Наталья Солнцева - Мантия с золотыми пчелами

Она вернулась на Профсоюзную только к вечеру, усталая и недовольная. Все, что ей предлагали, не годилось то по качеству, то по цене. В окнах квартиры было темно. Люси поднялась по лестнице на второй этаж и вставила ключ в замок. Дверь открылась…

В прихожей стоял запах сигарет и одеколона Марка. Люси замерла, прислушиваясь.

– Где ты была? – раздалось из темноты.

Она сдавленно вскрикнула, попятилась. Ноги подкосились, и Люси рухнула на пуфик в углу. В арочном проеме, который вел из коридора в гостиную, возникла фигура Марка. Люси его не видела, но уловила надвигающуюся угрозу.

– Я ходила… по магазинам… – пролепетала она, прижимая к груди сумочку, как будто та могла защитить ее. – Искала платье…

Щелкнул выключатель, и Люси зажмурилась от бьющего в глаза света.

– Какое еще платье? – прогремел Марк. – Тебе что, мало тряпок? И так все шкафы забиты! Ну… где твоя покупка?

– Я…

У Люси от страха онемели губы, пересохло во рту. Она не смотрела в сторону Марка.

– Где платье, спрашиваю?!

– Ты что… Марк… ревнуешь?

Неловкая шутка только сильнее разозлила его.

– Я ничего не выбрала! – выпалила Люси, инстинктивно догадываясь, что сейчас лучше говорить, а не молчать. – Я хотела…

– Почему ты не брала трубку?

Она лихорадочно соображала, почему. Телефон не звонил. Она забыла взять его с собой. Поставила на зарядку и забыла…

Люси кое-как объяснила Марку, в чем дело. Он понемногу оттаивал, смягчался.

– Я уж подумал, не побежала ли ты к своему бывшему?

«Он жутко ревнивый, – утвердилась Люси в своей догадке. – Пожалуй, набросится и побьет!»

– У нас с Игорем все кончено, – торопливо оправдывалась она. – Навсегда! Клянусь, Марк…

– Если бы не ты, сидеть ему за решеткой!

Люси смешалась. Марк знает о ней слишком много для случайного знакомого. Откуда? Может, они с Тарханиным давние враги? И все это ухаживание, вся страстная любовь – притворство?

Будь Люси чуть умнее, она бы развила свое предположение и довела до логического конца. Но она была лишь ограниченной и меркантильной особой, для которой мыслить последовательно – непосильная задача…

Инок Макарий потерял покой и сон, даже молитвы не приносили ему прежнего умиротворения. Напрасно он изнурял себя постами и непосильным трудом. Демоны, овладевшие его мыслями, не желали сдаваться.

– Что с тобой, брат? – забеспокоился Феодосий. – Не захворал ли, часом?

– Авель из головы не идет… Едва веки сомкну, а он уж тут как тут, стоит в углу кельи и сверлит угольным взглядом…

– Спаси, Господь и Пресвятая Богородица! Ты молитвы читал? Ладаном углы окуривал? Святой водой сбрызгивал?

– Все делал…

– А что Авель?

– Приходит… Белый, длинный, аки жердь, космы седые развеваются, а сам колышется… Рта не раскрывает, а я его все одно слышу! Бубнит и бубнит про житие свое и страдания…

– Чего ж ему надобно? – испугался старый монах.

– Скучно ему, муторно, поговорить хочет…

– С тобой?

– Выходит, со мной. Я сам беду накликал! Зачем я тебя слушал? Речи твои греховные до души допускал?

– Ты меня пытал про Авеля, я и сказывал, – обиделся Феодосий. – Коли он в твою келью повадился, тебе и ответ держать. Видно, помыслы твои нечисты…

Макарий смиренно опустил голову и пригорюнился.

Разговор этот происходил по дороге в трапезную, где братию ожидало праздничное угощение в честь основателя монастыря. Когда они вошли, перед иконостасом уже горели свечи, молодой голосистый инок пел тропарь[21]дня. Столы были накрыты белыми скатертями и обильно уставлены блюдами с едой: рыба вареная и жареная, горох, каша, пирожки с яйцами и медом, свежий хлеб, квас. Игумен благословил трапезу и раздал братии принесенные из церкви просфоры[22]. Монахи, крестясь, рассаживались за столы.

Макарию, несмотря на длительное воздержание от пищи, не хотелось есть. Он с трудом заставил себя прожевать просфору. Феодосий, наслаждаясь угощением, с тревогой поглядывал на него.

