Элизабет Джордж - Всего одно злое дело
Его мамочка была, конечно, права – женитьба на Биргит была абсолютной ошибкой, с какой стороны ни посмотри. Говорят, что противоположности притягиваются. Их противоположности больше напоминали магниты, положительные и отрицательные полюса которых отталкивались. Он должен был давно догадаться об этом. Наверное, в тот момент, когда впервые привел Биргит знакомиться со своей мамочкой и увидел ее реакцию на глубокую привязанность к нему его матери, которая в тот день перестирала, накрахмалила и выгладила все его пятнадцать сорочек. Реакция Биргит была нечто вроде «ну что же, Сальваторе, у тебя есть член, и что из этого?» – и она начисто отказалась понять всю важность наличия в итальянской семье «мальчика-мужчины». Она не понимала, что продолжение рода превыше всего. Сначала его развлекало это непонимание Биргит одной из основополагающих ценностей его культуры. Он подумал, что со временем разница в итальянском и шведском взгляде на жизнь сотрется. В этом была его ошибка. На счастье, она не уехала в Стокгольм с их двумя детьми, после того как они разошлись, и за это Сальваторе был ей благодарен.
Второй мыслью, которая не давала ему покоя, была мысль о пропавшей девочке. О пропавшей английской девочке. Плохо, что она иностранка. Еще хуже, что она британка. Везде торчали уши Перуджи и Португалии[45]. Сальваторе знал, что ни одна живая душа не упрекнет его за желание того, чтобы ситуация в Лукке развивалась по тому же сценарию. Репортеры местных таблоидов, сующие везде свой нос, репортеры иностранных таблоидов, занимающиеся тем же, телевизионные камеры на лужайке перед questura[46], истеричные родители, официальные запросы, звонки из посольства, чудеса «спихотехники», демонстрируемые разными департаментами полиции… До этого еще не дошло, но Сальваторе понимал, что это вполне может случиться.
Он был очень обеспокоен. С момента исчезновения прошло уже три дня, а все, что у них было, это показания полупьяного аккордеониста, который играет в базарные дни возле Порта Сан Джакопо, и хорошо известного наркомана, который в тот день стоял на коленях на пути у посетителей mercato с надписью на груди Ho fame[47] – почему-то он надеялся, что эта декларация сможет ввести в заблуждение прохожих. В любом случае любой справедливо решил бы, что все собранные деньги он потратит на приобретение той гадости, которую обычно употреблял.
От аккордеониста Сальваторе узнал, что девочка, о которой шла речь, приходила послушать его каждую субботу. La Bella Piccola[48], как он назвал ее, всегда давала ему два евро. Но в тот день дала семь. То есть сначала дала ему монету, а потом протянула пятиевровую бумажку. Музыканту показалось, что эту банкноту дал ей кто-то, кто стоял рядом. У аккордеониста спросили, кто бы это мог быть. Но он не смог ответить – просто не знал. В толпе, объяснил он, трудно кого-то выделить. Вместе со своим танцующим пуделем он улыбался и пел, стараясь доставить всем прохожим как можно больше удовольствия. Но выделял мужчина только тех, кто что-то ему подавали. Именно поэтому он знал La Bella Piccola. В лицо, но не по имени. Потому что девочка всегда подавала ему деньги. Последнее аккордеонист произнес с таким видом, как будто хорошо знал, что Сальваторе Ло Бьянко скорее даст отрезать себе палец, чем подаст уличному музыканту.
Когда его спросили, не было ли в поведении девочки чего-то необычного в тот день, он сначала ответил, что ничего не заметил. Затем, подумав, предположил, что деньги мог дать ей темноволосый мужчина, стоявший сразу за ней. Но, с другой стороны, пожилая женщина в крепдешиновом платье с бюстом до пояса тоже могла это сделать. Она стояла совсем рядом с девочкой. В любом случае, все, что аккордеонист мог рассказать Ispettore[49] о том, как они выглядели, ограничивалось темными волосами одного и большим бюстом другой. Под это описание легко подходило 80 % населения страны, и та женщина вполне могла быть мамочкой Сальваторе.
К этому немного добавил коленопреклоненный наркоман. От этого существа, которого звали Карло Каспариа и который был настоящей божьей карой для своей несчастной семьи, приехавшей из Падуи, старший инспектор узнал, что девочка прошла совсем рядом с ним. Хотя он смотрел в другую сторону, от Порта Сан Джакопо, так, чтобы все входящие на рынок могли видеть его лицо и прочитать его плакат, Карло знал, что это был тот самый ребенок, чьи фотографии сейчас были развешаны на стенах, дверях и окнах по всему городу. Потому что она остановилась и оглянулась, как будто искала кого-то, а когда она увидела надпись Ho fame, то подошла к нему и отдала банан, который несла с собой. Затем девочка пошла дальше и исчезла из вида. И просто растворилась в воздухе, как потом оказалось. Никаких других следов не было.
