Вернер Штайнберг - Современный детектив ГДР

Лишь тогда тот сказал:

— Теперь вы можете писать ваш рапорт, Грисбюль. Мы знаем, кто убитый, а даму надо будет допросить дополнительно.

3

Чуть позднее перед дачей остановился черный «мерседес». Окно уже закрыли, это было хорошо видно через калитку.

Серая струйка сигаретного дыма задумчиво потянулась вверх из-за опущенного бокового стекла и над крышей машины сразу развеялась; дул сильный ветер, разогнавший туман и тучи.

Но все было по-прежнему мокро, стволы и ветки казались от влажности темными, а газон походил на гниющую губку.

Метцендорфер попытался определить, где должен был стоять убийца; он сверился с обоими своими набросками; на плане комнаты было обозначено положение трупа. Особенно широко, заключил он, окно открывать не требовалось, створки отворялись внутрь, пуля, следовательно, пролетела по комнате наискось.

Он мог только представить себе, что все произошло быстро. Когда Маран стрелял — а тот ведь сам сказал, что вел себя как убийца, — он должен был опасаться, что через полуоткрытое окно его преждевременно увидят на фоне сада. Никаких укрытий поблизости не было.

Метцендорфер вздохнул, стряхнул со лба жидкие рыжие волосы, спрятал эскизы в нагрудный карман и медленно поехал в сторону города. Ехал он медленно потому, что обдумывал следующий свой шаг. Было две возможности. Он откладывал решение. Он опять вздохнул, прибавил скорость и решил не отказываться даже от безнадежной попытки.

Инспектор Биферли принял его с чванной самоуверенностью. Он уже давно забыл о своих промахах и старался произвести впечатление удачливого криминалиста.

Сев на неудобный деревянный стул перед письменным столом, Метцендорфер вытянул свои длинные ноги, потер бедра руками, поросшими рыжими волосами, и сказал:

— Я пришел не вовремя, господин инспектор, я знаю! Работы у вас по горло! Это мне знакомо. Если я все-таки осмеливаюсь вам докучать, — теперь он бросил хитрый взгляд через стол, — то лишь потому, что ваши коллеги, возможно, упустили кое-что из виду в этом трагическом деле! Вообще-то, — добавил он подчеркнуто, — расследованием руководит комиссар Гроль, и отвечает, стало быть, он.

Биферли был хитрее, чем полагал Метцендорфер, и осторожнее; он сморщил лоб и поглядел на адвоката ничего не выражавшими глазами. Он явно хорошенько подумал, прежде чем ответил:

— Если вы можете сообщить нам какие-либо важные сведения, мы будем вам очень благодарны, господин Метцендорфер. Погодите, я велю все это сразу запротоколировать, так мы сэкономим время.

Он поднялся было, чтобы направиться к двери.

Метцендорфер поспешил унять его:

— Нет, нет! Я не то имел в виду. Сперва я хотел бы узнать… — Он решился выразиться яснее: — Я хотел бы попросить вас показать мне дачу еще раз.

Биферли ответил сразу:

— Нет!

Объяснять свой отказ он не стал.

Метцендорфер признал, что это ловкий ход: Биферли хотел заставить его выложить свои соображения. Но именно этого Метцендорфер не хотел делать, не убедившись, а убедиться опять-таки можно было, только если… Он криво усмехнулся.

— Жаль, очень жаль, господин инспектор! — пробормотал он и, словно бы уйдя в свои мысли, умолк, чем подсунул Биферли карту, с которой тот пошел.

Инспектор, выжидательно пяливший на него свои голубые глаза, постепенно пришел в беспокойство. Наконец он решился хоть как-то извиниться.

— Поймите, что без очень уважительных причин, без причин прямо-таки первостепенной важности я не могу удовлетворить вашего ходатайства. — Фраза вышла такая же напыщенная, как сам Биферли. Тот почувствовал, что она ему удалась, и напыжился еще больше. — Вы, господин адвокат, — продолжал он важно, — берете на себя защиту доктора Марана. На данной стадии еще не законченного расследования я, стало быть, обязан не допускать никаких действий, которые могли бы нанести ущерб разбору дела.

Адвокат, конечно, понимал: Биферли нарочно умалчивал о том, что дело давно ушло из Бернека. Инспектор, следовательно, уже ни за что не отвечал. Но Метцендорфер как раз на то и рассчитывал, что Биферли из тщеславия превысит свои полномочия.

Однако Биферли этого не сделал.

Опять возникла пауза.

Чтобы сохранить свой престиж, Биферли должен был заговорить снова.

