Анна Шахова - Прыжок в ледяное отчаяние
Наблюдения за своими мучителями, которых видел, как правило, один алкоголик Мячиков да иногда рыдающий художник-наркоман Завадский, Борис тщательно скрывал. Потому как раскрытие информации врачам, на которых, надо сказать, гроздьями висели козлобородые, порождало такую психотерапию, что несчастный экстрасенс становился совсем беспомощным перед бесами. А так, перенося все молчком, жмурясь и отмахиваясь, мог и перекреститься невзначай. Гады, конечно, до того старались не допускать, но от зна´мения улепетывали и морды какое-то время не показывали.
Обезоруживающе робкий и смазливый, Борис пил водку с отрочества. Техникум и работа на заводе прошли в бессознательном состоянии. Наверное, какие-то детали Мячиков все же вытачивал, раз зарплату и прогрессивку получал. В сорок лет его женила на себе продавщица бакалейки Катя — женщина бойкая, казавшаяся на голову выше сутулого Мячикова, с неизменным начесом смоляных кудрей. Она объявила, что в «хороших руках бесхарактерный добряк Мячиков станет нормальным человеком», и взялась за это самое становление: когда лыжной палкой бесчувственного муженька оприходует, когда глазищи наглые расцарапает. Словом, воспитывала по-всякому, с фантазией. Но трезвого мужа почти не трогала — так, ткнет в скулу или за вихор русый схватит. Родилась Машенька — на редкость здоровенькая и красивая. Правда, к пятнадцати годам ставшая дикой и грубоватой. Ну, так они все нынче такие: агрессивные, размалеванные, с гвоздями в бровях и пупках. Устроившись в магазин к жене грузчиком, Боря оказался под неусыпным вниманием супруги Кати (по семейному Каки, так звала маму дочка). Привыкший надираться ежевечерне, Мячиков вынужденно «отрывался» в выходные. Уик-энды за гаражами подчас растягивались до понедельника, а иногда — и до вторника. Словом, стал пьяница Мячиков запойным алкоголиком. И тут уж Кака испугалась всерьез. В ход пошли кодировки-торпеды, а потом и психушки: Борис все тяжелее выходил из запоев, и пару раз чуть Богу душу не отдал. Впрочем, скорее, не Богу, а тому, другому.
Пять лет назад к Мячикову в «пятнашку» пришли «товарищи»: парочка козлобородов и трое серых, осклизлых, тиной воняющих. Они держались с достоинством и очень серьезно. Расселись в ногах и на железной спинке кровати, элегантно обмахиваясь хвостами, и показали Мячикову все Какины выкрутасы с лупцеванием мужа, все интимные мерзости ее с Сашкой-водителем. Много чего поведали сочувствующие Борису бесы, и понял новоявленный экстрасенс, что не оставят они своего подопечного во веки веков.
Видеть прошлое и будущее поначалу казалось забавным, но потом это превратилось для Мячикова в муку более лютую, чем выход из запоя. Слишком безотрадным виделось все экстрасенсу. Или гады, помогающие ясновидящему, выпячивали мерзкое и гнилое и скрывали светлое и дающее надежду? Борис безвозмездно делился новым даром направо и налево. Началось с того, что он отыскал мать их соседки Тоньки. Старушка впала в маразм и укатила на другой конец Москвы. Неделю бедная бабка бомжевала, обретаясь на помойках в Марьино. Борис, ведомый женой от метро, увидел Тоньку и брякнул: «Ольга Сергевна-то ждет ее на улице…» — и будто по слогам название улицы прочел.
Кака лягнула невменяемого алкаша, но Тоньке, смехом, про улицу крикнула. С того дня относительно спокойная жизнь Бориса Мячикова закончилась. Поражало, с какой скоростью слух о новоявленном пьянице-экстрасенсе облетел округу, а потом и всю Москву. Одно благо: Кака стала мужа побаиваться. Все он, гад, про нее видел. И потому сам чуть лыжной палкой один раз ее не прибил. Впрочем, супруга решила извлечь из нечаянного дара пьяницы пользу. Позвонила на телевидение в скандальную программу, и через неделю Борис, кротко и с улыбкой выполнив пустяковое задание по поиску человека в здании телецентра, озирался-мялся под светом софитов. Его мешковатость и стеснительность импонировали всем причастным к программе «Чародей поможет». А уж когда Мячиков с точностью до километра указал местонахождение угнанного «Порше» ведущего, на скромного грузчика стали чуть не молиться, как на пророка. Благодарность ведущего оказалась столь существенной, что Борис, получив невиданное доселе богатство, взял и… пропал. Найти его не могли две недели лучшие чародеи проекта. Но Каке, оплакивающей мужа, который «первый раз в жизни занялся делом», позвонила Люська из овощного с воплями:
— Забери ты от меня свое пьяное чудовище!
Разбирательства с Люськой Кака отложила на потом, а вот за потянувшегося к сладкой жизни Мячикова взялась всерьез. Лыжной палки ей показалось недостаточно, и она потащила «бесноватого» в церковь. Аж к самому проповеднику покаяния Иоанну Предтече. В женском монастыре на Солянке находилась вроде бы чудотворная икона, исцеляющая от болезней головы и психики.
Мячиков вырос в обычной советской семье. В церкви был всего лишь раз — ждал в дверях, когда Кака выберет для себя колечко «Спаси и сохрани». Жена из суеверия носила крест, ладанку и вот теперь кольцо, хотя ни разу в жизни на службе не бывала и даже не знала достоверно, крещена ли. Похмеленный бутылкой пива, Мячиков вошел, подпихиваемый женой, под своды величественного собора, и тут началось. «Товарищи» заорали, засвистели, зацыкали на своего любимчика, стали толкать, хватать за нос и щеки, тянуть за куртку и брюки. Борис шел, подпрыгивая и извиваясь, к огромному образу пророка Иоанна, который с трехметровой высоты строго и вопрошающе смотрел на беснующегося Бориса. Мячикову показалось, что мучители на миг оставили его, когда он просипел что-то вроде «Господи, помо…», но тут же заулюлюкали сильнее. Мячиков разозлился, дернул руками, завертел головой, потом закричал — сипло, не своим голосом. Кака в ужасе отпрянула от мужа, а Борис, рванувшись к Крестителю Господню, не дошел до образа одного шага, рухнул под тяжестью навалившихся «товарищей» затылком на каменный пол.
После «Склифосовского» вновь запил и — все на круги своя — вернулся в родную «пятнашку» с очередным приступом «белочки». Больничные пенаты встретили незыблемыми атрибутами: входные двери с вставными ручками-открывашками, которые носили в карманах сестры и врачи, палаты без дверей, зарешеченные окна и невыключаемые лампочки. Родные лица завсегдатаев: Сереги-рецидивиста, Вовки-десантника и Тошки-астронома. Серега, уставая бомжевать, садился под ворота больницы и выпивал бутылку водки. Все сторожа знали Железную Челюсть и не дожидались, когда Сявкина развезет, чтобы тот дошел до третьего этажа своими ногами. Вовка, спятивший после ранения в Чечне, безвыездно находился в разных отделениях больницы лет семь, не произнося ни слова месяцами, но ежедневно отрабатывая удар «маваши гири» ногой в воздух в местном клубе-клозете. Бывший астрофизик Антон каждый раз спорил на пачку сигарет, выходя после сорокапятидневки из больницы, что удержится от запоя неделю. Целую неделю! Ни разу за три года ему это не удавалось, и задумчивый рыжебородый профиль звездочета, как правило, первым встречался Мячикову у сортирной форточки.
— Нечистой силе привет! — воздевал руку Тошка и гасил окурок о край ведра-пепельницы.
Троица слыла негласными сотрудниками отделения. Мужиками они являлись умеренно помешанными, дисциплинированными и сильными. Потому традиционно помогали привязывать к кроватям буйных, которых помещали в первую, «тяжелую» палату. На метания и вопли очередного суицидальника Ромео о нежелании жить, Серега, клацая железными зубами, ловко прихватывал руку болящего и успокаивал обычным:
— Так, не выёживаемся! Отдыхаем спокойно!
Из новичков Борису приглянулся художник, рисующий храм Василия Блаженного гелевой ручкой на носовом платке за сорок секунд. Талантливого наркошу было жаль — Мячиков видел его близкие похороны: бедненькие, малолюдные, по раскисшей земле.
За обедом Бориса потряс мальчишка с хвостом и серьгами. Ребята, косящие от армии, всегда находились в этом отделении: спали, курили, слонялись, осовелые от безделья, по коридору. Иногда прикалывались над болящими.
То, что увидел Мячиков в будущем этого мальчишки, заставило выронить экстрасенса ложку с гороховым супом. «Товарищи» с хохотом перепрыгнули с плеч Бориса на голову хвостатого, стали поглаживать его по макушке. «Да уж! Мальчик перевернет все в этой стране вверх дном. Не без нашей, конечно, помощи», — скалились козлобороды.
— Вас как звать, господин… э-э… — Борис осмелился посмотреть в глаза мальчишки. Распахнутый взгляд водянистых мячиковских глаз натолкнулся на жесткий, исподлобья.
— Кыш, алкоша! — хохотнул-оскалился мальчишка под свист и улюлюканье бесов, водящих хороводы вокруг его головы. — Хавай аминазин, — хвостатый, бухнув ложкой о пустую тарелку, встал и потрепал Борю по плечу, придавив серого слизняка.
— А звать меня дядя Слава. В шашки играешь?