После того, как мамаша девочки, пройдя через все стадии истерики, смогла все-таки объяснить, что девочка не просто убежала из дома, что она не играла где-то со своими друзьями, а также рассказала, что они – мамаша и ее любовник – обыскали все окрестности, заглянув за каждый угол и спустившись в каждый подвал, Сальваторе решил допросить всех возможных подозреваемых. Он приказал доставить их в questura, и на виале Кавур были собраны шесть сексуальных маньяков, шесть подозреваемых педофилов, один вор-рецидивист, ожидающий суда, и священник, который уже много лет был на подозрении у Сальваторе.
Это ничего не дало. Пока еще дело не вышло на уровень провинции или страны, но Сальваторе знал, что это вопрос времени, если только ему не удастся найти ребенка в кратчайшие сроки.
Сделав последний глоток кофе и бросив последний взгляд на закат, он направился к люку, который приведет его назад к его мамочке. Раздался звонок мобильного, и он посмотрел на номер звонившего. Увидев, кто звонит, издал стон и на ходу стал соображать, что делать.
Сальваторе мог подождать, пока телефон переключится на голосовую почту, но он знал, что это не имело смысла. Звонивший будет названивать по четыре раза в час всю ночь, пока он не ответит. Он подумал, не бросить ли мобильный через парапет башни, но вместо этого ответил:
– Pronto[50].
Он услышал то, что и ожидал услышать:
– Приезжай в Баргу, Тоpо[51]. Пора нам с тобой побеседовать.
Барга, Тоскана
Было совершенно естественно, что Пьеро Фануччи не жил в Лукке или ее окрестностях. Ведь это бы облегчило жизнь многим людям. А il Pubblico Ministero[52] был не тем человеком, который думает об облегчении жизни другим, особенно полицейским, которые ему подчинялись. Он любил жить на холмах Тосканы. И если кому-то, с кем он хотел обсудить расследование, приходилось больше часа в апрельский вечер добираться до его дома, – что ж, такова жизнь.
Хорошо хоть, что il Pubblico Ministero не жил в центре Барги. В этом случае до него пришлось бы добираться, преодолевая бесконечные ступени и лавируя по множеству переходов, которые вели в сторону Дуомо, расположенного высоко на холме. Фануччи жил недалеко от дороги на Джалликано. Чтобы попасть к нему, надо было ехать по серпантину под углом, который заставлял волосы вставать на затылке дыбом, из деревни, расположенной в долине, но туда хотя бы можно было добраться на машине.
Сальваторе знал, что, когда он приедет, il Pubblico Ministero будет один. Его жена навещала одного из их шести детей – именно в посещении детей проходила ее жизнь с момента, когда дети стали достаточно взрослыми, чтобы жениться и завести собственные дома. Его любовница, несчастная женщина из Джаликкано, которая стирала, убирала и подчинялась малейшему приказу Фануччи, появляясь в его спальне по первому зову, тоже уже ушла, после того как съела свой одинокий обед на кухне и вымыла посуду после одинокого обеда, который Фануччи съел в столовой. Он будет заниматься своей единственной и непреходящей любовью – орхидеями, ухаживая за ними с такой нежностью, которую он мог бы выказать, но никогда не выказывал по отношению к своей семье. По прибытии Сальваторе полагалось восхититься теми цветами, которые цвели в настоящий момент. До тех пор, пока он этого не сделает, причем с той долей восхищения, которая бы удовлетворила il Pubblico Ministerо, ему не раскроют причину, по которой его пригласили в Баргу.
Сальваторе припарковался перед домом Фануччи – приземистой квадратной виллой терракотового цвета, которая расположилась среди ухоженных садов, за металлическими воротами. Как всегда, они были закрыты, но, набрав нужный код, старший инспектор смог войти.
Он не стал заходить в дом, а вместо этого обогнул его и прошел на задний двор виллы, откуда открывался вид на крутой обрыв в долину и склоны холмов напротив, к которым прилепились десятки тосканских деревенек. Еще через час они превратятся в россыпь огней во мраке ночи. В дальнем конце террасы виднелась крыша оранжереи с орхидеями, которая располагалась на нижнем уступе холма. Тропинка, посыпанная щебенкой, вела к виноградной беседке, которая обеспечивала тень. В тени стояли кресла и стол, на котором высилась бутылка граппы и стояла тарелка с любимым biscotti[53] Фануччи. Самого il Pubblico Ministero за столом не было. Как и предполагал Сальваторе, он находился в оранжерее, ожидая комплиментов. Сальваторе мысленно собрался с силами и вошел.