— Но если бы вы, господин адвокат, могли указать мне… то есть совершенно неясно, например, зачем этот убитый явился на дачу!

— Послушать музыку! — мгновенно ответил Метцендорфер.

Биферли посмотрел на него как на сумасшедшего. Голубые глаза инспектора выкатились из орбит.

— Да, — сказал Метцендорфер вроде бы лениво, — есть такие маниакальные любители. Они охотятся за определенными пластинками. Мне рассказывали о подобных случаях! Любопытнейший феномен! Кстати, господин инспектор, вы не помните, какой марки радио на этой даче?

Тут у Биферли и вовсе голова пошла кругом.

— Радио? — спросил он. — Послушать музыку? Любитель пластинок? Неужели вы в самом деле думаете, что… «Грундиг»! Или, кажется, «Менде»? — Он покачал головой, досадуя на себя.

— Ах! — быстро сказал Метцендорфер и схватился за лоб, словно что-то забыл. — А где оно стояло?

Биферли растерянно поглядел на него и с усилием над собой сказал:

— Я не помню!

— Большое спасибо, господин инспектор! — любезно ответил Метцендорфер и, собрав свои длинные конечности, поднялся. — Вы очень мне помогли!

Он пошел к двери. У двери он обернулся.

Биферли, как побитый, повис в своем круглом кресле.

— Всего доброго! — сказал Метцендорфер и закрыл за собою дверь.

4

За дверью участка Метцендорфер остановился. Такой уверенности в своей победе, какую он изобразил, у него не было. Он пребывал в нерешительности, больше того, он признался себе, что боится следующего визита.

У него хватало воображения, чтобы представить себе теперешние чувства Маргит Маран. Говорить с ней сейчас было неприятно.

Направляясь к машине, он мельком взглянул вверх, на окна, но Биферли не было видно: того, видимо, сильно пришибло.

Он плелся на машине в противоположную городу сторону, медленно петлял по дороге, проходившей мимо виллы Марана, глядел по сторонам, но голые поля под бесцветным небом были безотрадны. Метцендорфер поставил машину вплотную к забору. Он отворил незапертую калитку и побрел вверх к дому, у которого был такой вид, словно его обитатели надолго уехали. Метцендорфер, не отдавая себе в том отчета, хотел выиграть время: он дольше чем нужно скоблил подошвы о ребра железной решетки для вытирания ног, опустив при этом голову и глядя в землю, как вдруг, к его удивлению и даже испугу, дверь бесшумно отворилась.

— Чего вы ждете? — спросила Маргит Маран голосом, который показался ему изменившимся, уже не способным задавать участливые вопросы, и такими же изменившимися показались ему ее глаза, которые глядели на него так, словно он какой-то неодушевленный предмет или, во всяком случае, не человек.

Он покачал головой, прошел мимо Маргит и молча снял пальто.

Потом они сели в те же кресла, где он и его друг сидели в ту ночь, и он подождал; но вопроса, как чувствует себя Маран и предпринял ли он, Метцендорфер, что-либо, — этого вопроса так и не последовало.

Маргит Маран просто молчала, словно ничего не могла изменить вопросами, словно вообще ничего не могла изменить.

Метцендорфер беззвучно вздохнул, улыбка ему не удалась: она получилась кривая, когда он, ничего лучшего так и не придумав, сказал:

— С Вальтером я больше не говорил. Но полагаю, что он в хороших условиях. — И так как она не взглянула на него даже мельком, а продолжала глядеть в пустоту, прибавил: — С Брумерусом мне удалось заключить, так сказать, военный союз, я… — и умолк, почувствовав, что упоминать это имя в такой связи бестактно. Он решился говорить без обиняков. Если то, что он скажет, прозвучит жестоко, ничего не поделаешь. В свое время Маргит Маран тоже не думала, какую боль причиняет своему мужу! — Я буду защитником. Поэтому я должен знать многое, во всяком случае больше, чем судья, и больше, чем прокурор. На каждый аргумент у меня должен быть контраргумент, а если их будет два, то тем лучше.

Женщина кивнула.

— Может быть, я покажусь вам грубым, — продолжал он, — может быть, мои слова вас ранят. Но нанесено столько ран, что нам уже не стоит считаться с такими вещами. Вы должны понять, фрау Маран, что для Вальтера вопрос стоит так: приговор или убьет его нравственно, или оставит ему проблеск надежды на будущее. Говоря проще, вопрос состоит в том, сколько лет придется ему провести в тюрьме — не думаю, что это будет исправительная колония.

Наконец она повернула к нему лицо. Оно было бледно, и губы были плотно сжаты.