая женщина не сразу поняла это слово. Несмотря на то что ей самой в обоих случаях делали кесарево сечение, у Ингер Йоханне было достаточно подруг, которые живописно и наглядно описывали проблему.
Конечно, это маленькая Фиорелла оставила свой след.
Она отложила листок в сторону и сконцентрировала внимание на отчете о следственном эксперименте, но не почерпнула из него ничего нового. Нетерпеливо стала листать дальше. Дело разрослось уже до нескольких сотен, может, даже тысячи страниц, а у нее не было доступа ко всем материалам. Ингвар сортировал и выбирал. Она читала. Искала и ничего не находила.
Бумаги превратились в нескончаемый ряд повторений, бесплодный бег по кругу. Не было никаких тайн, никаких противоречий, ничего, что бы озадачивало, ничего, на что не жалко было потратить лишнее время в надежде разглядеть какую-то деталь с другой точки зрения.
Ингер Йоханне разочарованно захлопнула папку. Она должна научиться потверже говорить «нет».
Не помешало бы сделать это раньше, днем, когда мама позвонила и пригласила всю семью на обед в следующее воскресенье. Вместе с Исаком, разумеется.
Они развелись почти шесть лет назад. Хотя время от времени ее и раздражало, и беспокоило то, что Исак слишком мягок с Кристиане: у него в гостях она ложится спать, когда ей заблагорассудится, ест что хочет, — она все же чувствовала искреннюю радость, когда видела их вместе. Кристиане и Исак так похожи друг на друга внешне и понимают друг друга с полуслова, хотя у девочки странная недиагностированная задержка в развитии. Сложнее было принять то, что бывший муж до сих пор общается с родителями Ингер Йоханне. Чаще, чем она сама, если быть совсем честной. Это ее задевало, и она обвиняла его в том, из-за чего сама испытывала угрызения совести.
Надо собраться. Сама не понимая зачем, она снова открыла отчет о вскрытии.
Удушение — она и раньше знала, в чем причина смерти.
Описана клиническая картина отрезания языка — тоже ничего нового.
Кровоподтеки на обоих запястьях. Никаких следов сексуального насилия. Вторая группа крови. Опухоль во рту, на левой щеке, размером с горошину, доброкачественная. Несколько старых шрамов: после операции на плече, от четырех удаленных родинок и от кесарева сечения. Пятиконечное, сравнительно большое, но почти невидимое пятно на правом плече — возможно, след застарелой колотой раны. Мочка одного из ушей воспалена. Ноготь на указательном пальце левой руки посинел и в момент смерти готов был отвалиться.
Подробности, приводимые в отчете, и на этот раз ничего ей не дали. Ничего, кроме слабого ощущения, будто она увидела что-то важное; какая-то деталь привлекла на мгновение ее внимание, не вписываясь в общую картину.
Ингер Йоханне вновь отвлеклась. Она сердилась на Исака, на маму, на их взаимную дружбу. А ведь это пустые переживания! Исак — это Исак. Мама тоже ничуть не изменилась — она всегда избегала конфликтов, была говорливой и невероятно лояльной по отношению к тем, кто ей нравится.
