Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского
— Вообразите, Федор Васильевич, надо мною чуть было самосуд не устроили! Счастье, Кузьмич вмешался, а то висел бы сейчас на березе! Эти господа, купцы что ли, с того берега Рыбинки наблюдают за вашим домом. Я остановился выяснить, кто такие, по какому праву следят за губернаторским домом…
Граф Ростопчин махнул рукой:
— Купцы и есть. А следят они за домом, чтобы знать, когда из Москвы бежать. Как увидят, что генерал-губернаторша с детьми пятками засверкали, так и купцы деру дадут, — объяснил Федор Васильевич. — Уж сколько раз говорил я: не беспокойтесь, я и моя семья Москву не оставим! Что за народ! Всё не верят, всё дозоры добровольные устраивают.
Я пожалел о сказанном, сделалось совсем неловко перед графом. Связанный данным императору словом, я был не вправе открываться Федору Васильевичу, но уже теперь знал, что позднее он ни за что не простит меня. Но, впрочем, что я могу сказать ему сейчас? Что прочел что-то такое в глазах его величества, из-за чего думаю, что Москва скорее всего будет сдана? Так Федор Васильевич ответит, что у меня попросту разыгралось воображение.
Лакей исчез в доме, и я стал рассказывать о шпионе, о происшествиях в Санкт-Петербурге и о встрече с де Сангленом. Конечно же о подозрениях в отношении супруги генерал-губернатора я ни словом не упомянул, но он заговорил об этом сам:
— Аббата Сюрюга я конечно же прекрасно знаю. К нему очень расположена Екатерина Петровна, и он бывает в моем доме. Кстати, будет и завтра. Приходи к нам на обед — глядишь, и ты составишь о нем собственное мнение. Я не думаю, что аббат шпионит, хотя — тут Санглен прав, — наверняка среди его паствы много шпионов. — Немного помолчав, граф Ростопчин промолвил: — Странные, конечно, эти слова о жене Цезаря. Словно нарочно сказаны, чтобы бросить тень на мою супругу.
Вернулся лакей и поставил на столик горячий кофий. Граф Ростопчин отпустил слугу и, выждав, пока тот удалился, продолжил:
— Всем мерещатся заговоры. А ловить шпионов никто не умеет. Государь распорядился создать в каждой армии Высшую воинскую полицию. Но из этого ничего не вышло. Работает лишь Высшая воинская полиция Первой Западной армии во главе с де Сангленом. Но что это за работа, если штаб полиции находится здесь, а не при Главной квартире? Лучше всех устроился Барклай. — Федор Васильевич невесело усмехнулся. — Он попросту всех подозреваемых отсылает ко мне. Они приезжают с секретными донесениями в качестве курьеров, а в письмах от Барклая содержатся просьбы задержать их в Москве и по возможности проверить.
Я застыл с чашечкой кофия. Выходит, в окружении генерал-губернатора полным-полно шпионов.
— И много у вас таких… подозреваемых?
— Полковник Влодек Михаил Федорович, майор барон фон Леверштерн, Браницкий с Потоцким, Любомирский, — перечислил граф Ростопчин.
— Вы не могли бы уточнить, в каких числах прибыл каждый из них? — попросил я.
— Первым был князь Любомирский. Его я переправил в Петербург. А подозрение на него пало после сражения при Молевом болоте двадцать седьмого июля…
— Двадцать седьмого июля, — повторил я. — Отпадает! Значит, к моему делу они отношения не имеют.
— Отчего же ты так решил? — спросил генерал-губернатор.
— Донесение Роберта Вилсона появилось намного раньше. И касалось оно шпиона, уже тогда собиравшего сведения в Москве, — объяснил я.
— Я вот думаю, а не скрывается ли этот твой шпион в московском почтамте?
— Вы имеете в виду дело Верещагина? — спросил я. — О нем наслышаны даже в Петербурге.
Федор Васильевич уловил скептические нотки в моем голосе и серьезным тоном ответил:
— Да, я имею в виду дело Михайлы Верещагина.
Голос графа прозвучал с некоторым вызовом. Я вспомнил де Санглена, одержимого страстью изловить какую-то блудливую графиню, а теперь еще и генерал-губернатор с навязчивой идеей о шпионе в лице несчастного купеческого недоросля.
— Федор Васильевич, я не имею представления об этом деле. Знаю лишь, что в Петербурге к нему относятся с большим сомнением… — промолвил я осторожно
— А я думаю, напрасно! — Голос его прозвучал резко.
— Говорят, попался какой-то молодой глупец, вся вина которого лишь в том, что он из ребячества переписал запрещенную газетенку и хвастался этим в кофейне.
— И все? — с возмущением спросил генерал-губернатор.
