Аркадий Адамов - Последний "бизнес"
Сомов улыбнулся.
– А ты до конца дослушай. Так вот значит - дружины! Десятки, даже сотни дружин. Дело нешуточное. Для руководства ими городской штаб создается.
В районах города - районные штабы во главе с секретарями райкомов партии. Вот и меня назначили.
Но руководить таким делом надо повседневно, оперативно, потому - новое оно и важности огромной.
Не тебе объяснять... И вот есть в горкоме партии такое мнение. Давай посоветуемся. Имеется у нас большой отряд старых коммунистов, опытных, знающих офицеров-отставников. Ценнейшие кадры! Что, если влить их в районные штабы, дать полномочия?
– Что ж, - не спеша, без колебаний ответил Павел Григорьевич, - дело это полезное, хотя и беспокойное. Я бы лично согласился.
...И вот с того дня захлестнула его волна срочных, нелегких забот: комплектование дружин, планы их работ, учеба дружинников, дисциплина. Потом то тут, то там появились "перегибы" - то администрирование и грубое принуждение вместо мер воспитания, то слюнявое уговаривание, когда нужны были решительность и сила. И тысячи дел другого рода - помещения, связь, удостоверения и значки, которых все время не хватало, литература...
Павел Григорьевич наконец-то почувствовал, как он стал опять нужен, до зарезу нужен десяткам, сотням людей, почувствовал, что по-прежнему коротки, оказывается, сутки. И, удивительное дело, прошли бессонница, головные боли, ломота в суставах по утрам, а главное - раздражающее, отравлявшее жизнь ощущение бесцельности своего, никому, казалось, не нужного уже существования, никому, кроме разве Анки.
И тут вдруг заметил Павел Григорьевич, что ей, Анке, стало интереснее с ним. Дочка теперь с особой радостью делилась своими планами и заботами, уже не детскими, а серьезными, взрослыми, и ему самому стало в сто раз интереснее вникать в них. И советы его были теперь тоже иными, к ним Анка не только прислушивалась, их она уже требовала.
Но чем больше сам Артамонов занимался делами дружин, вернее - чем шире развертывалось по городу это движение, чем больше людей втягивалось в него, тем сильнее охватывало Павла Григорьевича чувство недовольства и озабоченности. Что-то пока не ладилось, что-то не удавалось. И это "что-то" - он ясно ощущал - было сейчас самым главным, было смыслом, основной проблемой всего огромного и важного дела, в котором он участвовал.
Цель? Она ясна и правильна, она теоретически закономерна: подъем самодеятельности народа, активизация его роли и сил, передача все новых функций по управлению страной из рук государства в руки общества.
Но путь, но формы движения к этой цели, правильны ли они? Почему среди участников этого дела так много равнодушных? Почему то тут, то там живое дело подменяется бумажками - отчетами, сводками, рапортами? Почему, наконец, так много случаев, когда дружинники не являются на патрулирование? Трудно, не хватает времени? Но ведь это всего два-три раза в месяц. Скучно? Может быть. Но не это, видимо, главное. Что же тогда?
И Павел Григорьевич упорно искал и думал. Он не привык к поспешным выводам.
Вот и сегодня Павел Григорьевич с нетерпением ждал Анку. Им надо ехать на инструментальный завод. Там случилось ЧП: собираются исключать из дружины одного молодого рабочего, исключать, видимо, справедливо - за трусость и, кажется, за предательство.
Это тем более неприятно, что дружина там самая лучшая, самая активная и многочисленная. Районный штаб всегда ставит ее в пример другим. И вдруг такая история!..
Павел Григорьевич нетерпеливо расхаживал по комнате, заложив руки за спину, и то и дело поглядывал на стенные часы.
Но вот, наконец, стукнула парадная дверь. Анка!
Девушка вихрем вбежала в комнату, взволнованная, раскрасневшаяся.
– Папа! Кого сегодня исключают из дружины на инструментальном за... за предательство?
Павел Григорьевич внимательно посмотрел на нее.
Ах, папа! - Аня нервно сцепила пальцы. - Я сейчас встретила одного человека... Он мне сказал, что один человек - предатель... А этот человек...
– Постой, постой! - Павел Григорьевич невольно улыбнулся. - Один человек, потом еще один человек... Да не волнуйся так!
– Я не могу не волноваться! Как ты не понимаешь?!
– Гм... Ну, допустим, понимаю...
– Тогда скорей пойдем. Скорее, папа!..
Аня сама не догадывалась - об этом больше, может быть, догадывался даже Павел Григорьевич, - как много места в ее мыслях и мечтах занимал веседый, красивый и ловкий парень из бригады Вехова, не догадывалась потому, что каждый раз гнала от себя эти мысли и эти мечты. Аня была гордой девушкой, и ей казалось - она была даже убеждена, - что Таран ухаживает за ней просто по привычке, по капризу, так же как он, по слухам, ухаживал за многими другими девчатами. И ей хотелось наказать его за это, ей казалось, что иначе он потом обязательно посмеется над ней. Аня не верила ни одному его слову, ни одному поступку. И даже тогда, когда верила - ну как можно было не поверить, например, тогда, в красном уголке, когда они так упоительно танцевали! - считала это минутным увлечением и боялась, не хотела верить во что-то серьезное, настоящее. И еще Аня старалась уверить себя, что так же легкомысленно и цинично относится Таран ко всему в жизни. А этого в людях она не прощала, это презирала и ненавидела.
Но в то же время в Таране было что-то такое притягательное, такое хорошее и искреннее, против чего она могла бороться только, когда все кругом помогало ей, - люди, дела, волнения и хлопоты. Чувство беззащитности, охватывавшее ее, когда она оставалась одна, возмущало и оскорбляло ее.
И Аня мстила себе, говоря о Таране равнодушно, насмешливо, даже обидно. Так она как бы между прочим говорила и отцу, когда разговор у них заходил об инструментальном заводе и бригаде Вехова.
Но разговор этот заходил почему-то довольно часто.
А Павел Григорьевич был человеком опытным, наблюдательным и чутким, особенно если дело касалось его Анки...
Они приехали на инструментальный завод, когда заседание штаба дружины уже началось. В большой комнате за столом сидели Чеходар, старик Проскуряков, инженер Рогов и другие члены штаба. Тут же присутствовали и ребята из бригады Вехова, не было только Тарана.
Поодаль от всех на стуле сидел Степа Шарунин.
Лицо его покрылось красными пятнами, он, не отрываясь, смотрел в пол, теребя в руках мятую кепку.
Вся его тщедушная фигура в старом потертом пиджачке выражала предельное отчаяние и испуг.
При взгляде на Степу Аня почувствовала и облегчение и острую, режущую жалость.
Павел Григорьевич поздоровался с сидящими у стола членами штаба, добродушно кивнул ребятам и сел рядом с Чеходаром. Аню поманил к себе Николай. Ее вдруг удивили смущенные глаза, когда он смотрел на нее. Но все происходящее вокруг было так важно и необычно, что Аня тут же забыла об этом.
Говорил Чеходар:
– ...Обстановку мы, таким образом, выяснили. Конечно, Шарунин вел себя трусливо, недостойно. Думаю, в этой части все ясно?
– Куда яснее, - сердито сказал Проскуряков, вертя в руках очки. - Позор, чистый позор на нашу голову.
– Из дружины придется исключать, - заметил Рогов.
– Не спешите с выводами, Дмитрий Александрович, - как можно мягче возразил Чеходар. - Парень он молодой, его воспитывать надо. Исключить всегда успеем. И потом... надо учесть и другой аспект этого инцидента. В каком же виде мы предстанем? Лучшая в районе дружина и вдруг...
Он покосился на Артамонова, но тот сидел с таким невозмутимым видом, что Чеходар при всем желании не смог уловить его реакции на свои последние слова. "Должен же он в конце концов понимать, что и сам окажется в неприглядном положении. Ведь всюду хвалит нас, ставит в пример". И, не вытерпев, Чеходар спросил:
– Как ваше мнение, товарищ Артамонов?
Все посмотрели на Павла Григорьевича, и он не спеша ответил:
– Надо выяснить картину и в другой части.
– Именно! - запальчиво вставил Коля Маленький и указал на угрюмо молчавшего Куклева. - Вот он кое-что добавит.
Тот неохотно возразил:
– Нечего мне добавлять.
– Как нечего? - взорвался Коля Маленький. - Это он просто его жалеет! - Вовсе я не жалею... - Тогда говори то, что нам сказал. Он, - Коля Маленький указал на Шарунина, знал эту тайну, знаком был. Это факт или фантастика? - грозно обратился он к Степе.
Тот молчал, взволнованно шмыгая носом и не отрывая глаз от пола.
– Отвечай, Шарунин, отвечай, - сурово сказал Проскуряков.
Но Степа продолжал молчать, только по впалым щекам его вдруг потекли слезы.
– Ну, а что бригада думает? - спросил Чеходар, взглянув на Николая, и мысленно прибавил: "Надеюсь заступитесь за товарища?" - Это вам лучше всего Борис скажет, - хмуро откликнулся Коля Маленький. - Объективнее по крайней мере.
Никто из посторонних не понял намека. Только Чеходар испытующе и чуть насмешливо посмотрел на Николая. И тот невольно потупился.