После обеда прозвучала благодарственная молитва, и братия направилась в церковь. Там Макарий под неусыпным оком Феодосия, едва шевеля губами, послушно пел псалмы…

– Полегчало тебе? – украдкой шепнул старший инок и не услышал ответа.

Макарий потупился и молча зашагал в келью, отдохнуть до следующего богослужения.

Закрывшись у себя, он лег на твердое ложе и позволил мыслям вырваться на свободу. Дух Авеля, которому, по всей видимости, наскучило безделье, искал собеседника. То, что монах-прорицатель не успел записать на страницах «Книги бытия», просилось наружу.

– Почто ты меня искушаешь? – робко осведомился инок у призрака.

Авель – если то был он, а не принявший его обличье Змий – долго молчал, отвернувшись. Дрожащий от страха Макарий мог видеть только его спину в гробовом саване и белые волосы. Наконец тот безмолвно указал перстом на крохотный столик с письменными принадлежностями…

После того как урожай на монастырских угодьях был собран, а сено на зиму припасено, зарядили осенние дожди, и Макарию назначили новое послушание: переписывать монастырские счета, так как он получил в миру образование, прочитал множество книг и обладал красивым почерком. Чтение и пытливый ум завлекли молодого человека в дебри религиозной философии. Душевные метания в конце концов окончились постригом. Жажда постижения благодати обернулась монашеской аскезой. Однако, смирив плоть и чувства, Макарий так и не сумел смирить ум.

Бывало, он допоздна просиживал над бумагами и засыпал, уронив голову на стол, с гусиным пером в руке, весь измазанный чернилами. Но физическое измождение не могло заставить его рассудок погрузиться в спячку. Некоторые загадочные явления жизни, так называемые «чудеса», особенно занимали Макария. Здесь в обители он никому не смел задавать крамольных вопросов, опасаясь быть обвиненным в ереси и посаженным за решетку, как многие узники монастырской тюрьмы. Один лишь брат Феодосий понимал его и изредка давал пищу мятущемуся уму. Но и тот начал всерьез беспокоиться о душе молодого инока. Уж не бесы ли одолевают брата Макария? Не поддается ли он искушению диавольскому? Змий, многоглавый и многоречивый, в охоте за душами может принимать любой облик и произносить любые слова, дабы не укрепленного в вере обратить к себе в прислужники, низринуть из рая в преисподнюю…

Макарий уже и сам задумался: кто является ему в образе почившего Авеля?

– Ты кто? – испуганно вопрошал он призрака, едва белая фигура будто из воздуха возникала в полумраке кельи.

– Я – это ты…

– Мы – не одно и то же! – замирал от ужаса инок. – Иначе как я мог бы узреть тебя и говорить с тобой?

Занятия философией не прошли для него даром, вооружив логическими заключениями. Призрак тем не менее не терялся и ловко отражал его выпады.

– Я часть тебя – та, которую ты запрятал подальше от себя и других. Ты хочешь заглянуть в прошлое, заглянуть в будущее, но не движешься с места из страха. Чего ты боишься?

– Я не умею видеть сквозь время, – признался Макарий.

Молодой монах не заметил, как призрак повернулся к нему лицом – вернее, тем, где оно должно было бы находиться. Но вместо лица перед Макарием маячило расплывчатое пятно света…

– Изыди! – вскричал он, осеняя себя крестным знамением. – Сгинь в геенне огненной!

Белая фигура никуда не девалась, все так же колыхалась в углу кельи, словно сгусток лунных лучей. Возможно, это была игра света и тени.

– Не гони меня, – смеялся призрак. – Ведь мы с тобой связаны неразрывно…

– Зачем я тебе надобен? Отстань, ради Христа! Уйди прочь…

– Это ты вызвал меня из небытия, – парировал призрак. – Нарушил мой глубокий спокойный сон. А теперь кричишь, будто тебя режут. Неужто я так страшен?

– Мне нечего бояться, – забормотал инок. – Я только хотел узнать, как можно угадывать судьбы царей и мира…

– Сущая безделица! Но прежде позаботься, чтобы тебе не оказаться в темнице. Сидеть за решеткой несладко, мой милый друг…

Призрак заговорил вкрадчиво и ласково, его язык изменился, равно как и тон. Ужас разжал тиски, и Макарий вздохнул свободнее.

– Как ты это делаешь? – окончательно осмелел он.

– Просто… Сосредоточься на чем-нибудь…

– Я тщуся проникнуть в тайну Софии Суздальской, – признался Макарий. – Истинно ли родился у нее в монастыре ребенок?