Я только руками развел в ответ. Федор Васильевич вздохнул, опустошил единым глотком кофейную чашечку и, смягчившись, сказал:
— Вижу, ты многого не знаешь. Тогда послушай меня. Михайла Верещагин конечно же недоросль, переписал запрещенную газетенку, похвастался товарищам, делов-то. Не был бы купеческим сыном — кнута ему! А раз купеческий сын — отдать родителям, отцу наказать, чтобы ремня ему всыпал! Уж отец-то его Николай Гаврилович постарался бы, тут будь уверен.
— Выходит, дело не в нем? — спросил я.
— Дело не в нем — дело в почт-директоре Ключареве, — ответил граф Ростопчин. — Его поведение представляется крайне подозрительным. Вот послушай. Я отправил на почтамт полицеймейстера Егора Александровича Дурасова вместе с этим Верещагиным. Сперва его, полицеймейстера, не впускает какой-то надворный советник Дружинин, экзекутор почтамта. Затем Дурасов добился того, чтобы навстречу к нему вышел сам почт-директор Ключарев. Тот забрал Верещагина у полицеймейстера и несколько минут беседовал с арестованным с глазу на глаз! Вопрос: о чем они говорили? Чего так испугался почт-директор?!
Я молчал, ожидая, что Федор Васильевич выскажет собственные предположения.
— Знаю, что говорят в Петербурге, — продолжил он. — Дескать, граф Ростопчин ненавидит Федора Петровича за то, что тот масон. Да, он масон и, между прочим, не простой масон, а мастер ложи «Святого Моисея», член ложи «К мертвой голове», один из членов директории восьмой провинции! И такого человека держат на посту почт- директора!
Я вздохнул, развел руками и произнес:
— Но ведь и князь Кутузов — масон…
— Однако я настаивал на том, что именно он должен встать во главе русской армии! — подхватил граф Ростопчин.
— А Ключарев…
— А вот теперь послушай, — перебил меня граф. — Ты знаешь, что делают французы, когда занимают города? — Не дожидаясь ответа, он продолжил: — В покоренный город входит авангард Иоахима Мюрата. И первое, что делает кавалерия Мюрата… — граф Ростопчин выдержал театральную паузу. — …она захватывает почту. Почту! А затем французская разведка — сплошь поляки, знающие французский и русский — изучает письма!
Я шумно выдохнул. Федор Васильевич, довольный произведенным эффектом, немного помолчав, сказал:
— А теперь я тебя еще раз спрашиваю: чего так испугался почт-директор? А? Может, у них там в порядке вещей — переписывать корреспонденцию. А мы удивляемся, отчего так долго письма идут. А они держат, пока с нужных писем копии не снимут. И вдруг нашелся студент-недоучка — еще и гамбургскую газетенку по ошибке переписал. Ну, получил по шапке от своего начальства за то, что время впустую потратил, а ему потраченного труда жалко стало, вот он и пошел по кофейням хвастаться.
И тут меня осенило. А что, если слова о «жене Цезаря» и впрямь нарочно сказаны были, чтобы бросить тень на самого московского генерал-губернатора и отвлечь внимание и силы от противника, к которому он подступил слишком близко!
Но, с другой стороны, агенты Роберта Вилсона даже отъехать далеко не смогли — их убили. А тех, кто добрался до Санкт-Петербурга, убийцы достали и там. Вряд ли для того, чтобы распространить слухи о супруге Ростопчина.
— Федор Васильевич, но вы же произвели обыск в почтамте, — сказал я.
— Нет, к сожалению, нет. Из Санкт-Петербурга разрешения так и не поступило, — с досадой ответил он.
— А мне государь император ничего не сказал о границах моих полномочий, и я бы завтра же утром нагрянул в московский почтамт.
Граф Ростопчин взглянул на меня с одобрением.
— Но одному справиться будет нелегко, — промолвил я.
— Я дам тебе помощников. Завтра утром приходи ко мне на Лубянку.
— Во сколько вы начинаете?
— В восемь?! — Я вытащил луковицу часов: был второй час ночи. — Но когда же вы спите?
— По пути отсюда и отосплюсь, — улыбнулся граф Ростопчин.
Глава 9
К восьми утра я прибыл на Лубянку. Генерал-губернатор уже проводил совещание с полицейскими чинами.
— Познакомьтесь с графом Воленским, — сказал Федор Васильевич и представил мне присутствующих. — Первый полицеймейстер генерал Воейков, полицейские чиновники Волков и Вороненко Петр Иванович…
— Похоже, в московскую полицию на службу брали из списков только на букву «В», — сказал я вполголоса генерал- губернатору.
Федор Васильевич взглянул на четвертого господина, улыбнулся мне и ответил:
